Я смахивала предательскую слезу и надеялась каким-то чудом попасть на день рождения к сыну. Речной кораблик отплывал в четверг от причала гостиницы «Украина» в 16:00.

И вот уже четверг, двенадцать дня, а я все так же безвольно лежу на своей постели, жду обещанной выписки. Я, напряженно хмурясь, смотрю в окно. На этот раз небо и не думает меня утешать – отвечает мне такой же хмуростью. Изредка приходят поздравительные сообщения, на звонки отвечать даже не хочется.

В 12:10 в палату входит немолодая сильно накрашенная женщина с треугольным начесом на голове. Осмотревшись, она небрежно бросает в воздух: «Кто тут на выписку?», – и походкой модели направляется к столу. За этим столом мы никогда не сидели, при нем даже не было стульев. Он был завален глянцевыми журналами про беременность и роды.

Мы с Гулей встаем. Женщина отодвигает журналы и просит мой стул. Я снимаю с него вещи и подаю ей. Она садится и раскладывает на столе документы.

Вблизи она выглядит еще интереснее. Комки туши свешиваются с густо накрашенных ресниц, обрамляющих выцветшие голубые глаза. Розовая помада лоснится на ссохшихся морщинистых губах. Она медленно заполняет все документы сначала на меня, потом на Гулю. Затем встает и кокетливо придерживая папку с бумагами говорит голосом цыганки, которой только что дали милостыню:

– Счастливо вам, девочки! Здоровья. Доносить и родить благополучно ваших деток. Ну и любви, конечно!

С улыбкой разворачивается и дефилирует к выходу.

– А есть ли она, любовь? – раздается обреченный голос из дальнего угла палаты.

– Что?

– Есть ли любовь? – с вызовом повторяет Даша.

На лохматые глаза женщины опадает вуаль светлой грусти, она на несколько секунд задумывается.

– Если у вас есть дети, значит, и любовь в вашей жизни была, – серьезно говорит она, – хотя бы одну ночь.

Я застываю на этом безнадежном «была», Даша несогласно фыркает, Галя прикрывает глаза и будто смеется над правдой, такой прозаичной и простой. Гуля безуспешно пытается поднять уголки губ, но они снова и снова тянутся вниз.

Сразившая нас своим афоризмом женщина с довольным видом выходит из палаты.

Час дня. Я лежу и смотрю в прямоугольник неба.

Дребезжание обеда.

До отплытия два часа, а мне все не несут подписанные бумаги. Постоянно звонит Марк и спрашивает: «Ну что? Ну когда?». Каждые пять минут я выбегаю в коридор. Дергаю медсестру. Мне отвечают, что больница большая, и выписки со всех отделений оформляются в одном кабинете, оттого и задержка. Разводят руками, пожимают плечами – дескать, ждите, извините. А я не могу ждать. Ровно пять лет назад в это самое время я впервые стала матерью, вы что не понимаете? Это все я говорю, конечно, не вслух. Время вязко растекается, и я чувствую, как вместе со временем уходит надежда, наконец обмякаю и бессильно оседаю на все еще мою койку, с которой я уже не хочу иметь ничего общего. Ноги свисают на пол, их место на кровати занято подготовленными к выписке сумками и пакетами. Я уже не в силах считать минуты – успею, не успею. Я сдаюсь.

– А мама не придет? – спрашивает именинник. Жанна Николаевна видит только золотистые завитки волос на Мишкиной поникшей голове. Их шевелит свежий речной ветер.

– Ну что ты, мой цветочек, конечно, придет! – подбадривает она, присаживается и завязывает на его шее коротенький галстук в клеточку. – И расстроится, что ты в такой день где-то потерял свою улыбку. Ну? Ка-пи-тан, ка-пи-тан, улыбнитесь… – Жанна заводит любимую песню внука.

Четверть четвертого, и я вырываюсь из больничных тисков. Даже не верится: свободна! Идем к машине: Марк весь обвешан сумками, я налегке. Ветер ликующе треплет мои волосы, как будто очень соскучился. Я жадно вдыхаю. Воздуха так много – до самого неба, не надышаться. Верчу головой, ненасытно смотрю по сторонам и с удивлением замечаю, что деревья ощетинились листвой. Пришла весна.

Мы едем по городу, я переодеваюсь на заднем сиденье машины, пытаясь втиснуться в любимое платье – черное в рыжий цветочек. Замечаю, что оно стало мне мало в груди и смешно топорщится на животе. Натягиваю рыжие колготки с вязаными гетрами – Марк ничего не забыл, привез все, что я просила. А сумка, которую он заодно прихватил, совершенно к платью не подходит. Забрасываю ее в другой конец салона и наконец откидываюсь на спинку. За окном мелькает Москва в обновленных весенних декорациях. Я замираю, вбираю энергию каждого дерева, заглядываю в лицо каждому прохожему, рассматриваю стильные наряды женщин и пропадаю в витринах кафе. Вот она жизнь. Снята с паузы. Play.

– Мамочка!

Юрий вздрагивает и опустив меню оборачивается на вопль ребенка. Нарядный мальчишка с золотистыми кудрями срывается со своего места и, сияя абсолютным счастьем, ловко обегая препятствия, несется через весь зал. Юрий провожает его взглядом до самого входа. Ребенок падает в объятия такой же счастливой и такой же златовласой матери. На ней озорные рыжие гетры и молодежное платье. Их с мальчишкой обнимает высокий мужчина в деловом костюме, и они втроем, улыбаясь, шествуют через весь зал к круглому праздничному столу. Юрий замечает, что скоро в этой семье будет пополнение. Красивая картинка. «Все счастливые семьи похожи друг на друга»… – Юрий вздыхает и возвращается к меню.

– Вы будете один? – раздается над его ухом голос официанта.

Юрий рассеяно поднимает глаза. Ему всего тридцать пять, может быть, совсем скоро он снова кого-нибудь встретит. Но что-то глубоко внутри подсказывает, что один – это навсегда. Официант вопрошающе смотрит. Юрий, спохватившись, отвечает:

– Да-да, я один.

Официант просит у него разрешения забрать лишний стул, и стул стремительно улетает к большому семейному столу. Юрий откашливается и снова утыкается в меню. Щечки, грудка, крылышки – анатомическая расчлененка, думает Юрий. Весеннее солнце с неожиданной силой припекает через прозрачную крышу ресторана.