Айтматов дружелюбно кивнул:

– Да, хотелось бы. Это роман-предупреждение. Будущее может стать гибельным для нас всех… Ну, простите, мне пора! – он обвёл всех пристальным взглядом, поднялся из-за стола и проводил нас до дверей гостиной.

Всю обратную дорогу я благодарил отца Георгия. Он удовлетворённо кивал:

– Интересный человек. Пишет роман о Богоматери, а сам, наверное, коммунистом остался. Удивительно, что в России происходит.

– Очень надеюсь на его поддержку. Всё-таки он не только писатель, а общественный деятель, дипломат.

По дороге мы остановились у булочной, и я купил три круассана. Денег, чтобы пригласить моих спутников пообедать в кафе, у меня не было.

Наутро Фусако уехала автобусом в Париж. Через два дня вслед за ней засобирался отец Георгий. В благодарность ему я наточил старую косу и скосил траву на лужайке между домом, церковью и колокольней. Шла середина августа, пора было и мне возвращаться в Париж. К внушительному списку почётных членов ассоциации «Resurrection» добавилось ещё одно яркое имя. Я был преисполнен надежд. Кто бы мог знать, что спустя неделю Россия взорвётся от ельцинского переворота.

В Сергиевское подворье мы вернулись под вечер. Распростившись с отцом Георгием, я отправился в общежитие семинарии. В гулком коридоре второго этажа на глаз определил знакомую дверь, постучал и произнёс по-французски:

– Можно войти?

– Entrez! 4 Тьфу-ты, кого это принесло? – донеслось через дверь вместе с торопливыми шагами. – О-о! Опешил Андрей и дружески хлопнул по плечу. – Привет, дорогой! Из скита вернулся?

– Только что. Да-а, познакомил ты меня с Дроботом, дал путёвку в жизнь скитскую! Я тебя наугад нашёл, примагнитило к двери.

– Что ж, здесь у меня место особое. Намоленное, надуманное… – он величаво ухмыльнулся. – Проходи, пообщаемся за кружкой парижского чая.

– Насчёт надуманности хотел спросить, – сходу начал я, – над чем сейчас думаешь? Или о чём?

– Временно ни о чём. Точнее, о времени.

– Богословие потери времени и обретения себя. Мне это знакомо.

Андрей довольно улыбнулся:

– Мне нравится твой подход. Жаль, не хочешь ты поступать в наш семинариум. Вышел бы из тебя продолжатель парижской школы богословия.

– Не люблю я продолжать, люблю начинать.

Андрей усмехнулся и налил мне чаю:

– Крепкий. Ты как? Приемлешь крепкие напитки?

– Вполне. Я крепкий.

– А что ты можешь? – мысленно спросил он.

– Кое-что могу, – про себя ответил я.

– А великорусским литературным владеешь? – настаивал он взглядом.

– Зипун тебе на язык, – молча ответил я.

Тот вечер оказался разминкой для наших будущих встреч и разговоров. О московских художественных подпольях, моём религиозном диссидентстве, поиске веры, который закончился многолетним поиском работы. И главное – о философии, культуре, литературе. На прощанье Андрей протянул мне самиздатовский текст:

– Это моя пьеса. Хочу, чтобы ты её прочёл.

Пачка машинописных страниц, сшитая пластмассовой пружинкой. На титульном листе было написано, что-то про серафимов. Эта вещица затерялась, не оставив следа в памяти. Помню, через неделю я заявил Андрею, что заворожился текстом. Но по мере чтения он породил во мне свою пьесу.

– Нужно её лишь записать, а потом дать тебе прочесть.

Андрей ухмыльнулся:

– А я при прочтении этой пьесы должен на ходу сочинять свою новую?

– И дать мне её прочесть. И все повторится вновь.

– Пиши, буду ждать!

Шутка осталась шуткой. Лет через пять Андрей напечатал в Париже повесть «Ангелология». Пьеса превратилась в прозу.

В самом конце лета я вновь приехал на Сергиевское подворье. Часа за два до начала вечерни мы вновь уселись в его комнатёнке за чаепитие и прихотливую беседу. Началась она с подарка. Андрей снял с полки книжицу и быстро надписал титульный лист:

– Вот, держи на память: «Валере Байдину от Алёши Дорогина. Исполняющий обязанности А. Дорогина». Далее следовала подпись Андрея и дата: «31 августа 1991 года. Париж».

– Любопытно, – произнёс я в качестве аванса. – Спасибо за подарок.

Книжица в мягкой белой обложке называлась «Алексей Дорогин. Каталог персональной выставки», была полна изящно-хулиганских рисунков и подписей к ним со смешными названиями: «Бузыка», «Строительство трёхэтажного мата рабочими СМУ-Т», «Ленин им. Ленина (утраченная картина)». Пока Андрей заваривал чай, я пролистал книжицу и вчитался в предисловие. С первых строк началось забавное пустословие: «Окончив с отличием Нахутемас, талантливый вымученик неожиданно отказывается от престижной работы…»