За столом шумели, смеялись, звенели серебром кубков…

— Гость, ты совсем слеп? — спросила царица, вкладывая в пальцы рулевого большой кубок.

— О да! Сейчас… Совершенно слеп.

— Бедняга. Я чувствую — ты странен душой и удивителен. Идем, я смягчу твою боль.

Она вела за руку, почти на каждой ступени останавливаясь и прижимаясь к гостю. Энди вдыхал аромат благовоний, касался стройного удивительного тела, пригубливал кубок. Царица чуть слышно смеялась. Энди не очень связно размышлял о том, что шорты — наряд не для таких удивительных случаев, но это не имеет значения, поскольку Она все чувствует и видит. Она-то определенно зрячая.

Ложе ждало под открытым небом. Просторное как палуба фрегата, заваленное расшитыми подушками и шелковистыми шкурами ланей. Освободиться от шортов стоило определенного труда, но с этим справились и Энди рухнул в блаженство…

…После первого восторга, царица сняла повязку с глаз слепца. Красавица долго всматривалась в лицо гостя, Энди смотрел на нее, на переполненное звездами небо, на чудесный мир и от полноты чувств ничего не видел.

— Ты прекрасен, Герой-с-Моря, — прошептала царица. — Твои глаза волшебны. Я сразу почувствовала. Они драгоценны. Живое, чужеземное серебро. Ты, правда, ничего не видишь?

— Когда-то я видел сияние солнца и звезд, но в твоем присутствии ослепнет любой, — сказал моряк и не соврал ни словом. Он провел ладонью по маленькому лицу с безупречными чертами, царица обвила руками загорелую шею гостя. Властительница острова явно истосковалась по настоящим мужчинам. В общем, случился редкий вариант взаимовыигрышной партии. Редчайшая удача…

Они занимались любовью, засыпали, просыпались, пили вино и снова предавались любви. Восход коснулся своими розовыми перстами легкого шелкового балдахина, ветер вздувал облачным парусом легкую защиту, наслаждаться в тени было ничуть не хуже чем в ночной прохладе. Белый шелк бесконечно трепетал в порывах легкого бриза, царица и гость трепетали в объятьях друг друга. Иногда хозяйка покидала любовника, дабы исполнить свой долг перед гостями — внизу продолжался пир. Прекрасная Ки возвращалась с амфорой, прохладное, едва хмельное вино слегка кружило голову и будило страсть. Энди блаженствовал и засыпал, возлюбленная исчезала и возвращалась, стоило гостю-любовнику пробудиться. Они состязались в нежности, под звуки песнопений и смеха внизу, день обернулся ночью, а восход закатом. Моряк отщипывал ягоды от сочных гроздей винограда, заедал тающую на языке свинину, и мякоть пряной и острой рыбы. Поцелуи снимали сок и жир с губ, поднос великолепной чеканки катился на пол, звон серебра предвещал новые наслаждения, и скрип царской постели слагал очередной гимн любви. Лучи восходящего солнца стеснительно лобзали блеск посудного бесценного серебра, короткий дождь приносил новую свежесть пурпурным простынями. И царица Ки кричала от восторга…

Проснулся Энди от голода. Возлюбленная спала рядом, поджав маленькие ножки, и ровно, отчетливо дыша в глубоком сне. Устала прекрасная Ки. Рулевой нежно улыбнулся звездам и узкой спине любовнице: было от чего устать. Безумные сутки, такая страсть любого вымотает. У него и у самого болела голова и… иные части организма. И есть хотелось просто безумно. Энди протянул руку за ложе, пошарил… Подносов не оказалось, только кость — обглоданная весьма тщательно, и сухие фруктовые косточки. Должно быть, служанки унесли посуду. Это напрасно, теперь придется вниз спускаться. Звуки пира стали чуть глуше, зато приобрели отчетливость:

Chernyy voron, chto ty veshsya

Nad moeyu golovoy.

Ty dobychi ne dozhdeshsya:

Chernyy voron! — ya ne tvoy!

Tyleti-ka, chernyy voron…

Слова были непонятны, но дуэт вдовы и Сана вел мелодию языческого гимна с этакими душевным надрывом и искренностью, что не понять суть обращения к богам было невозможно. Энди сел среди скомканных пурпурных простыней, вытер невольно выступившие от проникновенной песенной мольбы слезы, и дотянулся до стоящего на полу кувшина. Видимо, там просто вода, но смочить высохшее горло просто необходимо. Кувшин, глиняный и довольно кривобокий, был пуст, из широкого горла пахнуло какой-то кислятиной. Рулевой, кряхтя, встал: судя по ощущениям, ноги сдвигать пока не следовало. Гм, ну да, не каждый кий нуждается в биллиардном мелке, хотя с другой стороны… Мысли ощутимо путались. И со зрением было что-то не то — Энди тщетно пытался сфокусировать взгляд на окружающих предметах: все качалось и ускользало. Очевидно, вино оказалось крепче чем представлялось. Спаси нас Болота, еще не хватало осложнений на глаза…

В спину стукнуло что-то легкое, кажется, уже не первый раз. Рулевой повернулся и машинально поймал летевший в грудь камешек. Шутники, заклюй их пеликан…

Шутник оказался один. На сей раз зрение не изменяло: над парапетом веранды торчала голова. Этот… как его… мальчик, который юнга. Гру — его зовут, да. Отчего-то корчит мрачные рожи и манит к себе.

Энди двинулся к гостю-затейнику, и моряка тут же сильно повело в сторону. Мальчишка легко перепрыгнул через перила, поймал за руку.

— Ш-ш! Сверзнешся!

— Я?! Да никогда!

— Тихо, сэр моряк. Подружку разбудишь.

— Никогда! Леди устала, пусть поспит.

— Вот и я о том же. Все устали, пусть спят, — злобно согласился мальчик. — Поэтому не орите.

— Я шепчу. Это внизу воют, — справедливо указал в поющий двор рулевой.

— Вы хрипите и довольно громко. А те, — Энди махнул рукой вниз, — к тем все привыкли. Никто внимания не обращает.

— Я тоже не обращаю, — подумав, решил рулевой. — Но странно, что хвостатый и вдова не устали. Я-то устал.

— Это понятно. Пить-то, небось, хотите? — прищурился мальчишка.

— Хочу. Слушай, где здесь вода?

— У меня, — Гру показал большую бутыль из-под виски.

Глянув на стеклянный сосуд, Энди вспомнил о катере. Странно, за сутки ни разу и мысли не мелькнуло о судне. А там ведь отлив, прилив. И ветер, кажется, менялся.

— Так пить будете? — мальчишка тряхнул заманчиво булькнувшей бутылью.

— Хотелось бы свежей, да уж совсем горло пересохло, давай, — прохрипел, пытаясь сглотнуть, рулевой.