Фотография пошла по рукам.

Мы стояли в три ряда тесно и слитно, глядя прямо перед собой, а это означало, что мы смотрели в собственное прошлое: оно у каждого свое — и общее для всех нас.

— Хорошая память для внуков, — сказал один.

— Как раз солнышко выглянуло, — сказал другой.

Сергей Мартынов заглянул в наше прошлое сбоку — и ничего не сказал: его там не было.

— Так сколько же, товарищ полковник? — мурлыкал обтекаемый шарик.

— Я возьму три. А ты, Неделин?

— Тоже три. Словом, делайте нам пятьдесят штук.

— А вы гарантируете реализацию? — продолжал подкатываться фотограф.

— Какая ваша цена? — спросил Шургин хмуро.

Шарик заколыхался, желая, видимо, закатиться под диван. Наконец оборотился лицом к Мартынову.

— Сергей Андреевич, подскажите мне. Как по-вашему, сколько?

— Почему вы меня об этом спрашиваете, Ван Ванович? — буркнул Мартынов. — Это ваше личное дело.

— Как это верно. Исключительно расходы! Бумага, проявитель и закрепитель, словом, химикалии, разумеется, плюс пленка, — слова шариками перелетали по комнате, отскакивая от стен и не задерживаясь в ушах. — Таким образом исключительно по себестоимости. Шестьдесят четыре копейки, объявил он.

— Сойдемся на пятидесяти, — брезгливо предложил полковник. — Это же для ветеранов.

— А накладные расходы, — вскричал Ван Ванович, показывая, что у шарика есть острые зубки. — Я даю лучшую немецкую бумагу, самый стойкий химикалий. Согласен на шестьдесят, — кончил он плаксиво, словно воздух из себя выпустил.

— Вот вам, Ван Ванович, держите, — с этими словами Аркадий Миронович достал из бумажника деньги и протянул их фотографу, мигом воспрянувшему при виде трех бумажек, развернувшихся веером в руке Сычева. — Спешите. Надо успеть к обеду.

Аркадий Миронович сам не ожидал от себя такой прыти. Тут же пожалел о пропавших бумажках, но дело было сделано, обтекаемый шар с довольным урчаньем укатывался по коридору. Аркадий же Миронович скромно принимал слова благодарности.

В комнату впорхнуло видение из предвечернего сна, и видение не простое, а с розовыми крылышками, то ли пелеринка такая, то ли просто небесный дар. И розовая шляпка на голове, не столько крылатая, сколько взлетающая. Голос ангельский — и вместе с тем вполне земной, как они умудряются достигать этого, ума не приложу.

Да и не следует нам понимать.

— Товарищ полковник, разрешите доложить, — пропел земной ангелочек. Развезла четыре группы по предприятиям. С восьмой школой получилась накладка: вы пошли к ним, а они к вам.

— Это ничего, Наташа, — миролюбиво заметил полковник. — На фронте тоже так случалось. Мы пришли на место, а противника нет… Надеюсь, в вашем случае это не будет иметь трагических последствий?

Наташа Веселовская сделала большие глаза:

— Все очень серьезно, товарищ полковник. Может сломаться расписание.

Семен Семенович Шургин засмеялся, любуясь Наташей:

— Вот видите, какие страхи у молодого поколения. Как-нибудь школа номер восемь переживет этот слом. Что у вас еще? Ведь по глазам вижу — есть хорошие вести.

— Далее. Прощальный банкет состоится, как было намечено, в баре «Чайка», там очень уютно, вопрос согласован, субсидии утверждены, мы потом с вами разработаем меню, и еще одно, — Наташа замялась, перебирая ножками и вспархивая розовыми крылышками.

— Я слушаю, говорите, — подбодрил полковник Шургин. — Тут все свои. Наверное, это о Четверухине?

— Так точно, — с облегчением отозвалась Наташа. — Вчера выступал. И сегодня. Но у него не получается. Все плачет и плачет. Выйдет вперед, скажет два слова: такая честь! — и давай плакать.

— Значит так: сержанта Четверухина с программы снять и направить его в двадцатую комнату к майору Харабадзе, он уже осмотрел 12 человек, пусть поможет Четверухину. У нас впереди много дел, и плакать, даже от радости, нам еще рано.

— Слушаюсь, — отозвалась Наташа ангельским голосом.

Рядом возник другой голос, не менее ангельский.

— Семен Семенович, я его уложила.

— Кого?

— Лешу Четверухина. Он переволновался. Дала ему седуксен. А то все плачет и плачет. Наконец-то заснул.

Вровень с Наташей стояла наша Роза Красницкая, героиня наших фронтовых романов, а романы были скорострельные, как пулемет, и Роза была прекрасной, как ангел, а ведь ангелы не стареют — не так ли?

Вот они стоят вровень. Наташа в кокетливой пелеринке, в модной шляпке, и наша Роза-смотрите, смотрите — в гимнастерке и кирзовых сапогах, на поясе широкий офицерский ремень, какая она подтянутая, ладная, улыбчивая, а талия-то, где талия? Там, где талия, все сомкнулось, одна воздушность, видимость, глаз не оторвать. Выше талии идея. Ниже талии — страсть! Вот что такое Роза Красницкая, наша мечта и наша любовь. Роза, Роза, сколько воинов ты спасла под огнем?