Шрифт:
— Он пользуется наркотиками?
Бэрридж был уверен, что Патрик Карлайл не наркоман.
— Нет, — ответила Джоан. — Точно нет. Он даже не знает, как они называются, сказал: — «Какой-нибудь, все равно какой».
«Хотел оглушить себя, чтобы отключиться», — подумал Бэрридж, а вслух заметил:
— Не совсем обычная просьба. Почему он обратился с ней именно к вам?
— Наверно потому, что мой муж — совладелец фармацевтической фирмы.
— И вы достали?
— Нет, конечно. Я и не пыталась, ему же от этого только хуже будет. Я приехала посмотреть, как он тут. Видите ли, доктор Бэрридж, мы с Патриком друзьями никогда не были, но Роджер после смерти моего отца всегда заботился обо мне. На свой лад, правда… В общем, я была бы рада сейчас чем-нибудь помочь Патрику. Конечно, лучше бы Гловеру о нем позаботиться, но после суда… Ужасная история! Вряд ли он теперь сюда приходит.
— Патрик очень раздражителен, — сказал Бэрридж. — Лучше пока оставить его в покое.
— Его нельзя оставлять без присмотра — это рискованно. Я его знаю: в таком состоянии он способен на все.
— На что именно? — поинтересовался Бэрридж, внимательно глядя на собеседницу.
Джоан слегка пожала плечами.
— Его поступки нельзя предвидеть. Патрик вообще очень неуравновешен, а когда нервничает, с ним надо обращаться осторожно.
— Да, временами он ведет себя крайне агрессивно.
— Агрессивно? — переспросила Джоан.
— Вас это удивляет?
— Пожалуй, нет. — На лице Джоан Мортисс промелькнула язвительная усмешка. — Он способен быть и агрессивным.
«Ее доброжелательности хватило ненадолго», — подумал Бэрридж.
Вскоре после ее отъезда из спальни Патрика вышел доктор Рэморни.
— Утром я сюда загляну, — сказал он Бэрриджу. — Вы останетесь здесь на ночь? Не хотелось бы оставлять его с прислугой.
— Боюсь, мое присутствие ему неприятно.
— Он скоро заснет, так что вам нечего беспокоиться. И еще, мистер Бэрридж, будьте добры, не расспрашивайте Патрика об обстоятельствах гибели его жены. Довольно тех вопросов, на которые ему пришлось отвечать в полиции.
— А у вас, мистер Рэморни, я могу кое-что спросить? — вежливо осведомился Бэрридж.
Тряхнув седой гривой, Рэморни смерил Бэрриджа ироническим взглядом.
— Вы хирург, мистер Бэрридж, и хирург превосходный, а я психиатр — наши интересы находятся в разных областях, и я вряд ли смогу быть вам чем-нибудь полезным. Всего хорошего, мистер Бэрридж.
«Итак, доктор Рэморни тоже не хочет, чтобы ему задавали вопросы, — следовательно, он что-то знает», — решил Бэрридж.
Раздумья Бэрриджа относительно того, что известно доктору Рэморни, были прерваны визитом Фрэнсиса Гловера.
«Любопытно», — подумал Бэрридж, отвечая на его приветствие, — «Миссис Мортисс считает, что после показаний Гловера на суде дом Карлайлов для него закрыт. Выходит, она заблуждается».
Гловеру Бэрридж сообщил то же, что и Джоан: Патрика лучше пока не тревожить.
— Я хочу побеседовать с его психиатром, — сказал Гловер. — У Патрика порой бывают странные капризы. После смерти Роджера, когда он лежал в клинике у Рэморни, он почему-то категорически отказался от ночной сиделки. Ему было очень плохо, и Рэморни считал необходимым, чтобы за ним присматривали и ночью, но Патрик закатил по этому поводу настоящую истерику, и врачу пришлось уступить, чтобы не раздражать его. Может, Патрику лучше уехать отсюда на время? В таком случае я поехал бы вместе с ним в любое место, куда он захочет.
— Доктор Рэморни обещал быть здесь завтра утром.
— Тогда я останусь, дождусь его.
Ночью Бэрридж пару раз заглядывал в спальню Патрика — тот дышал ровно и спокойно. Утром Патрик выглядел лучше, чем вчера, по-видимому, эта ночь была первой после смерти Камиллы, когда он нормально спал.
— Извините меня за вчерашнее, мистер Бэрридж, — сказал он, опустив глаза и нервно теребя край одеяла. — Я вел себя ужасно. Мне очень жаль, что так получилось.
— Пустяки, не стоит и вспоминать, — ответил Бэрридж. — Только что звонил мистер Рэморни и сказал, что скоро придет.
— Это вы его вчера вызвали?
— Да. Вы меня немного напугали.
— Чем? — быстро спросил Патрик. — Что я сделал?
Этот вопрос привел Бэрриджа в замешательство. Описывать Патрику, как он вчера набросился на него, было сейчас неуместно и даже жестоко. Что-то из этого Патрик, определенно, помнил, раз извинился, но тогда почему спрашивал?
— Вы не помните? — осторожно спросил Бэрридж.
Патрик потер виски.
— Плохо, не все. Я на вас кричал… Потом не помню. Что еще я делал?
— Ничего существенного, — постарался замять эту тему доктор, но Патрик проявил ко вчерашним событиям острый интерес и вынудил Бэрриджа рассказать, как все было.
Сама формулировка вопросов показывала, что Патрик помнит больше, чем говорит; очевидно, он помнил все, но смутно, как в тумане, и теперь стремился выяснить, насколько воспоминания соответствуют действительности, а когда выяснил, реакция его была резко отрицательной: он повернулся к стене, и Бэрридж успел заметить на его лице отпечаток ужаса и какой-то обреченности. Это поставило Бэрриджа в тупик: он тщетно старался понять, что во вчерашнем эпизоде настолько напугало Патрика.