На перекрёстке раскинулся дорожный базар, привычный для этих мест. Деревянные прилавки с продуктами, предметами первой необходимости и военной формой располагались по обе стороны дороги. Здесь же на проезжей части, отражаясь в радужных бензиновых лужах, стояли десятилитровые бутыли с мутной 'горючкой'. Чеченский нефтепровод, как объект трубопроводной транспортной системы и экономической инфраструктуры государства, превышающий по объёму железнодорожный транспорт, на языке военных назывался 'объектом стратегического значения' и в дни войны пострадал одним из первых. Правда топливный дефицит в республике случился не сразу. Всё потому, что нефтепровод в Чечне оказался в серой зоне государственного внимания, что позволило предприимчивым дельцам, вроде Радулова и Газаева, чьи нефтеперегонные заводы, называемые в народе 'самоварами', продолжали оставаться там где и были, у трубы, функционируя и воруя сырую нефть. Зачастую им даже не приходилось воровать. Через неплотные соединения нефтепровода черное золото тоннами утекало обратно в землю. По ходу военных действий критическая ситуация сложилась разве что с качественным бензином, а с некачественным в Чечне проблем не было. Заводы-самовары производили топливо по прадедовским рецептам: сырьё нагревали, отделяя пары нефти в виде конденсата в очистную емкость, из полученного продукта вручную удаляли маслянистые сгустки, а после фильтрации отстаивали в бочках, получая бензин прямой перегонки крайне низкого качества и с небольшим октановым числом. Для большинства двигателей такой бензин был смертельно опасен. Кроме четырёхтактных двигателей, имевших карбюраторную систему и рядный мотор, широко применяемые на стационарных и транспортных энергоустановках, а также легковых автомобилях семейства ВАЗ. Вероятно, по этой причине в Грозном было так много автомобилей третьей группы малого класса, неприхотливых 'шестёрок', известных как 'шаха', и 'копеек'.

У прилавков стояли преимущественно женщины. Мужчины, как правило, держались поодаль. Странную особенность заприметил Егор, привыкший подмечать неожиданные детали, наблюдая за местными, пробираясь в обход дорожного торжища: часто встречая мужчин сидящих на корточках, как если бы оправляющих нужду в деревенском нужнике. Непривычное для глаз зрелище оказалось необъяснимой чертой характера, о которой ещё Лев Николаевич Толстой писал:

'Старики собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истреблять их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения'. Старший прапорщик Кривицкий Геннадий Васильевич реагировал на это в привычной для себя манере: 'Кто их знает, Егор? – говорил он. – Здесь и без того всё загадочно, как ни сядь, хоть на корточки в кружок, хоть на жопу. Быть может, громадная ответственность перед Аллахом давит на плечи, вот и присаживаются, передохнуть?'

Старший лейтенант Егор Бис напряжённо сканировал блуждающими из стороны в сторону глазами происходящее вокруг, задерживая взор на том, что более других привлекало внимание пока головная бронемашина катился сквозь базарную сутолоку. В этой на первый взгляд придирчивой позе молодого офицера, недружелюбно оглядывающего толчею, крылся вполне понятный практичный расчёт, – заметить в поведении базарного люда что–либо неестественное, что могло выдать враждебный настрой или намерения, по случаю которых в голове старшего лейтенанта всегда имелись опасения: ему не хотелось совершить ошибку свойственную простому человеку, а уж как сапёру – тем более. Что говорить, для сапёров ошибка всегда имела роковое значение. Толковые добросовестные люди ненавидят себя за ошибки. И дело не только в собственном утверждении или значимости, а в том, что некоторые ошибки вызывали такие последствия, с которыми сознательные люди не только не могли мириться, но порой не хотели дальше жить.

Миновав рынок Бис немного успокоился. Группа разведчиков значительно продвинулась вперёд, а хвост дозора пусть и волочился по базарной площади, теперь был хорошо виден. Надуманная тревога, как что-то непрочное и эфемерное, улетучилась и уже подумалось, что волноваться не о чем, как через мгновение раздался хлопок, схожий с тем, что часто слышно в полевом парке военной техники, где какой-нибудь тяжёлый 'Урал' издавал резкий звук глушителем, а смекалистый водитель шутки ради кричал: 'Граната, ложись!' Но подобные розыгрыши здесь были весьма неуместны.

Откуда был произведён выстрел Бис не видел. Он услышал упреждающую команду и только затем, спустя мгновение, уловил цепким взглядом полёт реактивной противотанковой гранаты, которая прошелестела в метре от серого шлемофона водителя головного бронетранспортёра и врезалась в стену кирпичного дома на противоположной стороне улицы, по которой двигался Егор. Стена вздрогнула, ярко вспыхнула, осыпались стёкла и шифер с крыши, вокруг заволокло густым дымом. Но прежде, чем всё случилось, Егор краем глаза заметил женщину в тёмном одеянии, которая шла по тротуару вдоль домов далеко впереди. Едкий дым не позволил разглядеть наверняка что с ней случилось, но Бису показалось, будто реактивный боеприпас разорвался вблизи неё. Без малейшего промедления в ответ на атаку неприятеля сапёрами был открыт огонь. Улица наполнилась рокотом автоматической стрельбы, женскими криками и визгом тормозов. Стихийный рынок у дороги мгновенно опустел, люди попрятались, побросав товары. Бис приосанился и рванул к БТРу.

– Откуда?! – крикнул он с ходу.

– Слева! Из проулка! – махнул Шумахер, прежде чем с головой провалился внутрь, имея привычку класть под пятую точку подушку, чтобы смотреть поверх посадочного люка, управляя машиной.

Указатели с названием улиц, какие здесь почти не встречались, отсутствовали неслучайно, таким образом зимой прошлого года обороняющиеся хотели дезинформировать штурмующих. Узкий проулок располагался сразу за перекрёстком Маяковского и Первомайской и походил на тупик. Он немного изгибался в глубине, что делало невозможным увидеть, соединял он между собой две другие улицы или нет. Приземистые обшарпанные дома и высокие раскидистые деревья, переплетаясь косматыми кронами, окутывали проулок полумраком зимнего вечера даже в самый разгар дня ровно до тех пор, пока узкая улочка не утонула в оглушительных разрывах и огнях рикошетящих и трассирующих пуль, будто разгневанный пчелиный рой жужжа атаковал пещеру дракона.

Егор распрямился, выглянул из-за БТРа и быстро вернулся, откинул боковой люк десантного отделения.

– Ныряй в проулок! Будем двигаться за тобой!

– Понял! – отозвался водитель.

– Юр, прикрой на выходе! – крикнул Бис подоспевшему прапорщику Крутию.

– Ладно, – решительно объявил он. – Только сильно не лезь… не углубляйся…

Бронетранспортёр зарычал, сдал назад, башня выпустила в створ проулка длинную раскатистую очередь из спаренных пулемётов, и медленно двинулся в 'драконье' логово. С обеих сторон проулка из-за домов бойцы вели плотный огонь. Как только 'коробочка' втиснулась в улицу, сапёры укрылись позади техники, как за щитом, действуя решительно и осторожно. Ощетинившись оружием, бойцы медленно продвинулись вглубь. Только теперь в конце переулка засиял свет. Он шёл с улицы Первомайской, с которой соединялся.

– Не открывать огонь! – приказал старлей.

Для Биса было очевидным, что стрелок не прятался в одном из домов этой улицы. Это было небезопасно. Егор был уверен, что тот ушёл сразу после выстрела. Вероятно, за изгибом, скрывающим часть проулка, стрелка поджидала машина. Те самые пресловутые 'Жигули' из рассказа полковника Герамисова, на которых передвигались неуловимые боевики из банды Аслана Бакаева.

– Отходим! – прозвучал новый приказ.

Бойцы расступились, БТР задним ходом попятился назад. Из проулка сапёры вернулись на Маяковского. Егор прошёл мимо ограды, на которой висел почтовый ящик и пластина с именем жильца, выполненная методом рельефной чеканки. Он коснулся её шероховатой поверхности рукой, будто прочтя наощупь, и остановился рядом с Крутием на островке отсыпанном щебнем. Как оказалось, балласте, образующем основание старых трамвайных путей.