Я тоже – та еще балда. Нужно было проникнуть в комнату, пока никого не было, перепрятать эти вещи, как того просил брат, а еще лучше вообще сжечь их. Но волнение из-за Славы, который не берет у меня трубку, из-за учебы и, что уж тут скрывать, из-за парня, который поселился у нас, умело отвлекли меня от его просьбы.

Джастин садится на пол, складывает ноги по-турецки и продолжает рассматривать содержимое коробки одними глазами, не прикасаясь и ничего не говоря. Опускаюсь рядом на колени, и улыбка испаряется с моего лица, как огонек свечи, задутой ветром.

Не то, чтобы было стыдно. Понятное дело, у каждого имеются свои скелеты в шкафу, но меня с головой сейчас накрывают неприятные воспоминания прошедших лет. Съеживаюсь и с трудом выдыхаю. Мой брат – такой, какой он есть, и его ничто не оправдывает, да. Так что Джастин может реагировать на увиденное, как сочтет нужным. Но я не хочу, чтобы родители наткнулись однажды на эти штуки, и скандал разгорелся с новой силой.

– Это… принадлежит твоему брату? – Хмурится американец.

– Да. – Признаюсь.

И мне хочется закрыть коробку крышкой, чтобы больше не видеть ее содержимого.

– Полагаю, он не играет в бейсбол… – Надтреснуто говорит он, косясь на шкаф.

Прослеживаю его взгляд и с огорчением замечаю в глубине, за коробками длинную деревянную рукоять. Это Степкина бита… Та самая…

У паники неприятный, металлический привкус. Мне становится плохо, в висках пульсирует, дыхание перехватывает.

– А это… – Джастин снова смотрит внутрь коробки.

Слышу, как он сглатывает. Мужчин обычно не пугают такие вещи, и держится он ровно, но кричащие в глазах непонимание и смятение заставляют меня чувствовать себя виноватой, хотя я тут совершенно не при чем.

– Это… в прошлом. – Говорю и сама себе не верю. Мне так страшно, что этот ужас опять повторится, вернется в нашу жизнь, как непрошенный гость, что спина покрывается холодным потом. – И мама с папой не должны этого видеть. Не знаю, зачем Степа это все хранит… – Бормочу себе под нос.

– Можно? – Парень протягивает руку к коробке.

Его глаза излучают спокойствие, и мне даже удается медленно и осторожно выдохнуть. Киваю.

Джастин перебирает вещи, которые лежат внутри. Не торопясь, внимательно разглядывает и негромко хмыкает.

Одежда с символикой футбольного клуба, с тщательно замытыми на ней бурыми пятнами, шарф болельщика, армейские ботинки на толстой подошве, массивный кастет и принтованная балаклава с изображенным на ее поверхности оскалившимся черепом.

– Ультрас… – Тихо говорит парень. – Да?

И это слово режет меня, как острое стекло. Кажется, что, произнесенное почти шепотом, оно разрывает вдруг тишину дома, словно взрыв. Панически прислушиваюсь, и мне уже мерещится топот ног по коридору, а перед глазами встает взбешенный отец, который, задыхаясь от бессилия, орет и орет на брата. И мама рядом – плачет, и ее слезам, таким горьким и безнадежным, нет ни конца, ни края.

Невольно оглядываюсь на дверь. Там никого, она плотно закрыта. Но кровь все равно отливает от моего лица – мне страшно, неприятно и мерзко.

– В первый раз мы услышали об этом два года назад… – Гляжу, как Джастин примеряет кастет, и замираю. – Я услышала. – Понижаю голос до еле слышного шепота. – Степа пришел домой поздно, весь в синяках, лицо было разбито. Я зашла, чтобы что-то спросить у него, и увидела, как он в спешке раздевается и прячет испачканную одежду в шкаф. Думала, что случилось что-то серьезное, но он был так весел… энергичен…

Парень сжимает руку в кулак и ладонью другой руки гладит неровную поверхность кастета, ударяет легонько, потом сильнее. Останавливается, смотрит на меня виновато, снимает железяку и бросает обратно в коробку.

– Прости.

– И это стало повторяться все чаще и чаще. – Кутаюсь в плед, меня знобит. – Родители заподозрили неладное, но брат каждый раз отвечал, что просто подрался. Правду знала только я. Он говорил мне, что в их группировке нет хулиганов, все участники взрослые, образованные люди. Студентов хватало, но были среди них и юристы, и инженеры, и даже предприниматели. Он заверял, что они не бьют витрин, никого не провоцируют, просто поддерживают свою команду, посещают все матчи, устраивают перформансы на трибунах. И даже о драках с другими группировками они якобы договариваются заранее и придерживаются правил – никакого оружия, только кулаки.

– Я уже видел эту символику. – Джастин крутит в руках шарф. – На стадионе. На форме тех парней, с которыми играл в футбол.

– Да. Это наша команда. – Киваю и указываю на вещи. – А такая вот у них «группа поддержки». – Едва шарф возвращается на место, беру крышку и закрываю злосчастную коробку. – Старый порт Марселя. Чемпионат Европы по футболу. Массовые беспорядки и драка российских болельщиков с английскими.

– Две тысячи шестнадцатый. Помню.

– Да. – Смотрю на Джастина пристально. – Степа тоже там был. Чудом не попал в лапы полицейских. А когда вернулся, радостно рассказывал, что жители Европы благодарили их за усмирение британских ультрас, которые каждый год громят магазины, и никто не может найти на них управу. А они вроде как смогли. Герои. Думаю, именно тогда он и вошел во вкус.