— Все, — сказал Майкл, и Габи взглянула ему в лицо.

Его глаза светились, как будто впитывали весь оставшийся в подполье свет. Это пугало ее, хотя она не понимала почему. Этот человек был другим. В нем было нечто непостижимое. Она взглянула в его глаза. Ей подумалось, что она смотрит в окно и видит дикую основу жизни, элементарную основу — огонь за ледяными зелеными глазами. Она ощущала тепло его тела, хотела заговорить, не зная, что скажет, чувствовала только, что, если заговорит, голос ее будет дрожать.

Майкл первым нарушил молчание; он повернулся к ней спиной, поднялся по ступеням до полки и взял полотенца для нее и для себя.

— Ты простудишься, — сказал он Габи, передавая ей полотенце, как предложение выбраться из воды.

Она вышла, и Майкл ощутил, как ее тело, груди, плоский живот и гладкие бедра откликнулись на его живое тепло. Она стояла перед ним, с ее черных волос стекали струйки холодной воды. Майкл нежно окутал ее полотенцем. Ему было трудно говорить, но он все-таки сказал, смотря ей в глаза:

— Слушай, мне нужно отдохнуть. Это была забавная ночь.

— Да… — сказала Габи. — И мне тоже.

Она завернулась в полотенце и побежала к своей одежде, оставляя на каменном полу влажные следы.

— Твоя комната внизу, по коридору вперед и направо, через арку. Там раскладушка, но одеяло плотное и теплое.

— Вот и прекрасно. — Он так устал, что уснул бы даже в грязной луже. И он знал, что погрузится в сладостный сон, как только рухнет на раскладушку.

— Утром я тебя разбужу, — сказала она.

— Хорошо, — ответил он, вытирая волосы полотенцем.

Он слышал, как она вышла из комнаты. Когда он опустил полотенце, Габи уже не было. Майкл вытерся, взял свою одежду и пошел по коридору. Возле двери была незажженная свеча и коробка спичек. Майкл зажег свечу и вошел в комнату — темную, с сырыми стенами, узкой раскладушкой и вешалкой. Майкл повесил свою одежду; от нее несло потом, пылью, выхлопными газами немецкого танка и горелым мясом. Он подумал, что после войны ему следует заняться бизнесом, связанным с дегустацией запахов, например в производстве духов. Как-то раз на улице Лондона он нашел белую женскую перчатку и в этой перчатке почувствовал запах медных ключей, чая с лимоном, духов «Шанель», чудесного белого вина, запахи пота нескольких мужчин, слабый аромат увядшей розы и, конечно, резиновое зловоние шины «Данлоп», которая переехала перчатку на улице.

Годы научили его, что обоняние — источник информации, почти такой же верный, как зрение. Конечно, его личные способности обострились после превращения, но он не терял их, оставаясь человеком.

Майкл откинул одеяло и опустился на раскладушку. Пружины врезались в спину, но это было ему не внове. Он устроился поудобнее под одеялом, задул свечу, поставил подсвечник на пол рядом с раскладушкой и положил голову на пуховую подушку. Тело его устало, но мысли метались, как голодный зверь в клетке. Он смотрел в темень и слышал звук воды, медленно текущей по трубам внутри стен.

«Твоя война внутри? — спросила Габи. — Да или нет?»

«Да», — подумал Майкл. И вдруг на него опрокинулось то, что случилось с ним в далекие детские годы в русском лесу. Он думал: «Я не человек. И не зверь. Так кто же я?» Ликантроп. [5] Слово, придуманное психиатром, человеком, изучающим тех, кто бредит, путая слова, у кого глаза стекленеют в полнолуние. Русские, румынские, немецкие, австрийские, югославские и греческие крестьяне называли их по-разному, но всегда это понятие означало: оборотень.

«Не человек. Не зверь, — думал Майкл. — Кто же я тогда в глазах Господа?»

И еще одна мысль мучила его. Майкл часто представлял себе Бога как громадного белого волка, бредущего по белому снежному полю под сверкающими звездами; глаза Бога — золотые и ясные; клыки у Бога — белые-белые и острые. Бог чует ложь и предательство, несмотря ни на что, и вырывает сердца у предателей острыми клыками. Нет возможности уйти от Божьего суда, холодного суда Бога, короля волков.

Но как же Бог людей смотрел на ликантропов? Как на что-то вроде отбросов или как на чудо? Майкл мог только предполагать, но в его голове крепко засело одно: он мечтал вечно оставаться зверем и быть свободным и диким в зеленых холмах Бога. Две ноги мешали ему. С четырьмя он мог бы летать…

Но теперь спать. К утру нужно восстановить силы для предстоящей работы. Нужно многое узнать и многое предвидеть. Париж — это прекрасный капкан с острыми челюстями, которые безмятежно сломают хребет как зверю, так и человеку. Майкл закрыл глаза, уходя от темноты наружной в темноту внутреннюю. Он слышал голос падающих капель: кап-кап-кап… Потом он глубоко вдохнул, тихо выдохнул и погрузился в мир сна.