Вся троица вскинула головы:

– О! Я думал они уже закончили с прожектором, – отметил Лёва.

Семён развернулся, и направился к лестнице, ведущей к верхним стропилам, ворчливо бросив на ходу:

– Сейчас поговорю, закончили базар.

Филипп, провожая его взглядом, спросил у оставшихся:

– Ну что, братцы, к прогону всё готово?

Лёва пожал плечами:

– Главное, чтоб у Маши Троекуровой платьюшки были в порядке, а остальное пройдёт как надо – не в первый раз премьера.

– Ну что ты, Лев, Зинаида Петровна замечательная крещёвская актриса, с огромным опытом, и к сценическому костюму относится трепетно, с любовью, – ответил ему Сёчин, – это часть образа, понимать надо.

– Ну как же – прима, мы понимаем, – вступил в разговор Эдик, – Я вчера вечером лично свидетельствовал, как она «примандонила» белошвеек наших за какие-то оборки, у меня аж уши свяли! А я ведь четыре года в порту Владивостока докером отпахал, всякого слышал. Но Зина – это…, – и оглядевшись, закончил, – Настоящая прима, короче.

Лёва посмотрел на него:

– Эдик, не суди – и не судим будешь. Пойдём перекурим.

– Мужики, вы это – много только не курите, хорошо? – уточнил Филипп, тоже уходивший в свою сторону, и вспомнил, – А что за монтажник на верху остался? Что там с прожектором?

Лёва традиционно был не в курсе, поднимая вверх плечи:

– Не знаю, Мозоль может в курсе? Они там вчера лампы меняли, да не всё успели?

– Лев, ну сколько раз можно повторять – Мейзель! Иосиф Соломонович! Прояви уважение, и не вздумай брякнуть при людях! – возмущённо оборвал его Сёчин.

– Ой, да я машинально, по привычке! Больше не повторится, Филипп Андреевич, – с нахальной улыбкой отпарировал Лёва, прихватывая Эдика за локоть, – Пойдём-пойдём, – и задержавшись на мгновение, снова повернулся к Филиппу:

– Филипп Андреевич, вы там, в коридоре Мотю не видели?

– Нет, а что – потерял?

– Так она ведь толстая какая была, поди котиться спряталась? Настройщик, это который Степан, уверенно говорил «трое точно будут».

Сёчин покачал головой:

– Ну может быть. Да появится по-любому – пустое пузо заставит. А вообще, могли бы и поискать, она с котятами далеко не уйдёт.

Эдуард кивнул:

– Это точно. Неделю уже не видим. Сейчас курнём, поглядим.

– Ладно, не забудьте только. И покачав головой, Сёчин захромал к себе – чашка кофе была просто необходима.

Но в этот день местную любимицу так никто и не заметил.

Уже поздно вечером, после прогона «Дубровского», к Филиппу подошёл режиссёр Павел:

– Филипп, слушай, премьера у нас послезавтра, но сейчас увидел – нужно прогнать ещё разок, не понравились мне в конечике пара эпизодов. Ты на завтра людей предупреди, что работаем, хорошо?

– Борисыч, а чего ты сам им не сказал? Это ж воевать придётся, всё-таки уже две недели без выходного.

– Дорогой мой, с труппой я поговорил, ну а мужики – это твои люди. Мейзель в курсе, его предупредил. Давай, воюй, я пошёл, – сказав это, Пушевский скрылся за дверью.

– Вот чёрт, сделал настроение на вечер, главреж-ножом зарежь! – проворчал Сёчин, и взяв трость, поспешил в «конюшню», как все называли комнатку рабочих сцены, – «воевать».

С утра следующего дня на сцене начался последний прогон. Филипп заранее всех предупредил, что займёт место в «боковушке» – так называли точку на правом краю сцены, где стоял раскладной стул, предназначенный для режиссёрского контроля – когда ему было нужно глянуть на происходящее с угла, и он даже порадовался, что Пушевский назначил завершающие «смотрины» постановки на сегодня, так в предыдущий раз у него совершенно не получилось из-за возникших хлопот с крепежом декорации дуба и встречи со строительным подрядчиком – предстоял хлопотный ремонт планшета сцены, и отложить обсуждение было нельзя.

Поэтому сегодня он с огромным удовольствием расположился за краем кулис, предвкушая получить полное удовлетворение от встречи с пушкинским творением. Великий сочинитель неизменно вызывал у Филиппа восхищение своей волшебной способностью погружаться в тот магический океан мыслей, памяти, чувств и эмоций, кажущийся доступным для всех, но из которого черпать слова текста могли, увы, всего лишь единицы!

Режиссёр спектакля объявил: «Ну, поехали!», и – представление трогательного повествования о жизни, любви и людях началось. Зазвучала увертюра, появился рассказчик:

– В провинции российской хмурой,

Лет около двухсот назад,

Жил-был помещик Троекуров –

Не шибко знатен, но богат…

Открылся занавес. На авансцену, один за другим, начинают выходить гости. Интерьер – богатый дом с подворьем и садом, имение Троекурова. На террасе заиграл оркестр. С другой стороны сцены к гостям выходит сам Троекуров. Удобно устроившись, Филипп уже через несколько минут отключился от реалий – настолько происходящее на сцене захватило сознание, оставив поверху лишь восхищение первоначального авторства, преклонение перед творчеством которого неизменно возвращало Филиппа на землю в моменты личной экзальтации, проявляющейся иногда у него после удачно написанного абзаца.