Дверь вдруг открылась, из темного проема выглянула женщина:

– Вы из полиции, что ли?

После секундного замешательства ей предъявили две корочки.

– Я чуть полицию-то и не вызвала, – затараторила женщина, сторонясь и пропуская людей в гостиную. – Слушаю, на крыльце топчется кто-то… а открыть боязно. Вас вон как много. А Антона Алексеевича нет дома. Три дня как нет. Может, больше, но три дня точно.

Она хлопала большими карими глазами и разглаживала несуществующие складки на своем простом ситцевом платье в цветочек. Лет сорок пять, но седой пучок из волос делал ее старше. Она оббежала всех мужчин взглядом и остановилась на Кире, которая хоть и выглядела странно в разодранной и перемазанной ржавчиной и грязью одежде, но, согласно социальным представлениям, считалась безопаснее, поскольку женщина.

Кира ободряюще улыбнулась и принялась разглядывать просторную гостиную с удобной и основательной мебелью, примыкающую к ней кухню, несколько дверей и лестницу, ведущую наверх. Все дорогое, качественное, но в обстановке не чувствовалась рука дизайнера.

– Монголина Антона Алексеевича сегодня утром нашли мертвым в ущелье Ай-Петри. У него есть родственники, которые могут его опознать?

– Надежда я, домомучительница его. Сын в Канаде… Опознать?.. – прошептала женщина и зарыдала.

Кира в очередной раз лицезрела мужскую беспомощность перед женскими слезами. Два здоровенных мужика топтались на месте, не зная, что делать. Специалист по психопатологии пожала плечами и, оставив их разбираться с рыдающей во весь голос женщиной, побрела по дому.

Идти, собственно, особо никуда не пришлось. Дом и вправду оказался небольшим. Две комнаты наверху, одна из которых пустовала и сияла чистотой. Если бы не детские игрушки, бережно разложенные на комоде, и вовсе сложилось бы впечатление, что здесь никто никогда не жил. В спальне хозяина тоже недавно проводили уборку, в ней было минимум мебели. Кровать, шкаф, кресло у окна. Кира посидела в кресле, полистала книгу, забытую на подлокотнике. «Человек-амфибия». Отсюда не было видно моря, вид из окна спальни закрывало раскидистое дерево. Кира заглянула в шкаф, в ванную, включила воду, вымыла руки, протерла ноги, испачканные грязью и ржавчиной с ворот. Прореха на брюках не такая уж большая. Майка, может быть, даже отстирается. Она спустилась обратно. Первый этаж был больше и просторнее. Надежда почти успокоилась, вертела в руках стакан с водой и уже могла отвечать на вопросы.

– Я как чувствовала. Три дня у меня сердце не на месте, – говорила женщина. – Так-то я в поселке живу, с дочерью. Но иногда ночую здесь. Мы договаривались, что я буду оставаться, когда у Антона Алексеевича внуки здесь живут. Это из-за них он меня начал называть домомучительницей и Фрекен Бок. Требовал, чтобы я им плюшки пекла. А когда они уехали, я вроде как стала так часто не нужна и только два раза в неделю прихожу убираться, стирать, гладить. Но я все равно иногда остаюсь, вдруг ему что-то понадобится. Но он никогда не говорил, чтобы я оставалась или не оставалась. Я сама решала. Особенно первые полгода ничего не говорил. Год назад его сын Максим с женой и ребятишками уехал в Канаду. Ну и Антон Алексеевич один остался.

– Когда вы его видели в последний раз? – спросил Самбуров.

– В понедельник, когда убиралась, – кивнула женщина, что-то посчитав в уме. – Он пришел, я еще не закончила, он печенье съел, которое я принесла, с молоком. Поблагодарил. Улыбался даже. Сказал, что я очень хорошая и добрая женщина. Ну и в кабинет свой ушел. Я уехала. Такси вызвала. Он мне оплачивает. А позавчера что-то меня торкнуло. Так-то я должна была сегодня прийти. Ну, думаю, дай схожу. Булочек принесла ему, как раз испекла, а дочка на диете. А его нет и нет. Ну, думаю, может, уехал куда. Последнее время он редко куда-то уезжал, но бывало. Сегодня точно должен был приехать.

Кира ходила по просторной гостиной, разглядывала фотографии, в основном сына и внуков. На одной мужчина в военной форме стоял рядом с машиной, «ГАЗ-69», на другой – на какой-то горе.

– Сигнализацию отключили вы? Вчера, получается? В доме было все как обычно? – уточнил Самбуров. – Может быть, беспорядок, разбросанные вещи, что-то разбитое? Заметили?

– Обычно все было. Как будто на работу он уехал. Сигнализацию я отключила. А камеры Антон Алексеевич сам включает, они выведены на компьютер. Но давно уже отключил.

Кира подошла к беседовавшим поближе.

– Охрану Антон Алексеевич отпустил сам? Давно?

– Так полгода уж как отпустил, и садовника. Я службу вызывала, чтобы деревья немного подстригли…

Из дома хозяин ушел сам, и домработница здесь уже уборку делала, отпечатки пальцев снимать не с чего.

Кира указала на окно, в верхнем углу которого можно было заметить небольшую наклейку – черный православный крест на прозрачном фоне. Такая встречалась на каждом из окон. Их клеили, когда в жилье проводили обряд благословения.

– Дом давно освятили? Батюшку вы приглашали или Антон Алексеевич? – спросила она. – Новые совсем крестики на окнах.

– Дом в январе освящали. Отец Пимен приходил. Антон Алексеевич сам его позвал. Он из Косьмо-Диаминовского монастыря, наместник.

– И крестился Антон Алексеевич недавно? – поинтересовалась Кира.

– Так да! В ноябре, – обрадовалась Надежда. – Отец Пимен у него и крестный, и духовник. Когда сын уехал, Антон Алексеевич горевал очень. Плохо это, под старость лет одному остаться. Злился, ругался. Звонил поначалу Максиму. Орали они друг на друга больно громко. Максим его к себе звал, винил, что он в свой Крым уцепился. Антон Алексеевич говорил про родину, про долг и патриотизм. Потом перестали звонить, и ругаться перестали. А потом вот…