Это была трудная работа. Почва была сетью корней, протягивающихся от дерева к дереву, и Марти быстро покрылся потом, перерубая корни лезвием лопаты. Выкопав неглубокую могилу, он скатил в нее пакеты и принялся засыпать их землей. Она ложилась на них с дробным стуком — сухой дождь. Когда могила была засыпана, он лопатой выровнял холмик.

— Я возвращаюсь в дом за пивом, — сказал он Лилиан — ты идешь?

Она отрицательно покачала головой.

— Последнее прости, — прошептала она.

Он оставил ее среди деревьев и отправился по траве к дому. Пока он шел, он думал о Кэрис. Она должно быть уже проснулась, хотя занавески на окне были задернуты. «Как хорошо было бы быть птицей, — думал он, — подлететь к занавеске и сквозь щель подсматривать за ней, обнаженной, потягивающейся лениво в кровати, забросив руки за голову — пушок подмышками, пушок там, где соединяются ее ноги». Он шел к дому с улыбкой и эрекцией.

В кухне он обнаружил Перл, сказал ей, что голоден и поднялся наверх, чтобы принять душ. Когда он спустился вниз, она уже разложила перед ним холодную закуску — мясо, хлеб, помидоры. Он жадно принялся поглощать все это.

— Видела Кэрис сегодня? — спросил он с набитым ртом.

— Нет, — ответила она. Сегодня она была особенно неразговорчива, ее лицо было непроницаемо, словно от какой-то обиды. «Интересно, — думал он, наблюдая за ее передвижениями по кухне, — какова она в постели?» По каким-то непонятным причинам он был полон сегодня грязных мыслей словно его мозг, протестуя против депрессии, вызванной похоронами, томился в поисках какого-нибудь развлечения. Откусывая огромный кусок солонины, он спросил:

— Прадва, фто ты ковмила ставика вчева вечевом?

Перл ответила, не отрывая глаз от своего занятия:

— Он не ел вчера вечером. Я оставила ему рыбу, но он даже не притронулся к ней.

— Но он обедал, — сказал Марти. — Я даже прикончил остатки. И клубнику.

— Он, наверное, спустился и приготовил себе сам. Всегда эта клубника, — проворчала она, — он когда-нибудь подавится ей.

Марти припомнил слова Уайтхеда о гостях и их угощении.

— Что бы это ни было, это было вкусно, — задумчиво произнес он.

— Я не готовила, — сухо ответила Перл, словно жена уличившая мужа в измене.

Марти оставил попытки беседы — бесполезно было пытаться поднять ее дух, когда она находилась в подобном настроении.

Закончив с едой, он поднялся к комнате Кэрис. В доме царила мертвая тишина — после смертоносного фарса, разыгранного ночью, дом, казалось, восстановил свое самообладание. Картины, висящие на лестнице, ковры под ногами — все не допускало ни малейшего признака отчаяния. Беспорядок здесь был немыслим, как толпа в картинной галерее, — любая неожиданность исключалась.

Он легко постучал в дверь Кэрис. Ответа не последовало и он постучал еще раз, погромче.

— Кэрис?

Может быть, она не хотела говорить с ним? Он никогда не мог определить были ли они сегодня возлюбленными или врагами. Однако ее двусмысленность больше не тяготила его. Это был ее способ проверки его, как он полагал, и ему было легко и приятно с того дня, как она сказала ему, что любит его больше, чем любого другого на земле.

Он подергал ручку, дверь была незаперта. Комната была пуста. В ней не только не было Кэрис, в ней не было никаких ее следов. Ее книги, ее туалетные принадлежности, одежда, украшения — все признаки того, что комната принадлежала ей — исчезли. С кровати были сорваны простыни, с подушек сняты наволочки. Голый матрас выглядел довольно уныло.

Марти закрыл дверь и отправился вниз. Он уже не раз просил объяснений и получил только несколько уклончивых ответов. Но это было уж слишком. Господи, как бы он хотел, чтобы Той был по-прежнему здесь — по крайней мере он воспринимал Марти как думающее существо.

В кухне был Лютер, его ноги покоились на столе среди кучи немытых тарелок. Перл, очевидно, оставила свою епархию на милость варварам.

— Где Кэрис? — был первый вопрос Марти.

— Ты никогда не угомонишься, правда? — Лютер загасил сигарету о тарелку, оставшуюся от обеда Марти, и перевернул страницу своего журнала.

Марти почувствовал, что сейчас взорвется. Лютер никогда не нравился ему, но он терпел в течение долгих месяцев язвительные замечания этого ублюдка, потому что система запрещала отвечать так, как он бы хотел. Сейчас система рушилась, и быстро. Той ушел, собаки мертвы, каблуки на кухонном столе… Кому теперь какое дело, черт возьми, что он сделает теперь отбивную из Лютера?

— Я хочу знать, где Кэрис?

— Здесь нет дамы с таким именем.

Марти шагнул к столу. Лютер, видимо, почувствовал, что его остроумие зашло слишком далеко. Он отложил журнал, улыбка исчезла.