Шрифт:
Послали больного к доктору Сурминскому.
– Пусть везут на пароход! У них на пароходе свой врач есть!
И пришлось везти несчастного на пристань, ждать добрый час, пока вернется катер, везти больного в сильное волнение на зыбком, качающемся катере, версты за полторы от берега, на пароход…
После этого станут понятными все рассказы, которые ходят в каторге про доктора Сурминского.
В разговоре с ним меня очень удивило его нежное, почти любовное отношение к телесным наказаниям.
– Взбрызнут – и всё.
Словно о резеде какой-то шла речь. И он с таким смаком говорил это «взбрызнут»!
Но Господь с ним! Займемся лучше тюремными типами.
Вот чисто, даже щеголевато одетый пожилой человек. Он нарочно прожигает себе нёбо папиросой и растравляет рану чтобы лежать в околотке.
– Работать, что ли, не хочет?
– Какое там! – смеются больные. – Старостой был в номере, за воровство прогнали. Вот теперь и стыдно в номер глаза показать. То все спал на своей наре, а теперь пошел на общую. Был староста, начальство, чиновник, а теперь – такой же каторжный.
Каторга смеется.
Бедняга, видимо, сильно страдает от уязвленного самолюбия.
– Ты что, старина?
– Богодул я, вашескородие! Ни к чему не способный человек!.. Всем и себе лишний. Так вот, живу только, паек ем!
– А много лет-то?
– Лет-то не так чтоб уж очень много, да побоев многонько. Из бродяг я, еще в Сибири ходил бродяжить. Участь хотел переменить. Споймали, так били – сейчас отдает. Ни лечь ни встать. Нутра, должно уж, у меня нет. Тяжко здесь сидеть-то, ох как тяжко! Ну, теперь уж недолго осталось… Теперь недолго…
– Срок скоро кончается?
– Нет. Помру.
Рядом хрипит чахоточный.
– На ту бы сторону мне. Я б и поправился…
– А ведь ему ужасно в этом воздухе быть, доктор?
– Да… Да… Ну да что же делать!
Женская тюрьма
Она не велика.
Всего один номер, человек на десять. Женщины ведь отбывают на Сахалине особую каторгу: их отдают в сожительницы поселенцам.
В тюрьме сидят только состоящие под следствием.
При нашем появлении с нар встают две. Одна – старуха-черкешенка, убийца-рецидивистка, ни звука не понимающая по-русски. Другая – молодая женщина. Крестьянка Вятской губернии. Попала в каторгу за то, что подговорила кума убить мужа.
– Почему же?
– Неволей меня за него отдали. А кума-то я любила. Думала, вместе в каторгу пойдем. Ан его в одно место, а меня в другое.
Здесь она совершила редкое на Сахалине преступление. С оружием в руках защищала своего сожителя.
Он поссорился с поселенцем. На него кинулось девять человек, начали бить. Тогда она бросилась в хату, схватила ружье и выстрелила в первого попавшегося из нападавших.
– Что ж ты, полюбила его, что ли, сожителя?
– Известно, полюбила. Ежели бы не полюбила, разве стала бы его собой защищать, – чай, меня могли убить… Хороший человек, думала, век с ним проживем, а теперь на-тко…
Она утирает набежавшие слезы и принимается тихо, беззвучно рыдать.
– Ничего ей не будет! – успокаивает меня смотритель. – Осудят, отдадут на дальнее поселение опять к какому-нибудь поселенцу в сожительницы… Женщины у нас, на Сахалине, безнаказанны.
Действительно, с одной стороны – как будто безнаказанность. Но какое наказание можно придумать тяжелее этой отдачи другому, отдачи женщины, полюбившей сильно, горячо, готовой жертвовать своей жизнью?
Не пахнуло ли чем-то затхлым на вас? Отжитым временем? Крепостным правом, когда так спокойно отдавали, играя чужой жизнью и сердцем?
Изо всех тюрем, которые мы только что обошли с вами, эта маленькая производит самое тяжелое впечатление.
Карцеры
Сыро, тяжелый, зловонный, невыносимый воздух, но довольно светло.
Таково общее впечатление корсаковских одиночных карцеров при гауптвахте. Здесь содержатся одиночные подследственные и наиболее провинившиеся каторжные.
Вот – Авдеев.
Юноша с неприятным лицом, с отталкивающим взглядом. Необыкновенно циничный.
Он производит впечатление волчонка, затравленного и злобного.
Словно для дополнения сходства, он постоянно стоит около окошечка в двери и грызет дерево. Отгрыз уж порядочно, как будто точит зубы.
Авдееву теперь около 19 лет, а в 15 он был уж признан неисправимым преступником.
Авдеев приговорен к вечной каторге.
В 14 лет он совершил тягчайшее преступление: убил отца и мать.