Свист стрелы Лала увидела, как только Эрл нажал на спусковой рычаг. Дернув Тика за руку, Лала лишь немного изменила положение цели – стрела попала в ногу мальчика. Тик вскрикнул, и охотник радостно загоготал:

– Готов, ублюдок!

Лала остановилась, легко отбросила Тика в ближайший куст и повернулась к Эрлу. Всхлипывания мальчика, испуганный галдеж разбуженного леса, гогот охотника, наслоившись на ночную картинку, напрочь лишили ее возможности четко видеть. Она закрыла глаза и пошла вперед. Она видела, как дышит Эрл, как бьется его сердце, как он сглатывает слюну. Она видела его дикий страх, расползающийся чернильным пятном. Кадык, острое и твердое отличие мужской шеи от женской. Один четкий, сильный и невероятно быстрый удар сжатого до крови из-под ногтей кулака. Хруст, клекот, мгновенно линяющее пятно страха и затухающие бордовые вспышки – пульсация умирающего сердца. Гулкая бурая клякса – удар тела о хвойный лесной ковер.

Когда она нашла Тика, тот поскуливал, как раненый волчонок, и держался за ногу. Стрела застряла у него в икре. Лала отнесла его в шалаш и уже там вытащила стрелу, залив рану содержимым брошенной Эрлом бутылки.

Сизое утро наползло туманом, который молоком залил траву, камни и трупы охотников. Лала и Тик спали в шалаше тяжелым измученным сном, а вокруг пробуждался лес, напрочь забывший о ночном переполохе.

Лала проснулась первой, открыла глаза и охнула. Днем в лесу намного больше звуков, невозможно ориентироваться в сумасшедшем калейдоскопе, где накладываются друг на друга изображения, которые видит глаз и которые творит разум.

– Тик, – негромко позвала она, – а где моя заглушка?

Казалось, мальчик просто спит, но частое дыхание, судороги и бисеринки пота не походили на обычный сон. Лала осмотрела рану Тика и тихонько выругалась: кожа вокруг позеленела, а сама нога стала очень горячей. Когда-то Асма ей рассказывала про отравленные стрелы, которыми часто пользуются охотники. Зеленый цвет кожи давал яд огнеломки, настоянной на прокисшем конском молоке. Яд несмертельный, но часто жертва умирает от перегрева, будто ее сжигает огонь изнутри. И спасение только одно: та же огнеломка, только свежая. Она вообще от любой лихорадки помогает.

Однажды Лала уже прикасалась к такому раскаленному человеческому телу. Это было, когда она помогала Асме вытащить с того света маленькую дочку кухарки. Девчонка горела жарче печки, мокрые тряпки мгновенно высыхали на пунцовой коже. Лала твердо запомнила все движения травницы: кругами, всегда против хода солнца, без нажима, но ежеминутно смачивая тряпицу в бурой густой кашице огнеломки. Начинать с пятки правой ноги.

Найти огнеломку было не сложно для того, кто пять лет собирал эту неприметную, но самую сильную в лесу траву. У Лалы не было медной чаши и специального пестика, но она надеялась, что и на плоском камне можно растереть мгновенно буреющие мясистые листья.

Тик уже не метался, жар вытянул из него все силы, осталось только сумасшедшее сердцебиение и частое, как у маленькой зверушки, дыхание. Лала вдруг поняла, что боится за мальчишку, будто он не бродячий сорванец, которого она знает всего несколько дней, а младший братишка-разгильдяй, попавший в переделку. Она раздела его, особенно не заботясь о целостности пуговиц и петель. Одежда была горячей, но кашица огнеломки приятно холодила ладони. Лала прикрыла глаза, вспоминая наставляющий картавый говорок Асмы, и начала. Правая пятка, коленка, бедро, ягодица. Левая пятка, коленка, бедро…

То, что она увидела, превратило ее в истукана. Ни вздохнуть, ни моргнуть, ни умереть на месте. В паховой складке левой ноги Тика спряталась родинка. Большая, черная, в форме лодки. Слишком знакомая родинка. Вторая такая же должна быть в правой подмышке. И она там была. Онемевшими пальцами Лала перевернула небольшой медальон на шее мальчика. Извитыми буквами там было написано: «Тиккиндей Флинн Ростер».

Сколько времени Лала сидела, неотрывно глядя на эту надпись, неизвестно. Но кашица огнеломки на ногах Тика полностью высохла и стала трескаться. Он еле слышно застонал. Это выдернуло Лалу из оцепенения. Она быстро и не очень тщательно обмазала мальчика оставшейся кашицей и как была, с грязными руками, повалилась рядом на траву. Уснула незаметно и весь сон бежала по зыбучим пескам, просто бежала, ни от кого и никуда.

Разбудил ее Тик. Он был взъерошенным и немного опухшим, но в остальном вполне здоровым. Пока Лала спала, он умылся в ручье, развел костер и нашел в сумках охотников припасы. Остывшие тела были слишком тяжелыми, чтобы куда-то их утащить, поэтому Тик просто прикрыл их лапником.

В первую секунду пробуждения Лала радостно улыбнулась ему, но потом все вспомнила. Не глядя мальчику в глаза, она сказала, что он может забрать одного коня и все, что захочет, из вещей охотников. Путь до Этолы она найдет сама.

Тик оторопел и уставился на нее:

– Что с тобой, госпожа Лала? Я тебя обидел чем-то?

– Нет.

– Я не успел поблагодарить тебя за то, что ты меня спасла, но ты ведь только проснулась. Я еду тебе приготовил. – Он заглянул ей в глаза, робко улыбнулся и показал на костер.

Темно-карие цепкие глаза у него точно такие же, как у отца. И хмурится похоже. Даже дым табачный выдыхает, как Ростер. Как она это проглядела? Лала почти слышала треск, с которым душа ее рвется на части. Мальчик, который ей стал дорог, ради которого она не задумалась о своей безопасности и своей великой цели, – отродье самого ненавистного человека, который и после смерти не отпускает ее? Порченое семя, которое нужно растоптать, уничтожить, стереть с лица земли. Добрый товарищ, надежный попутчик и просто симпатичный ребенок, у которого есть сердце и сострадание.