– Ты что же, бросил искусство, живопись или я что-то не понял?

– Видишь ли, Колян, в жизни возникают такие коллизии, когда мы больше не можем сопротивляться. Мы становимся безвольными, и нет сил и желания для дальнейшего сопротивления. Мы как крохотные щепочки в бурной реке, и несёт нас потоком неведомо куда и наконец выбрасывает на берег. Вот куда выбросит, там мы и остаёмся. Ты же знаешь, если честно служить искусству и при этом никуда не тыркаться, ты меня понимаешь, то редко кому в нём везёт – в основном неудачники, лузеры, как сейчас принято говорить, – мыкаются туда-сюда, влача жалкое существование. Хорошо ещё, если не сопьётся, в последние годы жизни получит какое-то признание. Да и кому оно уже тогда будет нужно. Химера. А я к этому не привык. Первое время после «художки» я ещё как-то трепыхался, корчил из себя непризнанного художника. Много писал и подавал картины на очередной выставком, но брали, как правило, своих. Я ничего не понимал сначала, всё надеялся, а со временем и надежду потерял. Вот однажды написал картину. Выставка приближалась. Помню, долго я с этой картиной возился и вроде бы добился того, что хотел, и чёрт меня дёрнул в этот день пойти в Третьяковку: как увидел я там картины наших гениев, так веришь – чуть с ума не сошёл. Ты понимаешь меня? – будто первый раз на это чудо смотрел. Помню, встал перед «Грачами» Саврасова и с места двинуться не могу, словно на меня благодать с этой картины льётся и наполняет меня всего, даже мурашки по телу побежали. Сколько я у неё простоял – не помню, но только ушёл как оглушённый. Пришёл домой, взглянул на свою мазню, и так мне тошно стало, что, веришь, нет, схватил я эту свою вымученную картину и – шмяк её об пол и давай её ногами топтать, пока из сил не выбился, после чего без всяких сожалений на помойку выбросил.

– А другие картины куда дел? – удивлённо и переживая за своего друга, спросил Николай. – У тебя же были и достаточно удачные работы. Надеюсь, ты помнишь, как мы с тобой на этюды ездили.

– Все – на помойку! Все – без исключения! – выкрикнул Алексей. – С глаз долой, из сердца вон, как говорится. Если бы ты знал, Коля, как я был тогда разочарован в себе и дал зарок – никогда не брать в руки кисть… Как я стал официантом, рассказывать не стану. Дело прошлое. Ты же знаешь: я английский хорошо знал, в спецшколе учился. Предложили «горы золотые». Тогда мне было всё равно, да и куда было податься. Зато сейчас у меня свой магазин, правда, небольшой, но прибыльным оказался. Но иногда, как подумаю о прошлом, такая тоска берёт, что хоть в гроб ложись. Видимо, быть частным предпринимателем мне на роду написано. Я здесь как рыба в воде. – Алексей засмеялся, но в его глазах Светов уловил некое смятение чувств – грусть затаённая виделась в его взгляде и разочарование…

Они ещё долго вспоминали прошлые годы, особенно годы учёбы в художественном училище. В конце концов воспоминания закончились. Дальнейший разговор уже выходил неловким и натянутым. Николай понял, что пора уходить. Он встал.

– Пойду я, Лёша. Пора мне. – Он заметил, что Алексей был расстроен его ранним уходом, однако не удерживал его.

– Ладно, не оправдывайся, я всё понимаю. Всё же я рад, что мы встретились, и нашему разговору особенно. Так ты говоришь, в моих ранних картинах было что-то? – неожиданно с радостной надеждой в голосе спросил Алексей.

– Да, Лёха, и, если бы ты не испугался трудностей, из тебя бы вышел хороший художник, а то, как ты распорядился своими картинами… мне очень жаль. Так нельзя, потому что надо ценить каждый труд, даже если он кажется никчёмным. Хотя что теперь об этом говорить… Я думаю, что ты и сам это понимаешь. Вот что я хочу тебе сказать: талант у тебя есть – он от рождения даётся. Его, как говорится, не пропьёшь и не купишь, – не забывай об этом.

После этих слов своего друга Алексей заметно повеселел.

– Колян, оставайся. Я сейчас быстренько в магазин сбегаю – он тут рядом. Время-то детское – семь часов всего, – принялся упрашивать его Алексей.

– Спасибо тебе, мой друг, но я всё же пойду. Надеюсь, ещё не раз встретимся. Ты же не собираешься из России на ПМЖ уезжать! Мне всегда с тобой было интересно общаться – потому и друзьями в молодости были. – Он обмотал шею шарфом и надел пальто.

– Почему «были», я надеюсь, что мы ими остались и, кто знает, может, ещё и на этюды вместе походим, – неожиданно для себя предположил Алексей.

В это время Света, сидевшая до этого перед включённым телевизором, внезапно вскочила и, молча подойдя к вешалке, стала одеваться.

– А ты куда? – удивился Алексей.

– Я с Колей пойду. Мне домой надо.

– Ну и катитесь! Кругом сплошное равнодушие! Никому ни до кого дела нет!

– Ты лучше останься. Видишь, как ему тяжело, – попросил её Николай.

– Перебьётся. Ты думаешь, я его единственная подруга? – Света надменно взглянула на обозлённого Алексея. – Как бы не так. У него полно других подружек. Мы с ним с детства знакомы. Наши родители ещё дружили…

– Заткнись! – заорал Алексей. – И проваливайте оба отсюда! – Но внезапно гнев его прошёл, и, подойдя к Николаю, он крепко обнял его. – Не обижайся. Я тебе теперь звонить буду, и ты мне – обязательно! Иногда так муторно бывает – ты себе представить не можешь, и – никого вокруг. Без друзей жить нельзя. Вот мы встретились, и так мне легко стало. Может, мне ещё не поздно назад вернуться? Как ты думаешь?

– Да где тебе, – встряла в разговор Света.

– Ты молчи, не с тобой разговаривают!

– Конечно, не поздно. Я только рад буду. И на этюды вместе походим. Звони мне – когда хочешь. Телефон мой помнишь, надеюсь.

Они ещё раз крепко обнялись.

На улице Света бесцеремонно взяла Николая под руку и, содрогнувшись от холода, прижалась к его плечу.

– Я смотрю, ты слишком легко одета, или ты закаляешься таким образом? У меня есть один знакомый, так он даже зимой в одной рубашке ходит. Говорит, что так ему ночью сны положительные снятся. А у тебя как с ночными снами дела обстоят? – весело спросил Николай.