— Черт, уже одиннадцать тридцать, — сказала Татум со смехом. — Мы проспали около четырнадцати часов!

Мое сердце подпрыгнуло. Нет — оно остановилось. Перестало биться. Забыло прокачать кровь по телу или пустить кислород в мозг. В ушах зазвенело, а дыхание застряло в горле с такой силой, что могло захлебнуть меня. Вот паника, которую я должен был испытывать с того момента, как проснулся в этом гребаном чулане. Вот то, что погрузит меня в страдания до конца этого гребаного дня и далее.

— Нет, — прорычал я.

Татум посмотрела на меня сверху вниз широко раскрытыми глазами, казалось, уловив мое настроение.

— Это не так уж и важно, — начала она, но я сел так быстро, что она оборвала себя, испуганно ахнув, когда внезапно увидела меня перед своим лицом.

— Не так уж это и важно? — Прошипел я, вырывая свое запястье из ее хватки и поворачивая часы лицом к себе.

Она была права. Половина двенадцатого. Тридцать минут двенадцатого.

Все пошло прахом.

Этого уже не исправить.

От этого некуда спрятаться.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет…

Я схватил ее за талию и с глухим стуком сбросил со своих колен на задницу, прежде чем встать и направиться к ящику, в котором хранились мои часы.

Я вытащил ближайший ящик и посмотрел на время на них, прежде чем проверить следующие. И еще одни.

— Если четыре пары из них показывают, что сейчас одиннадцать тридцать, значит, это правда, — отметила Татум. — Но на самом деле все не так плохо, это могло бы быть хуже…

— Если слово хуже слетит с твоих губ еще раз, клянусь Христом, я не буду отвечать за свои действия, — прорычал я, поворачиваясь к ней.

Она.

Девушка со светлыми волосами, голубыми глазами и улыбкой, которая могла пронзить меня насквозь. Девушка с телом, о котором я не мог перестать думать, и смелостью, способной противостоять мне снова, и снова, и снова. Девушка, которая пришла ко мне прошлой ночью со своими слезами, своим горем и своими гребаными играми разума, которая сумела заманить меня в ловушку в этом чулане и позволила мне проснуться в аду.

— Ты это спланировала? — Потребовал я ответа, набрасываясь на нее, и мое дыхание превратилось в резкие вздохи, когда тиски, казалось, сжались вокруг моей груди.

— Планировала, что ты найдешь меня рыдающей от горя, чтобы я заставила тебя спать со мной в гребаном шкафу? — Недоверчиво спросила она. — Как, черт возьми, ты это выяснил?

Я долго смотрел на нее сверху вниз. Каждая потраченная впустую секунда все больше портила мой день. Каждый удар моего сердца вносил все больше хаоса в мое существование.

Я сжимал и разжимал кулаки, стиснув челюсть, прежде чем отвернуться от нее и сорвать с себя брюки, не тратя времени на расстегивание пуговицы, просто отрывая ее грубой силой и скидывая их так быстро, как только мог. Я с отвращением бросил их в корзину для белья, когда мои руки начали дрожать от ярости.

— Сними это, — потребовал я, отказываясь смотреть в ее сторону, пока на ней все еще была вчерашняя одежда. — Прямо сейчас.

Следующими я бросил свои боксеры в корзину для белья, оставаясь к ней спиной, пока быстро выбирал новую пару из своего ящика вместе с чистыми спортивными штанами, прежде чем натянуть их. Я почувствовал себя немного лучше, когда с этим разобрался, но этого было недостаточно.

Она молчала позади меня, но движение уголком глаза подсказало мне, что она сбросила мою старую рубашку, как я и просил.

Я отказывался думать о том факте, что теперь она стояла обнаженной позади меня, когда подошел к ее одежде, выбрал для нее подходящие красные шелковые лифчик и трусики и перекинул их через плечо.

Это была ее вина, она заманила меня сюда. Намеренно или нет. Без нее я бы не закончил тем, что спал в гребаном шкафу. Я бы не проспал всю свою музыку, и я бы не… уснул…

Я посмотрел на нее через плечо дикими глазами, и она наклонила голову, как будто могла, черт возьми, видеть меня.

— Я должна была спать в твоей постели прошлой ночью, — медленно произнесла она. — И я этого не сделала.

Я проглотил комок в горле и повернулся к ней лицом. Она натянула мою рубашку обратно поверх лифчика и трусиков, всего лишь застегнув несколько пуговиц, и это выглядело на ней так… совершенно несовершенно.

— Иногда мне кажется, что демон во мне сжигает меня заживо изнутри, — прохрипел я, удивляясь, зачем я вообще говорю ей это.