– Еще! – объявляет она, и в самом деле, двадцать пять минут спустя мимо с грохотом пролетает очередной поезд; из груди Джо впервые в жизни вырывается настоящий звериный рык.

– М-м-м-м… – урчит Дерзкая Секретарша ему в плечо.

Потянувшись, она встряхивает головой и смотрит на него сквозь взъерошенные волосы. Это меняет ее лицо – или просто обрамляет его правильным образом, – потому что Джо вдруг посещает острейшее чувство дежавю. Я тебя знаю. Но откуда? Полли не враг, не торговец антиквариатом и не сотрудник полиции – в этом он совершенно уверен. Воспоминание куда более спокойное, уютное и старое… Хм.

– Черт, – произносит он. – Ты не Поллианна. Полли – как Молли. Молли как Мэри. Мэри как Мария Ангелика…

– Вот видишь? – радостно шепчет Полли Крейдл. – Мой план был гораздо лучше твоего. Представь, на какие ухищрения мне пришлось бы идти, узнай ты это еще на берегу.

– Твой брат меня убьет.

– А вот и нет.

– А если…

– Не убьет. Он будет очень доволен. Или ему придется иметь дело со мной.

Она дежурно целует Джо в щеку и моментально засыпает у него на плече.

Мерсер Крейдл – не столько сирота, сколько отверженный ребенок. В том смысле, что родители передоверили его воспитание и образование лондонской конторе «Ноблуайт», той самой, что ведала наиболее чудовищными делами Мэтью Спорка и прилагала все силы, чтобы тот не сел за решетку (в чем, увы, не преуспела).

Столь неординарный подход к воспитанию сына родители Мерсера избрали для того, чтобы их личное участие в появлении его на свет не стало достоянием общественности: по целому ряду причин их связь была бы сочтена вопиющим непотребством и держалась в тайне. Посему Мерсер был полностью обеспечен финансово и окружен заботой, но ничего не знал о своих биологических предках. В день его совершеннолетия мистер Ноблуайт – с превеликой осторожностью и не без сожаления – повел своего подопечного ужинать в «Кларидж». После отменного пирога с дичью, пока официант фламбировал блинчики Сюзетт, Иона Ноблуайт положил на стол тонкий белый конверт, в котором, по его словам, лежал чек на весьма внушительную сумму и подлинная, исчерпывающая и точная история происхождения Мерсера, а также список веских причин, по которым отец с матерью не желали его признавать.

Мистер Ноблуайт отличался застенчивостью. У него было одутловатое лицо и выдающийся нос, и он втайне полагал, что секретарши считают его занудой. Превыше всего он ставил свое достоинство, очень щепетильно относился к одежде и по каждому вопросу тщательно наводил справки, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не быть уличенным в бестактности или неправоте. При этом он неоднократно, когда Мерсер Крейдл был еще юн, соглашался таскать его на закорках по архивным залам. Позднее он нарушил данный себе зарок и сходил с Мерсером на футбол, где некая дама из Тиссайда залила ему кетчупом брюки и обозвала его мерзким старым фертом. Иона Ноблуайт действительно был некрасив и немолод, но ни в коем случае не был фертом. Ферты знают друг дружку. В их клуб так просто не попадешь. Фамилия «Ноблуайт», как сказал бы ей любой настоящий ферт, – прямая калька с немецкого Edelweiss. Такой фамилии не существует, Ионе пришлось спешно выдумывать ее по пути в Довер, а человека, который вынужден в дороге выдумывать себе новую фамилию, никак нельзя назвать фертом. Однако ничего этого он не сказал и даже не удосужился объяснить той леди из Тиссайда, что не сделал ей ничего дурного, а на матч пришел с единственной целью – хоть немного скрасить день рождения несчастному пареньку, от которого отказались родители. Вместо этого он спрятал от Мерсера следы кетчупа и принялся с таким воодушевлением и точностью имитировать крики окружающих мужчин (и рассказывать юнцу все, что предусмотрительно узнал о существующих футбольных тактиках), что Мерсеру Крейдлу стало казаться, будто рядом – самый ярый футбольный фанат Лондона, и он купался в лучах его славы.

Мерсер взглянул на Иону Ноблуайта и от всего сердца его поблагодарил. Затем взял в руки конверт и, стараясь не глядеть на текст послания, достал из него чек. Обдумал указанную там – феноменальную – сумму, вспомнил холодные пустые страницы школьной тетради, в которой учитель требовал нарисовать генеалогическое древо, – и принял решение. Дождавшись, когда официант начнет фламбировать блинчики, он уверенно сунул конверт в огонь. Когда тот вспыхнул, он достал его и спокойно держал над медной сковородой, пока тарелка наполнялась горячими блинчиками, а нос – пьянящим ароматом бренди и апельсина. Затем он бросил письмо вместе со всеми страшными тайнами в сковороду и попросил официанта ее унести.

Отчасти его froideur [27] объяснялась тем, что Мерсер Крейдл был не единственным брошенным ребенком в семье. Во всех подвигах и бесчинствах юных Джо Спорка и Мерсера на Ночном Рынке (в сражениях с гигантскими сторожевыми псами, в состязаниях по швырянию «блинчиков» в Темзу) их неизменно сопровождала тощая девчонка с волосами мышиного цвета. Девочку звали Мария Ангелика, и в ее свидетельстве о рождении родителями значились те же подставные лица, что и в документах ее брата.

Дерзкая Секретарша оказалась возлюбленной сестрой Мерсера. Выглядит она теперь несколько иначе, чем раньше (судя по всему, последний раз они виделись, когда ей было одиннадцать), но Джо Спорк не сомневается, что Мерсер по-прежнему бережет ее, как зеницу ока. И око это скоро с желчным негодованием воззрится на виновника последних событий. Джо лишь надеется, что его возмутительное посягательство на честь семьи Крейдлов не приведет к расторжению Договора – древнего обета верности, некогда связавшего контору Ионы Ноблуайта – и его приемного сына, – с Домом Спорка до n-ного колена и вовеки веков, аминь.

Мэтью Спорк ухаживал за возлюбленной, и жизнь была прекрасна. Все хорошее только начиналось; Мэтью при всем своем задоре еще не слишком борзел в отношениях с законом и по-прежнему думал, что девушек следует охмурять, а не просто подчинять своей воле. Он только что встретил Гарриет Гэй, самую талантливую певицу Лондона с глубокими карими глазами и крепкими предплечьями, созданными для того, чтобы без труда схватить мужчину за шею и притянуть к своим губам.

Мэтью забронировал столик в «Леонардо», потому что это дорогой ресторан и там его знали. Официанты и повара непременно окружили бы их с Гарриет заботой, лебезили бы и заверяли, что такая красивая пара достойна лучшего столика – и действительно посадили бы их за лучший столик. К тому же «Леонардо» общепризнанно считался «правильным» заведением. Тем, кто знаком с никудышными лондонскими ресторанами и паршивыми винными погребами, хорошо известно, что если где и умеют готовить палтуса и трюфели, а баранину не мурыжат до полного уничтожения, так это в «Леонардо». Престижный, изысканный и европейский, он навевал видения о Монте Карло и Риме, о шампанском, казино и смокингах. На кухне «у Лео» (не было никакого Лео, то был опиумный сон о лучших поварах мира, тучная галлюцинация в белом колпаке, который с 62-го по 79-й год носили, сменяя друг друга, семь безработных актеров шекспировских театров) не жалели чеснока и использовали пряности, о которых в остальных английских ресторанах либо не слышали, либо не мечтали приправлять ими еду добропорядочных христиан.