Шрифт:
Ночами над Городом стоит волшебная Луна, «изглоданный камень», у которого
Душа – как первый снег, как недотрога,Как девушка, пришедшая во тьму…Потому неудивительно,
Что рядом с мощью лунной партитурыНичтожны эры, страны, города,Аттилы, чингисханы и тимуры,Людские миллиардные стада…Есть тут и место постижения – у него нет адреса, туда нельзя прийти, но там можно оказаться. Часы в нём показывают всегда одно и то же: одна стрелка – мгновение, другая вечность.
Погашен свет, закрыта книга, —И медленно входили в домЗвезда, фонарь, и шум арыка,И три чинары за окном.Удивителен двойной резонанс блоковской и пушкинской строк! Он отдаётся гулким эхом, подтверждая необычайную твёрдость и незыблемость мира, построенного Марком Шехтманом.
Но бывают моменты, когда Город поглощён непонятным свечением. Это сон. Тают стены, и остаётся только звучание, чистая Музыка, пугающая своим откровением:
Горький сон мне явился сегодня под утро некстати,Что поставлен я паузой в Божьей великой сонате…В городском театре выходят на поклон вечно живые артисты, с которыми мы не хотим прощаться. Цирк занят тем, что полёт гимнастов на воздушной трапеции каждый раз заново разбирает на атомы и снова собирает в целое не только самих бесстрашных летунов, но и Вселенную.
Но вернёмся на проспект Бога. Странная процессия следует по нему:
Я видел карнавал наоборот:Слоны и черви, дьяволы и птицыВдруг нацепили человечьи лица,Под барабаны двинулись в поход.Невольно автор присоединяется к шествию, и, ощупав своё лицо, переживает один из самых страшных моментов в жизни. Как очнуться от ужаса? Может быть, услышав вот это:
И голос во мгле произнёс:– У Бога просить надо Бога! —В коммунальной квартире едва теплится тусклый электрический свет. Жильцы (какое холодное слово!) едят вангоговскую картошку, испечённую атмосферой страха. Но здесь же мальчик получит в подарок портфель умершей девочки, чтобы жить и учиться в школе вместо неё. Как могла затесаться за соседней дверью квартира Модильяни и Ахматовой? Разве она не в Париже? И, тем не менее, за стеной слышен их приглушённый разговор. А за третьей дверью на той же площадке горит камин, там едят гороховый суп и не знают, что рядом летят в огонь любви прекрасная танцовщица и оловянный солдатик.
Пушкин и Дантес проплывают над городом – хотя поэту, который задумался о своём, они могут показаться лишь облаками. А вот Маяковский занял место статуи Командора, и беседа с ним – лишь вопрос приглашения. Кажется, эта площадь называлась Триумфальной…
Почта доставляет письма, написать которые не хватило сил и слов.
«Как приросший к земле вертолёт», под ветром на берегу гудит пальма.
На пересечении неевклидовых параллельных улиц здесь часто встречаешь самого автора – Архитектора и Строителя. Город растёт и не боится того, чего страшатся многие города, – конца света. Чем дольше живёшь тут, тем яснее становится – Город этот для того и строился, чтобы выстоять в Армагеддоне:
Пусть у Падшего нeчиcтью полнится дикая рать,Голиаф обречён повстречать пастушонка Давида.Нам стоять против тёмного – опыта не занимать! —Нам, живущим всю жизнь в ожидании часа Мегидо…Я всматриваюсь в Город, вижу Марка и посвящаю ему эти строки:
Откроешь дверь – за ней Ерусалим-Ерушалаим, он же – сердце мира.Живёт поэт там, музами храним,И пусть его не замолкает лира.Стихи обычно подымаются в цене,Когда их автор покидает землю.То – их судьба. Но, несогласен с ней,Ему живому с нетерпеньем внемлю.…Я уже не смогу покинуть этот Город. И не хочу!
Тимофей Сергейцев,поэт, публицист, политолог.Москва, 2023.Стихи о смысле жизни
«А знаете, как выживают поэты…»