– Ты не права, дорогая Берта, – возразила Мэри Кейт с заметным акцентом, возможно ирландским. – Как утверждают психологи, первые месяцы и годы закладывают основу для развития личности, а мы, женщины, играем в это время главную роль. Мы приобщаем их к цивилизации, пусть ты не сомневайся. – Эту фразу она не сумела правильно построить по-испански. – И трудно даже вообразить, насколько грубее и жестче были бы мальчики, не пройди они через наши руки в самом начале своей жизни. Они бы мало чем отличались от животных. Ты даже вообразить себе не можешь, какие дети бывают в Ирландии, гораздо хуже, чем в Испании или в Италии, уж поверь мне.

– Просто мерзкие зверюшки, – добавил Руис Кинделан. Но быстро сообразил, что ляпнул лишнее, и постарался исправить положение, хотя сделать это в присутствии молодой матери было нелегко. – Прости, я имел в виду, что бывают дети совершенно дикие, дремучие, особенно в маленьких деревушках. Испанцы и итальянцы очень послушные, но очень плохо воспитаны, а ирландцы – это жестокие чудовища. Там царит страшная отсталость.

Мне подумалось, что над ним самим, вероятно, когда-то издевались, стреляли в него из рогаток, потому что он, скорее всего, был толстым уже и в детстве, если именно там провел детство, а может, и когда наведывался туда вполне взрослым, ведь толстяки всегда становятся удобной мишенью для тех, кто хочет выплеснуть свою злобу, – всегда и повсюду.

– Священники стараются помочь в таких случаях, но этого мало, – добавил он, к моему удивлению, поскольку именно священники, на мой взгляд, в немалой степени способствуют общей отсталости.

– Неужели отсталость там заметнее, чем в здешних деревнях?

Он на минуту задумался:

– Да, вы правы. В здешних деревнях встречаются настоящие сорванцы. И вырастут из них взрослые балбесы, возраст их не исправит.

– Вы оба ирландцы? – только теперь спросила я. – А дети у вас есть?

До сих пор они мне всего лишь представились, а Мэри Кейт даже не назвала своей фамилии. Я понятия не имела, чем они занимаются и почему мы могли пересечься на посольском приеме. Приглашенных далеко не всегда отбирали слишком строго, но и невесть кого туда тоже не звали. Теперь оба они уселись рядом со мной на ту же скамейку – мне пришлось подвинуться на самый край, чтобы дать им место, и сидеть нам было тесновато. Они вели себя довольно навязчиво, хотя казались приятными и дружелюбными. Мэри Кейт действительно была ирландкой и до замужества носила фамилию О’Риада (“Как музыкант, царствие ему небесное, – пояснила она. – Правда, некоторые произносят его фамилию как О’Рейди”. Но я, честно говоря, никогда не слышала про такого музыканта). А вот Руис Кинделан был испанцем, но, как выяснилось, часть жизни прожил в Дублине и много поездил по стране, так что отлично ее знал. Оба работали в ирландском посольстве, то есть были коллегами Томаса, поэтому их и приглашали время от времени в британское посольство на приемы и ужины. Детей у них не было. А теперь уже поздновато заводить потомство, да, немного поздновато.

– Но знаешь, мы не слишком о детях и мечтали. Всегда были чересчур заняты. – И Мэри Кейт уставилась своими косыми глазами на пару молодых уток, плававших в пруду, словно они казались ей детьми, которых они так и не родили, или дети, по ее мнению, не слишком отличались от глупых животных, ведь их надо еще и кормить. – Кроме того, мы заботимся друг о друге, – добавила она равнодушно. – Мигель заботится обо мне, я забочусь о Мигеле. Мы с ним не только супруги, но еще и составляем одну команду и никогда не разлучаемся. Только смерть нас разлучит, и мы хотели бы, чтобы она пришла к нам обоим одновременно, правда, Мигель?

– Правда. Истинная правда.

В течение следующих четырех-пяти недель – именно столько продолжалось то, что я в дальнейшем буду называть “эпизодом”, хотя на самом деле это было не просто “эпизодом”, это было страхом и паникой, – у меня действительно сложилось впечатление, будто мои новые знакомые составляют команду и никогда не разлучаются. Я ни разу не видела их порознь. Они стали часто появляться в Садах Сабатини (может, и раньше туда захаживали, просто я не обращала на них внимания), к тому же встречались мне и в нашем районе – по их словам, они жили поблизости, но не уточнили, где именно: однажды махнули куда-то в сторону бульвара Художника Росалеса, но махнули очень неопределенно. Как это случается с некоторыми бездетными супругами, они быстро и даже радостно меня “удочерили”. Кинделаны вели себя любезно и внимательно, тревожились из-за нас и предлагали любую помощь, даже посидеть с малышом, если понадобится (не понадобилось, да я и не доверила бы сына почти незнакомым людям, которых, кстати сказать, никто мне не представил, какими бы милыми они ни были, какую бы самоотверженность ни проявляли). Я позволяла им обо мне заботиться, но до определенного предела. Иногда мне было очень одиноко, и, пока Гильермо был совсем маленьким, я ни на миг не спускала с него глаз, ведь поначалу ужасно трудно отойти от ребенка, не прижимать его постоянно к груди, не вдыхать его запах и не желать, чтобы время остановилось, чтобы дети никогда не вырастали, чтобы так оно и продолжалось вечно: мы вместе, я и они, они и я, а всего остального хоть бы и не было. Тем не менее одиночество давало о себе знать, и я была рада иметь кого-то рядом, вести приятные разговоры, чувствовать заботу людей, к которым можно обратиться в случае необходимости. Кинделаны дали мне номер своего телефона, я дала им свой, и с тех пор они принялись звонить мне часто и без стеснения, чтобы узнать, как у меня дела и не надо ли мне чего. Оба были готовы помочь, или оказать услугу, или выполнить поручение, или принести что-то, что я забыла купить. Иногда меня удивляло, что даже поздно утром они все еще сидят дома, а не находятся в своем посольстве, где люди обычно перегружены делами; именно в эти часы бывали больше всего заняты мои мать, свекровь, сестра и подруги, вообще все работающие женщины, и я не могла на них рассчитывать. Однажды я задала такой вопрос Кинделанам, но они ответили, что пользуются гибким графиком, и я выкинула сомнения из головы. Во время одного из редких и всегда торопливых звонков Томаса я мельком упомянула про них, рассказала, как познакомилась с ними, спросила, помнит ли он таких, учитывая фамильярность, с какой толстяк отзывался о нем, как, впрочем, и Мэри Кейт, хотя та, пожалуй, просто поддакивала мужу.

– Нет, такого имени я что-то не припомню, – ответил Томас. – Может, если бы увидел их в лицо… Но тут нет ничего необычного. В течение года приходится посещать столько коктейлей и совещаний, здороваться с сотнями людей… С каждым говоришь по несколько минут и тотчас их забываешь, за исключением очень важных или незаурядных персон, которые производят на тебя неизгладимое впечатление.

– Нельзя назвать их незаурядными, но, раз увидев, трудно спутать с кем-то другим, поэтому меня очень удивляет, что я не помню эту пару по прежним встречам. Он невероятно толстый, а она косоглазая. Вся из себя раскрасавица, но из-за косоглазия внушает невольную тревогу.

– Нет, не помню, может, сталкивался с ними на каком-нибудь мероприятии в Ассоциации латиноамериканцев Великобритании и Ирландии. А теперь я должен с тобой попрощаться, у меня совсем нет времени.

– Ассоциация латиноамериканцев? Ты вечно торопишься… Не знаю, чем они там тебя так загружают.

– Эта Ассоциация организует разного рода мероприятия, ее члены приезжают по делам в Испанию и не упускают случая наведаться в Британский совет или в посольство, особенно если там устраивают выпивку. Со времен Старки ирландцы вечно там толкутся. Не забывай, что он тоже из них. И очень гордится тем, что был первым заведующим кафедрой испанского языка в дублинском Тринити-колледже и у него учился Сэмюэл Беккет. Порасспрашивай его, если тебе интересно. Он наверняка знает эту пару.