– Да никто мне не свистел! – возмутилась Кира. – Я с ней тоже дело имела, и тоже сама знаю! У меня, кстати, хорошие новости для тебя, слышишь? Эй! К ведьме тебе больше не надо идти, потому что… Медведь?

Кметь остановился и сделал знак Кире замолчать. Конь всхрапнул, переступил ногами и потряс головой, прозвякнув удилами.

«Только не это! – промелькнула паническая мысль. – Неужели волки?»

– Волки? – дрогнувшим голосом озвучила она свой основной дорожный страх.

Медведь мотнул головой:

– Хуже…

Он постоял, прислушиваясь, а после двинулся вперёд, настороженно зыркая глазами по сторонам.

– Что значит «хуже»? – прошептала всадница, беспокойно озираясь.

Тишина. И серая хмарь вокруг…

Медведь внезапно дёрнул коня за повод, разворачивая от дороги и увлекая на целину.

– Куда мы?

Он торопливо шагал к срубу колодца, одиноко чернеющему на занесённом снегом прогале. Колодец этот, полуразвалившийся и заброшенный на вид, казался в жидкой серости зимнего утра покосившимся надгробием на одинокой придорожной могиле незадачливого путешественника.

Киру так неожиданно сдёрнули с седла, что она икнула, приземлившись. Жеребца Медведь придержал, стараясь оставаться между ним со стороны дороги и колодцем со стороны леса. Страж перекинул повод спутнице и медленно потянул меч из ножен. Кира открыла было рот для очередного безответного вопроса и чуть не подавилась им – теперь уж она и сама видела: серые безликие силуэты – кто пеши, кто лошадны – проявлялись медленно и неохотно меж деревьев светлеющего леса.

Эти люди не суетились. Они медлили, зевая и почёсывась.

Тот, что у ельника, сдвинул шапку на макушку и отряхнул с коленей снег; другой, на дороге, спешился и охлопал коня по шее, обошёл его хозяйски, подтянул подпругу; третий, поплёвывая на палец, трогал лезвие широкого секача, пробуя на остроту деловито и основательно, словно дровосек перед работой.

Фигуры возникали одна за другой, словно лес материализовывал человеков разбойного вида из придорожных кустов. Было их слишком много.

– Эй, кметь! – хрипло каркнул лес, вспугнув стылую тишину. – Это, случаем, не ты две зимы тому назад с князем ямских людишек шерстил, а?

Медведь не ответил.

– Не помнишь, стал быть, - хмыкнул хрипатый. – Да и на кой тебе шушеру всяку помнить…

Яростно затрещала сорока. Один из туманных всадников на дороге взмахнул плетью, и Кира догадалась кому из этих серых привидений принадлежит почетное право переговоров.

– Можешь взять деньги и коня, - предложил Медведь. – Мы уйдём добром.

Человек расхохотался, откинувшись в седле, конь под ним заприседал и заржал под стать хозяину.

– Ты напугал меня, кметь! – прохрипел всадник, отсмеявшись. – Уйдёт он добром… А если не добром? Если мы сами, не спросясь, заберём твой кошель, твоего коня и твою бабу? Заругаешь нас?

– Заберёте, - согласился Медведь. – Вас много. Но ты знаешь, Якимка, и я пустым на тот свет не уйду. С десяток твоих душегубов прихвачу за компанию.

– Хм… - главаря это предупреждение, видимо, мало смутило. – Захвати, чего ж… Твой грех будет. А мне выбирать не приходится. С кого другого, паря, взял бы деньгами невозбранно. С тебя ж, окромя крови, другую плату мне брать зазорно. За кореша моего наибольшего, за Моньку Лютого, коего ты, падла, в стычке зарубил опосля обыска того в Ямах, я с тебя втридорога спрошу! Слышь?

Медведь толкнул обмершую Киру в сторону колодца:

– Лезь туда, быстро! Авось пересидишь…

– Я с тобой!

– Я сказал, - на неё бешено сверкнули синие глаза, - быстро!

Трясясь, словно в лихорадке, Кира перекинула ноги через скользкие обледенелые брёвна, схватилась руками за размотанную цепь и повисла на ней, упираясь подошвами сапог в неровности сруба. Она успела увидеть, прежде, чем начала неуклюже, рывками соскальзывать вниз, как Медведь хлопнул по крупу коня и тот, всхрапнув, потрусил прочь. Потом над головой её лязгнул металл, кто-то заорал, заматерился, и на голову ей осыпался лёгкий снежок…

Перехватываясь за цепь, скользя непослушными ногами, стараясь упереться спиной в противоположную стенку узкой шахты, Кира спустилась ещё на несколько венцов.

«Что я делаю?
– грудь обожгло мучительным осознанием. – Куда я? Зачем пытаюсь избежать неизбежного? Ведь ОН обречён? ОН обречён! Господи, а мне-то тогда зачем жить?!»

И она затрепыхалась на ржавой цепи, пытаясь подтянуться вверх, вернуться!.. Но это оказалось совсем не то же самое, что спускаться: Кира забилась, словно муха в паутине – совершенно напрасно, сил вытянуть себя обратно не доставало. Напротив: напряжённые руки, трясущиеся от непривычной нагрузки и страха, слабели всё более, немели от холода и проскальзывали по чёртовой цепи, роняя Киру всё глубже в бездонное чёрное нутро заброшенного колодца.