– А духи умерших знают о том, что мы делаем? Знают, что мы приносим им жертвы?

Разумеется, его интересовало, умирает ли сознание – или человеческая душа продолжает существовать после смерти. Ответ Учителя прозвучал словно бы невпопад:

– Если я скажу, что знают, то, боюсь, почтительные потомки станут устраивать слишком пышные похороны, расточая свое состояние. А если скажу, что не знают, развяжу руки непочтительным, которые захотят просто свезти родителей на свалку.

Цзы Гун не был удовлетворен ответом, сочтя, что Учитель неправильно его понял. Он ошибался: смысл вопроса был Кун-цзы ясен, но он, как всегда стоя обеими ногами на земле, попытался направить интерес блестящего ученика в более практическое русло.

По-прежнему терзаясь сомнениями, Цзы Гун рассказал об этой истории Цзы Лу. Того не слишком заботил предмет обсуждения, но послушать, что скажет Учитель, было любопытно, и потому он, улучив момент, также спросил о смерти.

– Мы не знаем, что такое жизнь. А ты хочешь знать, что такое смерть! – ответил Кун-цзы.

Цзы Лу был поражен: «А ведь точно!» Но Цзы Гун опять почувствовал себя обманутым. «Так-то оно так, но я ведь спрашивал не об этом!» – явственно читалось на его лице.

Князь Лин-гун из Вэй был человеком на редкость безвольным. Достаточно неглупый, он видел, кто из советников мудр, а кто бездарен, но предпочитал внимать сладкой лести, закрывая слух от не столь приятных предостережений и наставлений. Потому все государственные дела в княжестве Вэй вершились на женской половине дворца.

Жена его, госпожа Нань-цзы [23] , была известна своим распутством. Еще на родине, в княжестве Сун, она сошлась со своим сводным братом Чжао, записным красавцем. Выйдя замуж за Лин-гуна, но не желая терять любовника, Нань-цзы пригласила его с собой и выхлопотала ему высокий пост при дворе. Одаренная острым умом, она стремилась к власти, Лин-гун же во всем ей потакал. Любой, кто хотел говорить с князем, сперва должен был получить дозволение Нань-цзы.

Приехав из княжества Лу в Вэй и будучи призван ко двору, Кун-цзы пришел к князю, чтобы засвидетельствовать свое почтение, но Нань-цзы не посетил, чем вызвал ее гнев. «В нашей стране каждый, кто надеется снискать милость государя, наносит визит его супруге. Явитесь на аудиенцию к госпоже», – велела она передать философу.

Кун-цзы ничего не оставалось, как последовать этому приказанию. Госпожа Нань-цзы приняла его, сидя за тонким полупрозрачным занавесом, с северной стороны покоя, где обычно сидит государь. Кун-цзы склонился перед ней до земли, и она поклонилась в ответ, так что драгоценные подвески на ней зазвенели.

Когда Кун-цзы вернулся из княжеского дворца, Цзы Лу не скрывал досады. Он-то надеялся, что Учитель не удостоит вниманием женщину вроде Нань-цзы. Конечно, философ не мог поддаться ее чарам – такое и вообразить нельзя! – но больно было думать, что ему, столь чистому душой, пришлось кланяться развратнице. Цзы Лу казалось, будто на блестящую, отполированную поверхность драгоценной яшмы легло отражение чего-то грязного и неприглядного. Кун-цзы, в свою очередь, был одновременно и позабавлен, и озадачен реакцией ученика: было ясно, что наивный ребенок, который жил в этом умудренном опытом государственном муже, за прошедшие годы ничуть не повзрослел.

Вскоре к Кун-цзы прибыл гонец от Лин-гуна: князь писал, что желает побеседовать и приглашает прокатиться с ним по городу. Чрезвычайно довольный, Кун-цзы оделся в подобающий наряд и отправился во дворец.

Нань-цзы, однако, была совсем не рада благосклонности, которой князь удостаивал долговязого старика, не проявившего к ней должного почтения. К тому же ей была невыносима мысль, что пришелец поедет по столице рядом с государем, заняв ее, Нань-цзы, законное место.

Князь принял Кун-цзы, но когда тот хотел последовать за Лин-гуном в экипаж, там обнаружилась пышно разодетая Нань-цзы – а места для гостя не осталось. Нань-цзы одарила философа недоброй усмешкой. Тот, неприятно удивленный, с холодным вопросом посмотрел на князя, но Лин-гун не одернул супругу – лишь опустил глаза и молча кивнул Кун-цзы на следующую карету.

Процессия двинулась по улицам вэйской столицы. Первым ехал нарядный четырехколесный экипаж, запряженный лошадьми, где рядом с Лин-гуном восседала Нань-цзы, прекрасная и свежая, как цветок пиона. Следом тащилась потрепанная двуколка, влекомая волами, в которой очень прямо, устремив взгляд перед собой, сидел одинокий Кун-цзы. Неудивительно, что люди по сторонам дороги, глядя на эту картину, хмурились и перешептывались.

Из толпы смотрел и Цзы Лу. Он прекрасно помнил, как счастлив был Учитель, получив приглашение, и теперь в его сердце кипела ярость. Когда карета с Нань-цзы, радостно о чем-то щебетавшей, поравнялась с ним, руки невольно сжались в кулаки. Цзы Лу протолкался ближе, готовый броситься на бесстыдницу, но кто-то схватил его сзади, удерживая на месте. Гневно обернувшись, он увидел двух других учеников – Цзы Жо и Цзы Чжэна, которые со слезами на глазах вцепились в его одежду. Сдаваясь, Цзы Лу наконец разжал ладони.