Тысяча гульденов, хотя я их и не принял, были мне необходимы; может быть, не именно в тот момент, потому что у меня был новый кров, а зарабатывал я тем, что давал уроки еврейского языка и математики, но ни кров, ни заработок не были постоянными. Если городские власти согласятся с рабби Мортейрой и изгонят меня из Амстердама, я не буду знать, ни куда направиться, ни чем заниматься. Однажды вечером я поделился с Франсом своими страхами, и он, зная мою любовь к телескопам и микроскопам, сказал, что было бы неплохо научиться шлифовать линзы, добавив, что у него есть друг, который мог бы помочь мне постичь это ремесло. Я начал читать книгу «Астрономия и преломление» отца Христофора Шейнера, а затем «О телескопических изобретениях» Джованни Борелли и «Диоптрику» Декарта. Мои исследования в области оптики начались с математической теории: меня заинтересовало, под каким углом линзы лучше преломляют лучи света и сводят их в фокус. Потом с помощью друга Франса, Яна Глаземакера, я узнал, как делают линзы: сначала резцом, смазанным смесью золы и масла, отрезается кусок необработанного стекла. Потом линзу помещают в деготь, чтобы она не сместилась, пока с помощью центрирующей оси и бруска грубо обрабатывают радиусы или углы. Затем следует тонкая шлифовка, при которой дообрабатывают углы и радиусы. В конце для завершающей доводки линзы используется карборунд и шлифовальный порошок.

В один из четвергов в дом Франса приехал его друг из Мадрида Франсиско Монрос, изучавший насекомых. Он рассказал нам, что познакомился с Акципитером Биглом, который приехал в Испанию за несколько месяцев до того и который тогда записывал свои размышления о происхождении рода человеческого и о сотворении мира, надеясь их опубликовать, полагая, что они поколеблют веру людей в религиозные догмы, и это поможет разрушить власть инквизиции. Франсиско Монрос уехал из Амстердама через несколько дней, тщательно записав в нескольких тетрадях свои наблюдения за полетом какого-то вида бабочки, который, как он утверждал, водится только в этом регионе, и всего через несколько дней после его отъезда до нас дошло известие о смерти Акципитера Бигла. Суд инквизиции сжег его на костре в Мадриде после того, как в одной типографии были обнаружены его книги «От обезьяны к Адаму» и «Краткая история времени». Я перестал распространять идеи Акципитера Бигла о происхождении человеческого рода и сотворении мира, которые раньше в шутку пересказывал своим знакомым.

Однако, когда угрозы раввинов, что они обратятся к городским властям с требованием изгнать меня из Амстердама, усилились, что было сделано с целью принудить меня покаяться, я понял, что должен уехать. Альберт Бурх, изучавший у Франса латынь, сказал, что найдет для меня новое жилье. Его отец, Конрад Бурх, был судьей и одним из богатейших людей Амстердама. Один из их домов располагался в деревне недалеко от города. Рядом с деревней находилось еврейское кладбище, где были похоронены и Ханна Дебора и Михаэль Спиноза. В эту-то деревню, Аудеркерк, где воздух был легкий, как перо чайки, я и переехал в конце 1659 года.

Я помню вечер перед отъездом из Амстердама. В доме были только Клара Мария и я — ее отец и сестры должны были вернуться на следующее утро из Антверпена, куда они поехали, чтобы посетить родственников. Клара Мария играла в соседней комнате на лютне, а я пытался обуздать свой гнев и страх, но время от времени замечал, что снова и снова сжимаю пальцы в кулаки, и опять старался расслабиться.

Ты думаешь, Спиноза? Воображаешь, как приближаешься к ней, а ее взгляд убегает от твоих зрачков, как она дышит, будто подглатывая воздух, представляешь себе, как начинаешь медленно раздевать ее, и она начинает делать паузы между вдохом и выдохом, между выдохом и вдохом, как будто уносит воздух в какие-то неведомые места, а потом ты быстро раздеваешься сам, представляешь ли ты, как медленно подминаешь ее под себя, чувствуешь жар ее чресел, представляешь ли, как ты постепенно проникаешь в нее, и что происходит потом, исчезает ли воображаемая картинка, когда твоя рука производит последнее движение по твоему фаллосу, и из него вылетает сперма?

Я лежал на красной кровати. Пальцы у меня были сжаты в кулак. Я едва дышал, едва вбирал воздух в ноздри. Я должен был покинуть Амстердам и не знал, что делать дальше.

В соседней комнате Клара Мария играла на лютне.

Но все могло быть по-другому, Спиноза. Давайте представим, что ты фантазировал, и теперь лежишь с мокрым от исторгнутой спермы животом, представим, что ты слышишь шаги, кто-то стучит в дверь, потом дверь открывается, и в комнату входит Клара Мария.

«Не могу заснуть», — сказала бы она. «Это из-за полной луны».

Ты отлепляешь одеяло от своего тела и садишься на кровати, она спрашивает тебя, можешь ли ты заснуть в полнолуние, и ты отвечаешь ей, что не можешь спать вообще. Она хочет зажечь свечу, но ты боишься, что она сможет увидеть твой мокрый от спермы живот, и говоришь ей, что хватает света от полной луны, она садится рядом с тобой на кровать. Вы могли бы молчать, ты мог бы слушать, как она дышит, Спиноза, и мог бы задаться вопросом, прислушивается ли она тоже к твоему дыханию, или ее мысли путешествуют в ее фантазиях, участвуют в событиях, которые однажды могут произойти.

Вы молчите, ты слушаешь ее дыхание, она как будто что-то подглатывает. Ты мог бы смутиться, Спиноза, мог бы благодарить случай за то, что сейчас ночь, и свечу не зажгли, так что Клара Мария не видит румянца, залившего тебе лицо, ты знаешь, что она принюхивается и что она может промолчать, ничего не сказать, а может, наоборот, спросить: «Чем это так странно пахнет?», а ты мог бы подумать, что она до сих пор не знает запаха спермы, не может его распознать, и что бы ты тогда сказал, Спиноза, сказал бы ты: «Здесь пахнет спермой»? Тогда она бы покраснела, вспомнив все, что читала о сперме, онанизме и телесном совокуплении в трактате «О телесных жидкостях» Цветаниуса. Удивленно поглядела бы на тебя, задаваясь вопросом, чем же была занята твоя голова за несколько минут до того, как она вошла, она могла бы встать и выбежать вон, а потом запереться в своей комнате и слушать, как громко стучит ее сердце, колотится где-то высоко, под горлом, пока в ней борются отвращение к телесности и тяга к ней. Она наверняка так и не уснула бы той ночью — лежала бы в кровати, накрывшись с головой одеялом, края которого она так крепко сжимала руками, как будто кто-то собирался его сдернуть.

Но все могло бы быть и по-другому, могло быть совсем по-другому — она, почувствовав странный запах, могла бы приблизить свою голову к твоей и просто сказать: «Как ты пахнешь… такой странный запах…», а потом, прежде чем ты сказал бы, что именно пахнет так странно, Клара Мария забралась бы с ногами на кровать и села бы, прислонившись к стене.

«Насколько можно познать нечто по запаху?» — спросила бы тебя тогда Клара Мария.

Ничего нельзя познать по запаху. Потому что ничего нельзя познать через чувственный опыт. Познание с помощью органов чувств невозможно, потому что, пока мы будем пытаться добраться до сущности некоторой вещи через чувства, до тех пор мы будем подразумевать под этой вещью впечатление, которое эта вещь производит на наше тело, а это не настоящее познание, а восприятие отпечатка, обычного следа, оставляемого физическим на физическом. Представление, полученное с помощью органов чувств, никогда не является сущностью некоторой вещи, а является ее внешней видимостью.