Шрифт:
Фило огорченно посмотрел на свои опрятные бумажные брюки, заменившие на сей раз шорты. Бедные джинсы, за пять лет он так с ними сроднился! Но, как поется в старинной венгерской балладе, еще больше было потеряно на Могашском поле…
Он отважно лег животом на холодную землю и, сопя от усердия, пополз. Мате сделал то же самое, и скоро они благополучно добрались до плетня, за которым раздавались грубые голоса стражников.
— Опять всю ночь выли волки, — сказал один.
— Совсем обнаглели, — отвечал другой. — И развелось же их! Пропасть…
— Немудрено. Убивать-то некому…
— Твоя правда. Прежде как было? Люди охотятся, звери прячутся в норы. Нынче звери рыщут в поисках добычи, а люди забились в свои норы и боятся нос наружу высунуть.
— Побоишься тут, когда от разбойников спасенья нет. Вот и на соседнюю деревню тоже напали.
— Да что ты!
— Не сойти мне с этого места. Стариков поубивали, остальных — в рабство. О скотине и не говорю: лошадей, ослов, свиней — всех угнали.
— Этак скоро все мы с голоду перемрем, — сокрушался второй. — Некому станет ни сеять, ни жать, ни возделывать виноградники. Если крестьяне где еще и работают, так только в пригородах. Да и то под вооруженной охраной… А все проклятые раздоры!
— Да, чего-чего, а этого добра у нас хватает. Кто только у нас не враждует! Города, провинции, семьи. Только и слышишь: осады, пожары, сражения…
— Что ж удивляться, если и верховные-то наши владыки — Папа с императором — и те дерутся не на жизнь, а на смерть. А кто из них прав, кто виноват? Поди разберись…
— Но-но-но! — неожиданно ожесточился первый. — Ты, может, не разберешься, а я разберусь.
— Это почему же?
— Потому что я чистокровный пизанец. Стало быть, гибеллин [22] и сторонник императора. А твоя мать откуда родом?
22
Гибеллины и гвельфы — две враждующие политические партии в Италии XII–XV веков.
— Ну, из Болоньи, — неохотно буркнул второй.
— Ага! Выходит, пизанец ты только наполовину. А болонцы — они все до единого гвельфы и паписты. Это уж как пить дать.
— Ну и что? Еще неизвестно, кто лучше: Папа или император. Папа хоть христианин, а император…
— Что — император? — горячился первый. — Ну, договаривай!
— Антихрист он, вот что.
— Да как ты смеешь! — зарычал первый, лязгая мечом в ножнах. — Говорят, наш государь, Фридрих Второй, получил корону не от Папы, а от самого Господа Бога. А уж Бог антихриста нипочем императором не сделает.
— Отчего же тогда твой Фридрих отлынивает от крестового похода? — продолжал наступать второй. — Отчего при дворе у него в почете иудеи и сарацины? [23] Молчишь? То-то. И потом, антихрист — он ведь должен быть сыном дьявола и монахини. Так ведь?
— Та-а-ак…
— А мать императора, эта сицилийка Констанция, до того как ей выйти за короля Генриха, говорят, и была монахиней. Значит, как ни верти, а все сходится.
Сраженный этим неопровержимым доказательством, первый не нашел, что ответить, и товарищ его, очень довольный своей победой, продолжал разглагольствовать. По его словам, гвельфы и гибеллины произошли от двух дьяволов — Гвелефа и Гибела, посланных из ада на землю, чтобы истребить человечество нескончаемыми войнами.
23
В средневековой Европе сарацинами называли арабов.
Мате чуть не фыркнул, слушая эту галиматью, но Фило вовремя ущипнул его за ногу: ничего смешного! Средневековье — время бескультурья, бездорожья и разобщенности. Неудивительно, что здесь процветают самые нелепые, самые чудовищные слухи.
От шепота его у Мате так защекотало в ухе, что он снова чуть было не фыркнул… Вдруг вдали послышалось заунывное пение. Друзья обернулись и увидели, что к крепостной стене движется нечто черное и бесформенное, какая-то стелющаяся по земле поющая туча. По мере того как туча приближалась, пение становилось все громче.
— Смотри-ка, Фило, да это люди!
Да, то были люди, хотя, скорее, их можно было принять за толпу призраков. Изнуренные, босые, в черных балахонах с красными крестами на груди, они шли, держа в руках ветки и зажженные свечи. Многие были опоясаны цепями или толстыми веревками, длинными концами которых время от времени наносили себе жестокие удары.
— Мира! Мира! — пела толпа. — Господи, дай нам мира!
— Что за изуверство! — возмутился Мате. — Зачем они калечат себя?
— Наверное, думают, что войны посланы им в наказание за какие-то грехи, и хотят замолить свою вину перед небом.
— Бедняги! Видно, крепко их допекло… Смотрите, среди них дети?!
Лицо Мате исказилось от жалости, и Фило впервые подумалось, что у этого язвительного человека доброе и легко ранимое сердце.
Тем временем в крепости тоже заметили бичующихся и стали готовиться к встрече. На верхнюю площадку зубчатой стены высыпали солдаты. Холодным сумрачным блеском заиграли на свету металлические каски и нагрудники.
Когда солдаты построились в длинную шеренгу, на стене появился человек с жестким, словно высеченным из камня лицом.