• понятия являются инструментами сугубо человеческого мышления, обеспечивая новый уровень его функционирования;

• понятия обеспечивают коммуникацию людей, актуализируя сходное чувственное психическое содержание (сходные концепты) в сознании участников коммуникации;

• понятия обеспечивают унификацию концептов, имеющихся в сознании разных людей, а также унификацию субъективных глобальных моделей-репрезентаций реальности у разных людей;

• понятия обеспечивают негенетическое наследование преимущественно вербальной, а потому «объективной» картины мира.

Й. Л. Вайсгербер (2004, с. 74) спрашивает, можно ли сформировать концепт grun («зеленый») без вербального символа. И сам же дает отрицательный ответ. По его словам, благодаря вербальному символу (то есть слову. – Авт.) мы приходим к выводу, что многие ощущения можно понятийно охватить, обобщить и использовать как целостную единицу. Здесь языковой знак (слово. – Авт.) не только фиксирует конкретное явление, но и помогает создать «водораздел», очертить поле обзора, давая нам возможность ориентироваться в пестрой череде явлений и восприятий.

Действительно, возникающая в сознании чувственная репрезентация, например модель-репрезентация некой сущности, может превратиться в концепт, репрезентирующий предмет, только в результате ассоциации с образом обозначающего данную модель-репрезентацию слова. Это соединение чувственного предпонятия (то есть модели-репрезентации некой чувственно выделяемой сущности) и образа обозначающего ее слова представляет собой и образование концепта, и формирование полного понятия. Они возникают одновременно.

Чтобы понять роль вербальных символов, надо ответить на вопросы: зачем вообще сознание создает понятия, заменяя ими чувственные и даже вербальные концепты? Какой смысл в том, что концепты ассоциируются с образами определенных слов, превращающихся в результате этого в редуцированные понятия?

Роль редуцированных понятий в человеческом мышлении совершенно невозможно переоценить. В процессе образования понятия образ слова, обозначающего определенный предмет, ассоциируется с репрезентирующей данный предмет сложной психической конструкцией. Конструкция после этого становится концептом. Включаясь в ее структуру, образ слова приобретает способность, как и любая часть психической конструкции, полностью замещать ее собой в сознании. В результате такой ассоциации мышление начинает оперировать вместо громоздких, колоссальных по объему концептов слуховыми или визуальными образами простых искусственных объектов – слов, или редуцированными понятиями.

Замещение в сознании людей их крайне разнообразных и субъективных психических конструкций (концептов) образами простых объектов (определенных слов) оптимизирует человеческое мышление и унифицирует психическое содержание сознания разных людей. Недаром Г. Риккерт (1997, с. 88) пишет, что ценность понятия состоит именно в преодолении бесконечного многообразия субъективных чувственных репрезентаций.

Способность редуцированного понятия полноценно замещать собой соответствующий концепт, неважно, какой он – чувственный или вербальный, резко повышает скорость и эффективность мышления, так как громоздкая, а порой просто невероятно громоздкая и сложная, полимодальная чувственная или смешанная конструкция, которой обычно является даже концепт предмета, замещается образом простейшего искусственного объекта – слова.

Человек понимает известное ему слово немедленно при его восприятии и без актуализации модели-репрезентации, представляющей в сознании обозначаемый данным словом предмет. Это происходит, видимо, с помощью тех же механизмов, что и понимание человеком возникшего в его сознании образа известного ему предмета. Например, слово «яблоко» понятно ему так же сразу и прямо, как образ восприятия самого яблока. Причем чем лучше знаком человеку объект, обозначаемый возникшим в его сознании редуцированным понятием, тем меньше вероятность того, что это редуцированное понятие актуализирует в его сознании соответствующий чувственный концепт, и наоборот.

Можно констатировать, что образ известного слова столь же понятен человеку, как и образ знакомого ему предмета. Дело, видимо, в том, что образ слова включается в модель-репрезентацию предмета, обозначаемого данным словом, и как всякая часть сложной психической конструкции способен полноценно замещать всю ее в сознании.

Мы можем поэтому утвердительно ответить на вопрос Г. Риккерта (1997, с. 88), способен ли человек при понимании слов обходиться совершенно без «воззрительных представлений», то есть визуальных репрезентаций предметов, обозначаемых словами. Г. Риккерт (с. 88–89) своим путем приходит к тому же, замечая, что по крайней мере не все слова понимаемой речи люди переводят в зрительные образы, так как в таком случае совершенно не было бы возможно столь быстрое понимание слов, которое фактически имеет место.

Недаром Л. Витгенштейн пишет: «Когда я мыслю вербально, “значения” не предстают в моем сознании наряду с речевыми выражениями; напротив, сам язык служит носителем мысли» (1994, с. 190). В качестве примера непосредственного понимания слов и предложений Б. Рассел (2009, с. 238) рассматривает, например, реакцию на крик: «Берегись, машина!», услышав который человек оглядывается и отпрыгивает без необходимости в каком-либо дополнительном ментальном посреднике. Автор справедливо полагает, что человек действует правильно и это свидетельствует о непосредственном понимании им слов.