С первых дней после приезда в Осло события вокруг меня стали разворачиваться таким образом, что одно чудо следовало за другим. Очень далёкая, однако, от мысли, что имею дело с настоящими чудесами, я отмахивалась от них. Так как хорошо усвоила к тому времени, что достаточно запечатлеть на бумаге то или иное отложившееся в подсознании или памяти сердца событие, необычное природное явление или знамение небес, как всё скоро забывалось.

Единственное, что ни на день не отступало на задний план – было желание написать об Адаме Адамовиче очерк, рассказ или повесть. Но я день за днём откладывала свою задумку, смутно надеясь получить изнутри или извне толчок, который ясно сказал бы мне, что вот сейчас самое время приступить к осуществлению задуманного.

Однако такого толчка всё не было и не было. Отчаявшись дождаться его когда-либо, я несколько раз садилась за стол с намерением немедленно приступить к работе. Просидев, однако, в бездействии с час или более и так ничего дельного не написав, сердясь на себя за напрасно потраченное время, принималась за свои обычные повседневные дела.

А годы шли! – один за другим. Мне не приходила в голову мысль, что все дело было в том, что от стихов, которые с отроческих лет были послушны перу, и я фактически росла вместе с ними, я решила попробовать свои силы и в художественной прозе. Не зная ещё того, что Поэзия очень ревнива, художественная же Проза никого не допускает в свои заповедные владения без предварительной, тщательной проверки того, чем дышит данный человек.

Подтверждение тому, что это так, не иначе, я нашла позднее в работе Николая Михайловича Карамзина – нашего прославленного поэта, историка, критика, – под названием «Что нужно автору?» 5 .

«Когда ты хочешь писать портрет свой, то посмотрись в верное зеркало: может ли быть лицо твоё предметом искусства, которое должно заниматься одним изящным, изображать красоту, гармонию и распространять в области чувствительного приятные впечатления? Если творческая натура произвела тебя в час небрежения или в минуту раздора своего с красотою, то будь благоразумен, не безобразь художниковой кисти, – оставь своё намерение. Ты берёшься за перо и хочешь быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? – ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего».

Да, стихи в детские, отроческие и юные годы пишут многие, так как они сами подчас льются из-под пера на бумагу. Вот почему я и не задумывалась над вопросом, откуда они берутся. Этот вопрос встал перед сознанием только тогда, когда пришло время приступить к осмыслению всего того необычного, что происходило со мной и вокруг с раннего школьного возраста, но особенно – за годы жизни за границей.

Статистика свидетельствует, что стихи в детские и отроческие годы пишут 70 % детей, но только единицы из них становятся, повзрослев, профессиональными поэтами. Происходит это в силу того, что в зрелом возрасте Поэзия незаметно, но навсегда покидает внутренние миры большей части своих избранников. Ибо, как высшая форма Искусства, она не в состоянии ужиться с эгоизмом, корыстолюбием, пошлостью, стремлением к власти, славе, деньгам и другими человеческими слабостями, которые только после тридцатилетнего возраста заявляют о себе в полный голос.

Обо всём этом и говорится в одной из моих студенческих записей начала 60-х годов. Поскольку же речь в ней идёт о сути такого понятия, как карьеризм, – вечном, по существу! – приведём её здесь.

Сегодня-то я понимаю, что не сам поэт или писатель избирает ту или иную тему для отображения её на бумаге, а его самого избирают Высшие Силы с целью материализации той или иной Мысли Божией. А это означает, что занятия высоким Искусством отнюдь не блажь или забава, как полагают многие люди, далёкие от осмысления сути творческой деятельности, и не безделица какая, а тяжкий каждодневный труд, схожий с трудом горняка или золотоискателя. Но только тот человек, кто верой и правдой служит этому внутренне заданному ему свыше делу, удостаивается с возрастом почётной встречи вначале с художественным творчеством, потом – с точной наукой, философией, религиозной философией и, наконец, с Религией – высшей формой человеческой деятельности.

Что касается лирических стихотворений, то их назначение в творческой судьбе поэта такое же, как и роль физических опытов – в науке, духовных – в религии, законов диалектики – в философии.

Но вернёмся к дневниковой записи, сделанной в начале сентября 1962 года:

«Несколько дней назад одному моему сокурснику, который по неосторожности коснулся в беседе со мной одной из самых, пожалуй, наболевших проблем нашего времени – проблемы карьеризма – пришлось, неожиданно для себя, выдержать настоящий словесный бой.

Вначале наша беседа носила самый безобидный характер. Но уже спустя минуту или две она стала походить больше на перебранку, чем собственно беседу. А ещё через какое-то время между нами завязалась ожесточённая словесная битва.

Мой сокурсник (назовём его Андреем: я люблю это имя!), задавшись целью в очередной раз блеснуть эрудицией, сначала небрежно, как бы мимоходом, коснулся этой темы – такой сложной для женского восприятия! – как он не преминул заметить при этом. И, в полной уверенности, что, как и в прежние наши беседы философического характера, я буду с благоговением слушать его, не перебивая, собрался было продолжить учить меня уму-разуму. Совершенно неожиданно и для него, и для себя, я парировала его очередной словесный выпад возражением.

Андрей с искренним изумлением выслушал меня. Ещё бы! За три года студенческой жизни это был первый случай, когда я, внезапно нарушив неведомо кому данный на первом курсе обет: «До поры до времени не вступать в словесные перепалки!» – ввязалась в яростный спор. И Андрей, поначалу воодушевлённый, как видно, мыслью, что перед ним – не круглая дура, а почти равное ему по интеллекту существо, подхватив мою последнюю фразу, стремительно ринулся с ней мне навстречу, изо всех сил пытаясь доказать мне, что белое – это, вне сомнения, белое, чёрное же – чёрное.