— Нет, — терпеливо вставил Сычев. — Я на твоем КП не был. Ты нас отослал к обозу…

— Не перебивай, я сам расскажу. Значит, это был бой за станцию Дно. Ровно через полгода после нашего с тобой случая. От насыпи до станции Дно восемьсот метров, но там насыпь кончается, идет ровная местность. Шургин кричит по телефону: «Видишь сараи перед станцией?» — «Вижу, товарищ первый». — «Чтоб через сорок минут был там. Оттуда и доложишь, ясно?» «Так точно, товарищ первый, доложить из сараев о выполнении».

А я в трубе сидел под насыпью — идеальное укрытие. Выскочил на насыпь, чтобы роты поднять, — и сразу попал под очередь. Как думаешь, сколько во мне сидело?

— Семь, — ответил наобум Сычев, потому что и вопрос был риторическим.

— Правильно, — обрадовался Мартынов. — Значит, тебе в медсанбате сказали. И все семь в одной ноге. Только про седьмую они и сами не знали, ее через полгода извлекли. Сколько операций было — не помню. Как упал на насыпи, так и забыл про этот мир, возвращался урывками. Попал в госпиталь сюда, в Белореченск, потому и остался тут. Все хотели спасти мне ногу. И правда, через полгода полегчало. Вылечат, думаю, я еще на фронт успею, Германию прихвачу. Сестричка Настя приехала меня выхаживать. И вот последняя операция, общий наркоз, полное отключение. Просыпаюсь утром в палате. А Настя у меня в ногах сидит, ждет, когда я очнусь. Я на нее смотрю и ничего не понимаю. Она же на моей ноге сидит, как раз на линии ноги. «Зачем ты на ногу мою села?» — спрашиваю. «Нет у тебя ноги, Сережа». Я снова отключился. Вот и все. — Он замолчал и тут же прибавил: — В самом деле, не мешало бы что-нибудь покрепче. Что такое булькает в этой фляге?

— «Бурбон», виски.

Сергей Мартынов отведал и тотчас принял до дна.

— Для русского горла терпимо.

— Мы станцию только к вечеру взяли. Когда это Дно брали, мы и ведать не ведали, что это звание к нам на всю жизнь прилипнет. Ну просто очередной населенный пункт, который надо освободить, сколько их освободили «до» и «после». Чем это Дно знаменито? Откуда мы знали? Там Николай II в своем царском вагоне подписал отречение от престола. И вагон этот самый вроде там тогда стоял, не видел я никакого вагона. Я другое помню. Ведь я тебя в медсанбат вез, Сергей Андреевич.

— На чем же ты меня вез? — удивился Мартынов.

Аркадий Миронович поднял стакан и с чувством прочитал:

— Я же в обозе сидел, вот и повез тебя на минометной повозке.

— Что ты в обозе делал? — с подозрением спросил Мартынов.

— Сорок лет прошло, спроси что-нибудь полегче. Мы теперь не вспоминаем события, а реконструируем их. Ты же сам нас учил: «Разведчика в атаку посылать нерентабельно. Пусть пехота идет и ложится. Один хороший разведчик дивизии стоит». Учил?

— Предположим, — скривился Сергей Мартынов. — Ишь ты, запомнил.

— Ты сначала лежал тихо, потом стал бредить. Наташу какую-то вспоминал. А может, не Наташу — не помню. — Аркадий Сычев посмотрел на Мартынова.

— Ты ошибаешься. Не было у меня Наташи, — твердо отвечал Сергей Мартынов. — Была Мария, она умерла. А теперь есть Клавдия Васильевна. Вот и все, что у меня было. Ты, пожалуйста, не думай, я не сетую, — перескочил он. — У меня все есть: квартира, стенка, машина — малый джентльменский набор. Даже парадный протез имею для выходных случаев.

Аркадию Мироновичу показалось, что он обойден. А запасной фляги под рукой не было, запасная фляга лежала в шестнадцатом номере на втором этаже.

— Я не потребитель, — с обидой сказал Аркадий Сычев. — У меня тоже две жены было. Ну и что?

— И обе живые?

— Слава богу.

— Дружите домами? Ходите в гости? Я слышал, в Москве сейчас это модно. Институт двух жен.

— Все выяснил? Есть еще вопросы?

— Какой дом себе выстроил на разоблачениях империализма? Блочный?

— Не юродствуй. У нас много врагов. В мире действуют две силы.

— Оставь. Я не верю в концепцию двух сил. В мире четыре миллиарда сил, все они действуют. Каждый человек это реально действующая сила. Концепция двух сил упрощает действительность до однолинейного уровня. Через две силы можно провести только одну линию…

— Тебе хорошо философствовать. Спокойная жизнь. Воздух свежий.

— Зато ты в центре живешь.

— Скорее, в эпицентре.

— Сильно встряхивает? Поменяй центр на пригород.

— Завидую твоей ясности.

— А я твоей зыбкости не завидую.

— Ты неисправим.

— А ты привыкай.

— Да, — Аркадий Миронович призадумался. — На фронте как-то проще было: жизнь — смерть, враг-друг. Все ясно. После тебя стал комбатом Цыплаков, дошел до реки Великой. Не заладилось, что ни бой, то новый комбат. Я тебе завидую, можно сказать, Сергей. Ты исполнил свой долг до конца.

— Ты так считаешь? — огорчился Сергей Мартынов и тоже задумался.

В баре «Чайка» сделалось тихо. На реке горели бакены. Почти неощутимо шелестела музыка. Струилась вода из-под крана.