– Предисловие завершается на высокой ноте, – глубокомысленно заметил я и почесал бороду: – В конце жизни художник произнёс: «Бог есть». И умер. Умрём и мы. Богословский смысл ясен. Или ты с читателем в подкидного дурака играешь?

Андрей довольно хмыкнул:

– Эту игру Хармс придумал.

– Вообще-то я ценю твой стиль. Остроумия у тебя достаточно. Ну, а что дальше?

– Да ничего. Бери к чаю! – он раскрыл пачку печенья. – Пишу для собственного удовольствия. И живу также. В Париже это неплохо получается. Ты вот ещё во вкус не вошёл, а уже в Москву заспешил. Кстати, что ты там делать собираешься?

– Посмотрим. Там сейчас непонятно что творится, но деваться мне некуда. Виза кончается в середине сентября, и мне её точно не продлят. Денег почти не осталось.

– Мой тебе совет, – решительно начал Андрей: – Срочно запишись в Богословский институт. Ещё не поздно. Французский ты знаешь. Уверен, для тебя, историка с дипломом МГУ, сделают исключение. Тут невесть кто учится. Могу за тебя словечко замолвить. Сдашь экзамены экстерном, получишь вид на жительство, место в общежитии, стипендию. За год-два осмотришься. Женишься, получишь гражданство, работу найдёшь. Все так делают, кто из совка свалил. Необязательно тебе батюшкой становиться. Я, например, ничуть об этом не мечтаю.

– Понимаешь, – задумался я, – допустим, примут меня в семинаристы. Но… я же тебе рассказывал, в России начато большое дело. Меня поддержали многие знаменитые люди из разных стран. Это неспроста. Я не могу их обмануть, нужно идти до конца! А там видно будет.

Андрей пожал плечами и выразительно помотал головой:

– Помню твои слова про потерю времени для обретения себя. Но тебе грозит потеря времени без обретения и себя, и чего бы то ни было. На Западе никто тебе не поможет. Твоя международная ассоциация – это утопия. Пойми!

– Кто-то сказал: стремись к невозможному, чтобы достичь хоть чего-то.

– Что-о? Какие храмы ты в России хочешь реставрировать?! Газет не читаешь? Страны нет!! – глаза Андрея потемнели, похоже, он хотел убедить не только меня, но и себя. – Вместо одних придурков к власти рвутся другие! И придут, можно не сомневаться!

Ответить было нечего. Я нахмурился, вздохнул, и мы вместе побрели в церковь. О России можно было лишь молиться.

Вечером Филипп протянул мне ответ на бланке брюссельского журнала «Esprit»:

– Я послал им твою статью о художниках-космистах, но надежды было мало. Они только теорией искусства занимаются.

Рецензент писал об отказе от публикации моего эссе об «Амаравелле» из-за «слишком частного» и «совершенно неизвестного» сюжета.

Подумалось:

– Не знают и знать не хотят. Поразительное самодовольство! Ладно, тем хуже для них.

Наутро в церкви на улице Лекурб мне протянули после службы листовку: «Солидарность: Франция – Европа – Россия». В ней сообщалось, что русские эмигранты и православные французы после августовского переворота в Москве создали ассоциацию поддержки «исторической России». Президентом стал Жан Дабезье, секретарём избрали Елену Жеделягину, в члены вошло «некоторое число известных людей, занимающих важные посты в разных областях». Я вздохнул. Всё это казалось тщетным. На глазах рушилась великая держава. Казалось, вместе с нею исчезнет в хаосе и русская цивилизация. Несомненно, что-то подобное чувствовал Филипп. Удивлялся растущей поддержке ассоциации «Resurrection», но всё яснее давал понять: мне пора уезжать.

О встрече со знаменитой Элен Каррер д’Анкосс я договорился по телефону сразу после возвращения из скита. Её секретарь в Институте политических наук мадам Сержан записала моё имя и цель визита. Через день она назвала мне день, час и её домашний адрес. Ждать пришлось почти две недели, до одиннадцати утра 11 сентября. По дороге от метро «Пасси» до улицы Райнуар я боролся с сомнениями. Да, она согласилась встретиться, знала о сборе подписей под моим призывом, но насколько для неё, академика, автора десятка книг о России и СССР, были важны связи русским церковным наследием, с православием?

Расспросы прохожих вывели на улицу с высокими помпезными домами вековой давности. На домофоне нужно было набрать не цифры, а несколько букв. Я представился по-французски, и дверь толстого стекла с плотной узорной решёткой открылась. На площадке шестого этажа меня поджидала изящная сухощавая блондинка с крупными зеленоватыми глазами. Мы обменялись улыбками, и хозяйка провела меня вглубь роскошной квартиры. Гостиную заполнял слепящий свет солнца, за окном простиралось огромное пространство, на дне которого тонула Сена.

– Вы предпочитаете говорить по-французски или по-русски? – она указала на кресло около старинного низкого столика, села в другое напротив, поймала в моих глазах нерешительность и тут же перешла на чистейший русский:

– Расскажите немного о себе, если вас это не смущает. Вы взялись за большое дело…

Языковая робость перед знаменитостью и блистательной женщиной была преодолена, словно звуковой барьер. Она ничуть не спешила, но по привычке я уложился в пару минут и сходу спросил: