Слава стояла на том же месте, погруженная в свои мысли, подавленная.

– Ну что тебе сказала фрау Мымра? – поинтересовался Марк.

Славе не хотелось говорить, и она помотала головой.

– Лучше обними меня.

Кремлевские башни проплывали мимо. На палубу гурьбой вывалили желающие запечатлеть себя на фоне великих стен. Они корчились в неестественных позах, растягивали через лица счастливые улыбки, подпихивали в кадр недовольных детей. А двое стояли, обнявшись в этой суетливой толкотне и погоне за лучшими кадрами. Стояли крепко, спокойно и немного сурово – как маяк, атакуемый бурей. Мы со всем справимся, пока мы есть друг у друга, утешала себя в мыслях Слава.

– Завтра я поеду к Ирине Павловне, это мамина подруга, специалист по невынашиванию, – сказала Слава, когда они спускались по лестнице обратно в ресторан. – Никогда к ней не обращалась, но сейчас, наверное, лучше проконсультироваться. А оттуда – уже на работу.

Как только они вернулись за стол, внесли фонтанирующий искрами торт-мороженое с пятью свечками. Мишка радостно их задул.

Корабль плавно двигался по реке. Солнце устало от этого дня, полного волнений и суеты, оно опускалось все ниже, освещая теплым розовым светом набережную, возвышающийся над Воробьевыми горами университет, метро-мост, кубики академии наук.

Когда добрались до дома, было уже темно. Слава поежилась, входя в подъезд, из которого неделю назад ее выносили на пледе. В лифте мигала лампа. А внутри билось стойкое «не хочу». Возвращаться в квартиру не хочу. Как так сталось, что прожитые в этой квартире счастливые пять лет Мишкиного детства полностью перекрылись в сознании вот этими последними месяцами тошноты, пряток от жизни во сне и финальным выносом ее тела в пледе. Привычный поворот ключей, а Слава вернулась сюда гостьей.

Она разулась, и недоверчиво озираясь, прошла на кухню. Так и есть: все здесь кажется чужим, забытым, невозвратным.

Слава сдвинула два стула, и уселась, закинув отекшие ноги.

– Уже поздно, – сказал Марк.

Мишка, зевая, потянул Славу за рукав.

– Я не могу, – беззвучно сказала Слава Марку и умоляюще на него посмотрела. Она еще не была готова войти в эту комнату и снова лечь на их диван. Марк кивнул и обнял Мишу за плечи:

– Мама устала. Сегодня я уложу тебя спать.

Марк увел сына и не вернулся. Уснул. В полночь он встал и увидел, что Слава все еще сидит на кухне:

– Ты чего тут, Мир?

Слава молча покачала головой:

– Я не хочу спать. В больнице выспалась, – постаралась улыбнуться и добавила: – Иди один, тебе завтра на работу.

Наутро Марк нашел Славу в гостиной, спящей на диване.

Я так и не смогла заставить себя лечь на ту кровать. При одном взгляде на нее внутри все сковывало липким черным ужасом. Хотелось держаться от нее подальше, лучше вообще не заходить в спальню. Ближе к часу ночи я прилегла на диван в гостиной и уснула.

Утром не слышала, как Марк ушел на работу. Часов в десять за мной и Мишкой заехала мама, и мы отправились к Ирине Павловне в клинику репродуктивной медицины на другом конце Москвы. За рулем была мама, а я сидела рядом и удерживала живот на каждом «лежачем полицейском», чтобы не расплескался.

Ирина Павловна встретила нас и проводила в чистый и светлый кабинет.

Я знала ее с детства. От ее доброй лучистой улыбки становилось тепло и спокойно.

Она осмотрела меня на разных креслах, кушетках и аппаратах, измерила все, что только можно измерить, проверила все, что только можно проверить, и вынесла свой вердикт: ребенку в животе хорошо, нет никаких признаков отслойки или каких-то дефектов плаценты, хоть она и низко расположена.

– Там просто нечему кровить, – подытожила Ирина Павловна. – Но все-таки, раз уж был такой эпизод, тебе бы надо сдать один анализ. Это расширенный гемостаз. В Москве его делают только в двух местах – в нашей клинике и на Севастопольском проспекте. У нас делают по понедельникам, средам и пятницам. Ты ела сегодня?

Я кивнула.

– Значит, придется в понедельник приехать. Ну или сдай на Севастопольском.

На том мы и расстались.

День был солнечный, и я верила, что мне больше ничто не угрожает. На обратном пути меня высадили на Смоленской. Я нырнула в весенние арбатские переулки, успевшие за неделю моего отсутствия нарастить себе тени. Ароматы еще не проснулись, но свежая листва уже приглушила сухой запах московской пыли.

Офис располагался в старом особняке девятнадцатого века с белыми колоннами, на углу Большого Левшинского и Кропоткинского переулков. Еще во время учебы в университете я попала туда на стажировку и поняла для себя, что это работа мечты. Все получилось само собой: через год после окончания стажировки меня пригласили на должность ассистента в сектор культуры. И хоть я ничего не понимала в культуре, и вообще-то стажировалась в секторе естественных наук, я пошла и даже побежала навстречу своей мечте. Если бы я знала тогда, что придется вытерпеть ради этой мечты! Изменило бы это что-нибудь? Вряд ли, чего ради себя обманывать. Ведь и сейчас, спустя пять лет, я все еще здесь. Мечта оказалась важнее всего остального. Ради мечты можно и потерпеть.

Обходя особняк, я всматриваюсь в пробелы между прутьями забора, наклюнувшиеся листики кустов еще не полностью закрывают вид во внутренний дворик. Там я замечаю курящих на солнышке Оксану и Валентину Михайловну. Они стоят на парадной лестнице, под треугольником портика, двери конференц-зала открыты нараспашку, как будто уже лето. Я остаюсь незамеченной и подхожу к боковой двери с табличкой «ЮНЕСКО – Москва», нажимаю на тугую металлическую кнопку звонка.

– Славочка, вернулись? – приветливо спрашивает на ресепшн «наша бабушка» с аристократичным именем Генриетта Матвеевна. Когда-то была попытка заменить Генриетту Матвевну на стандартного охранника из охранной службы, но бюро сразу будто осиротело и перестало быть домом, а обернулось бездушным офисом. Сотрудники запротестовали, и Генриетту Матвевну скоро вернули на место.