— Ты пялишься, — сказала Зорика с улыбкой, которая осветила весь мир.

Тиннстре потребовалась вся сила воли, чтобы ответить:

— Я?

— Ты.

— Как ты себя чувствуешь?

Зорика оглянулась на город:

— Мне станет лучше, когда мы отсюда уйдем.

Если бы ты послушала меня, нас бы уже здесь не было.

— Ты правильно сделала, что осталась, — вместо этого сказала Тиннстра, слова были как пепел на ее языке.

— Я рада, что ты так считаешь, — сказала Зорика, внезапно помолодев на сто лет. — Потому что мне нужно попросить тебя кое о чем.

— О чем угодно.

— Мне нужно, чтобы ты прекратила спорить с Аасгодом, особенно когда мы с другими. Это никому не приносит пользы.

Тиннстре потребовалось мгновение, чтобы осознать, о чем спросила Зорика. В ней поднялся гнев.

— Он перестанет быть идиотом?

— Он не идиот.

— Неужели?

— Мама, он хороший человек, старается изо всех сил. Как и все мы.

Тиннстре пришлось закрыть глаза. Вода Чикара мешала сосредоточиться. Магия Зорикик причиняла слишком сильную боль и не давала думать. Почему мы должны говорить об этом сейчас?

— Хорошо. Как пожелаешь. — Лучше согласиться, чем спорить.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Зорика.

— Я в порядке, — соврала Тиннстра, но она знала, что этого ответа недостаточно. — Я все еще не привыкла к тому, что у меня один глаз. Это больно.

— Прости.

— За что ты извиняешься? Это была не твоя вина.

— Я должна был остановить Избранного до того, как у него появился шанс причинить тебе боль.

— У тебя и так было о чем беспокоиться.

— Я знаю, но...

— Никаких но, — сказала Тиннстра. — Это моя работа — защищать тебя, а не наоборот. Так было всегда, и сейчас это не изменится — неважно, насколько ты могущественна.

— Я знаю, но… Я не хочу тебя потерять.

— Как и я тебя.

Зорика вложила свою руку в руку Тиннстры, точно так же, как она привыкла делать в детстве. Драгоценный момент между матерью и дочерью. Затем вокруг их рук затрещал свет, когда магия Зорики отреагировала на прикосновение Тиннстры. Свет поднимался по руке Тиннстры почти с жадностью, следуя за водой в ее венах, обжигая при движении, заставляя Тиннстру отпустить руку, разорвать связь.

Зорика посмотрела на нее. Обиженная, сбитая с толку.

— Сейчас не время, — сказала Тиннстра, немного слишком резко.

— Хорошо.

Тиннстра услышала столько боли в таком маленьком слове, и еще больше себя возненавидела. Она превратила себя в оружие, но не могла контролировать, кому в результате причиняет боль.

— Прости, — сказала она. — Я на взводе. Мой глаз. Эта война. Все.

— Тебе не обязательно взваливать тяжесть мира на свои плечи, — сказала Зорика. — Тебе не обязательно нести меня. Не в этот раз.

Тиннстра взглянула на свою дочь — вся в бушующей магии, в буре цветов:

— Это ты несешь на себе мир.

Грустная улыбка промелькнула на губах Зорики.

— Вот почему ты мне нужна. И Аасгод, и все остальные. Не думаю, что кто-то из нас сможет победить в одиночку. Мы не можем сражаться между собой.

Было больно слышать имя Аасгода рядом с ее именем.

— Никто из нас так не силен, как все мы вместе, — сказала Тиннстра. — Это было одно из любимых выражений моего отца.

— Ты скучаешь по отцу?

— Иногда я о нем даже не вспоминаю. Иногда ощущаю его потерю как пустоту в сердце. — Тиннстре пришлось перевести дух. Воспоминания вихрем пронеслись в ее голове, оседлав воду Чикара, некоторые из них были настолько яркими, что, казалось, все это происходило прямо сейчас. Ей пришлось сосредоточиться на своих словах. — Мои отношения с отцом были... сложными.

— В каком смысле?

— Я никогда не чувствовала себя такой, какой он хотел меня видеть. Я просто хорошо притворялась — храброй, хорошей Шулка, хорошей дочерью, той, кем он мог бы гордиться.

— Он бы гордился тобой сейчас.

— Он? — Тиннстра не была так уверена. Она не могла не подумать, что Грим Даген справился бы с делами гораздо лучше, чем она. Гриму Дагену не понадобилась бы вода Чикара, чтобы быть сильным.

— Он бы гордился. Я уверена.

Если бы ты только меня знала. Знала по-настоящему.

— Тебе не обязательно притворяться.

— Но ты моя семья. Единственная, которая у меня есть. Я даже не помню, каким был мой отец, не говоря уже о его любимых выражениях.