Мысль об этом, предвкушение того, как Минка окажется под моим контролем, вызывали извращенное чувство удовлетворения. В этом была власть, власть, которой я жаждал, особенно если учесть, что все остальное, казалось, уходило из-под моего контроля.

И тогда она почувствует себя беспомощной, жертвой обстоятельств.

И как раз тогда, когда она уже не могла терпеть, я открывал ей, кто она такая. Жалкая девчонка, жаждущая внимания даже от незнакомца. Кто-то, кто определенно не должен быть во главе хоккейной команды.

На самом деле, вся ее гребаная семья должна быть полностью исключена из "Змей".

Пока я шел, кампус вокруг меня казался далеким, как фон для суматохи внутри. Обычные достопримечательности и звуки студенческой жизни казались приглушенными, заслоненными бурей эмоций, с которыми я боролся.

Мне нужна была эта игра в субботу, нужно было ощутить чувство контроля, даже если это была всего лишь иллюзия, даже если это было всего лишь на одну ночь. Минка Мазерс была моей целью, и я ни разу не промахнулся.

Я добрался до катка раньше, чем ожидал. Теперь я мог направить свою энергию на что-то конструктивное, а не тратить мысли на нее. Но даже здесь, среди знакомого запаха льда и звука коньков, врезающихся в поверхность, мои мысли оставались затуманенными.

Суббота должна была стать разрядкой, возможностью выплеснуть накопившуюся агрессию. Я буду играть в игру, и играть хорошо. Минка Мазерс должна была узнать, как далеко готов зайти Леви Кеннеди. И в этот момент я верну себе часть контроля, который жизнь — и она — казалось, так хотела у меня отнять.

Неделя тянулась однообразно, что только усиливало мое волнение. Каждый день проходил в череде занятий и практик, а мои мысли постоянно возвращались к предстоящей игре с Минкой. На уроке морали и этики я однажды поймал ее взгляд. В ее взгляде было что-то похожее на сочувствие, но оно было мимолетным и исчезло так же быстро, как и появилось. Эта мысль привела меня в ярость. Ей было жаль меня? Как? Почему? От этой мысли мне захотелось наказать ее за это.

Связать ее.

Заткнуть рот.

Лишить ее чувств.

Может быть, даже напугать ее.

Я отогнал эту мысль и переключил свое внимание на занятия. С каждым днем моя решимость становилась все сильнее.

Когда урок закончился, я заметил, как Лиам Вулф подошел к Минке. Я остановился на месте, охваченный любопытством. Что Вулфу от нее нужно? Я наблюдала за их общением издалека, пытаясь понять суть их разговора.

Лиам выглядел непринужденно, язык его тела был расслаблен, но в его глазах читалась напряженность, которая говорила о том, что разговор был не просто тривиальным. Минка, в свою очередь, казалось, внимательно слушала, выражая интерес и настороженность.

Я не слышала их слов, но по тому, как Минка изредка кивала, как Лиам жестикулировал руками, было ясно, что они обсуждают что-то серьезное. Какая-то часть меня хотела подойти к ним, вклиниться в разговор и выяснить, что именно происходит.

Но я сдержалась, гордость и необходимость сохранять видимость безразличия удерживали меня на месте.

Общение между Минкой и Лиамом раздражало меня больше, чем я хотела признать. У меня не было никаких прав на Минку, никакого права чувствовать себя собственником или ревновать. И все же, наблюдая за ними вместе, я не могла избавиться от чувства тревоги. Что их связывало? Почему это так сильно меня беспокоит?

Когда они расставались, Лиам дружески похлопал Минку по плечу, в моей голове пронеслась тысяча вопросов. Я смотрел вслед удаляющейся Минке; ее фигура постепенно исчезала в толпе студентов.

Остаток дня прошел в дымке рассеянности. Физически я присутствовал на занятиях и тренировках, но мысленно я был в другом месте, мои мысли были поглощены игрой и тем, что произойдет после нее.

И по мере приближения этого дня мое предвкушение только росло.

Наконец наступила суббота, и пасмурное небо пыталось выжать из меня последние капли лета. Раздевалка гудела от энергии, мы готовились к игре, и в воздухе чувствовалось предвкушение. Тренер Морган стоял у входа, произнося свою обычную предматчевую речь, но его слова казались мне далекими, заслоненными моими собственными мыслями.

"Это предсезонка, ублюдки, так что не нужно быть героем", — говорил Морган. "Но это наш шанс показать, из чего мы, блядь, сделаны, задать тон сезону. Давайте покажем всем, на что мы, черт возьми, способны".

Его слова нашли отклик в команде, по комнате прокатился хор согласия и решимости. Но для меня игра имела другое значение. Мне было интересно, находится ли Минка на трибунах, наблюдает ли она за происходящим. Мысль о том, что она наблюдает за мной, видит меня в моей стихии на льду, придавала игре дополнительный накал.