Часть меня надеялась, что Кэт будет на стороне Ками, что она скажет мне, что моя неудачная попытка признаться была достаточно хорошей, что я должна подождать до нового года, как мы с Дэмиеном договорились.

— Что, если он возненавидит меня? — говорю я тихим голосом, мои истинные страхи выходят наружу. — Меня больше не волнует Ричард. С меня хватит. Мы сделали достаточно дерьма, и это было весело и приятно, но я думаю… Я думаю, это зашло слишком далеко.

— Если он собирается тебя ненавидеть, он будет тебя ненавидеть. Но, честно говоря, он кажется тем, кто поймёт.

— Никто не понимает, когда его используют, Катрина. Поверь мне. — В её глазах мягкий материнский взгляд. — Ричард использовал меня годами, и как только я это поняла, я буквально составила план мести. Мы засыпали блёстками его машину, изменили его заказы на еду, сказали портному принести его одежду и расклеили по всему Нью-Йорку номер его телефона. Не говоря уже о том, что я сплю с его боссом. У меня не было абсолютно никакого интереса "понимать", что у него происходит, Кэт. Вообще.

— Но ты жила этим четыре года. Ты планировала всю свою жизнь вокруг лжи, которую он тебе говорил. — Я сморщила нос, зная, что она не ошибается.

— Дэмиен не имел с этим дело. На самом деле, он сказал тебе, с самого начала, что это для развлечения, верно?

Я киваю.

— Но это… больше не так. Я так не думаю, по крайней мере. Это больше не кажется… развлечением.

— Теперь это не развлечение? — спрашивает она, приподняв бровь.

— О, всё ещё так, — говорю я с коварной улыбкой, вспоминая нашу вчерашнюю праздничную ночь, и Кэт смеётся. — Я просто имею в виду, что это не просто развлечение. Понимаешь? — Я слышу, как вибрирует мой телефон на прилавке кассы, и наклоняю к нему подбородок. — Можешь проверить? Я хочу убедиться, что планы не изменились, — говорю я, хватая несколько коробок, чтобы передвинуть дисплей. Уже зная мой пароль (потому что лучшие друзья всегда так делают), она берет мой телефон, а затем… тишина.

Я поднимаю глаза, пытаясь разглядеть её за коробками, которые я искусно складываю, но безуспешно.

— Кэт? — Она не отвечает.

Итак, Кэм? Она моя королева драмы. Она моя мужененавистница. Она единственная, на кого я могу рассчитывать, что она остро отреагирует буквально на всё.

Кэт? Она — милая и добродушная, ни капли остроты. Она безнадёжно романтична и нежно влюблена.

Поэтому, когда я наконец вижу её, держащую мой телефон и с широкими, остекленевшими глазами, я начинаю паниковать.

— Кэт? — говорю я, откладывая коробки и подходя к тому месту, где она стоит, уставившись на мой телефон.

Черт. Случилось что-то ужасное.

— Он называет тебя naranja? — спрашивает она, её голос низкий и… обеспокоенный, и я смотрю на неё в замешательстве.

— Что?

— Naranja. Он так тебя называет?

— О чём ты говоришь? — Я беру свой телефон из её ослабленных рук, и смотрю на сообщение от Дэмиена.

Дэмиен: Я буду у тебя в четыре. Подходит, naranja?

— О. Да. У нас был целый разговор о том, что я не осень, и что оранжевый — совсем не мой цвет, но он всё равно называет меня так. Я думаю, он просто смеётся надо мной, потому что, ну, знаешь, розовый, — говорю я, проводя рукой по своему наряду с розовым топом, черными брюками и парой розовых каблуков. Я оглядываюсь на свою лучшую подругу и почти вижу в её глазах сердечки, как у «Суперкрошек».

Черт.

— Он латиноамериканец.

— Да, — говорю я, смущаясь.

— Media naranja. — Я моргаю на неё. — Это значит половина апельсина. — Я продолжаю моргать на неё, затем смотрю на свой телефон, полагая, что моя подруга официально сошла с ума.

— Поняла. — Я набираю ответ Дэмиену, подтверждая, что время мне подходит, и одновременно наблюдая за Кэт.

— Это поговорка, — говорит она, продолжая. Я останавливаюсь и смотрю на неё, странное чувство ползёт по моей коже, как маленькие иголочки осознания.

— Почему мне кажется, что всё, что ты собираешься сказать, ударит мне в голову.

— Есть много причин, почему её используют. Некоторые считают, что это из-за древнегреческого перевода; другие говорят, что это потому, что нет двух одинаковых апельсинов. — Я продолжаю смотреть на неё, ожидая, когда она перейдёт к делу. — Но в основном, на испанском это означает "моя вторая половина". Или моя лучшая половина. Но чаще всего её используют вместо чего-то вроде "родственной души".

Мир перестаёт вращаться.

Негромкая рождественская музыка, звучащая через громкоговоритель, затихает.

Исчезает суета и суматоха покупателей, делающих последние покупки.

— Прости, что?

— Он называет тебя naranja. Это не потому, что он думает, что это смешно, что ты любишь розовый и ненавидишь оранжевый цвет, Эбби. — Опять моргание. — Он называет тебя своей родственной душой, когда говорит это.

— Что? — спрашиваю я, и небольшой, полный ужаса смешок срывается с моих губ. — Нет. Боже, нет. Ты, должно быть, перепутала. — Она медленно, почти печально качает головой.