Шрифт:
Введение
Включаем воображение и отправляемся вниз по кроличьей норе!
Мальчик лет четырех и его папа зашли в кафе, куда мы время от времени наведывались набрать текст этой книги. Сидя в уголке, с выжидательно мигающими курсорами на экранах, мы завидовали мальчику, поедавшему гору сливочно-шоколадного мороженого с орехами и маршмеллоу: ему явно было начхать на всякие взрослые заботы типа подсчета калорий. Покончив с мороженым, он встал и направился к маленькому декоративному фонтанчику поблизости. Отец догадался, что у него на уме, полез в карман, вытащил горсть монет, достал пенни и протянул мальчику. Пробравшись к фонтану с монеткой в руке, мальчик пробормотал что-то неразборчиво и как будто нехотя бросил ее в воду. Вернувшись к столу, на вопрос, что он загадал, ответил: «Быть черепашкой-ниндзя». Отец улыбнулся, дал ему еще пенни, и ритуал был повторен.
– Какое желание на этот раз? – спросил папа.
– Принцесса, – ответил мальчик.
Повернувшись к нам, Лори тихонько усмехнулась:
– Патриархат его уже захомутал.
– А может, он хотел быть принцессой? – несмело предположил Дэвид М.
Мальчик вернулся к фонтану со следующей монеткой; третьим, и последним, желанием стало «животное».
– Какое? – поинтересовался отец.
– Бегемот, – провозгласил мальчик.
Перед уходом он еще раз сходил к фонтану, поцеловал его керамический край – может, на счастье или как признание его чар. Оба, отец и сын, казались довольными; в развернувшемся перед нами спектакле каждый из них сыграл свою роль.
Ничего удивительного, что все загаданное мальчиком отличалось от того, что решился бы пожелать любой взрослый. Для более зрелого человека желание – это что-то конкретное и измеримое: например, отдать долги, жить в большом доме, выиграть в лотерею, сбросить вес или, может, обрести любовь – все это потенциально возможно, хотя иногда ставки могут быть высоки. А верящему в чудеса ребенку [1] больше хочется невозможного. Романист Карлос Фуэнтес так пишет о потенциальной способности детей преодолевать повседневный опыт в полете фантазии:
1
В английском варианте текста авторы делают ремарку, что используют в книге слова «дети» (children) и «молодые люди» (young people) как взаимозаменяемые. «Дети» и «детство» более привычны, однако нагружены значением, которое ассоциируется с недееспособностью и уязвимостью, в то время как обозначение «молодые люди» не является уничижительным, и к тому же оно менее категоризирующее. Тем не менее мы в переводе не используем словосочетание «молодые люди», так как в русской культуре оно обозначает скорее юношей и девушек, т. е. людей старше 16–18 лет. Однако соответственно авторам мы подразумеваем, что слова «дети» и «детство» в этом тексте используются только для обозначения возраста. – Прим. ред.
Несмотря на то что в школьном возрасте нас постоянно контролируют – школа, а больше даже семья, – именно в этом периоде жизни мы наиболее свободны от всего, что нас связывает. Кажется, это потому, что в детстве свобода и воображение – это одно и то же и, так как в воображаемом мире возможно все, способность воспарить над пространством семьи и школы позволяет нам жить более обособленно, чем во взрослом возрасте, когда мы вынуждены приспосабливаться, чтобы выжить. Мы, взрослые, должны покорно следовать ритму профессиональной жизни, подчиняться общепринятым правилам, а в детстве каждый из нас был сам себе волшебник (Fuentes, 2011, p. 58).
Как терапевты, мы, конечно, восхищаемся мощью детского воображения, но в силу возраста вряд ли сочтем фантазирование необходимым условием терапевтической встречи и едва ли со всем пылом погрузимся в фантазии ребенка. Если воображению дают волю, то не затем, чтобы использовать его по прямому назначению. Терапевт держит в уме более привычные для него соображения: нужно установить контакт, обеспечить безопасность, возможно сделать скидку на возраст, понаблюдать за игрой или использовать ее как проективный материал. А зачем нужно воображение, если процедура уже выполнена и проблему можно обозначить в трех словах? «Биполярное расстройство. – Следующий! Реактивное расстройство привязанности. – Следующий! – СДВГ. – Следующий! – ОКР. – Следующий!..» Все можно быстро урегулировать; остается только принять предписанные меры с целью вернуть вам счастливого, правильного и сосредоточенного ребенка.
Но в попытках соответствовать общепринятым объяснениям, сделать мир удобочитаемым не принесли ли мы в жертву его чудеса и тайны? Не посадили ли мы, профессионалы, под замок наше собственное воображение? А что, если мы оставили пространство фантазии, выдумки только для тех случаев, когда мы ничем не рискуем? А может, все-таки в самые важные моменты именно воображение нам нужнее всего?
В этой книге мы снова и снова стараемся показать, как велик ресурс воображения. Даже самые сложные проблемы можно одолеть с помощью черепашек-ниндзя или перехитрить, призвав на помощь свободомыслящих принцесс (феминисток, как сказали бы взрослые). А голодные бегемоты этими проблемами с удовольствием полакомятся. Взрослого человека встреча с жизненной проблемой вряд ли вдохновит на полет фантазии, а ребенка – легко.
Почему именно воображение?
Кролики роют норы, которые создают неудобства во дворах, где в остальном царит полный порядок. Каждую весну хозяева домов отправляются в местные хозяйственные магазины и питомники, пытаясь найти способ справиться с этой бедой (в ход идут репелленты, яды, капканы). Ни одному здравомыслящему человеку не придет в голову спуститься вниз по кроличьей норе, как это делает героиня повести Льюиса Кэрролла «Алиса в стране чудес». Когда в наш обычно спокойный мир вторгаются паразиты или эпидемии, это может быть слишком серьезно: тут не до воображения, не до фантазии. Не то что у Алисы – ее встреча с пушистым нарушителем совсем не типична. Мало того что белый кролик одет в жилетку и своей маленькой лапкой достает из кармана часы. Он еще и говорить умеет. «Боже! Боже! Я опаздываю!» – беспокоится он (Carrol, 2000, p. 2). И Алиса нас не разочаровывает. У нее, как у любого ребенка, великолепное воображение, и, когда она видит, как кролик исчезает под землей, она немедленно ныряет вслед за ним в неизвестность.
На наших встречах мы с детьми перемещаемся в другие миры – не физически, конечно. Мы совершаем переход от ожидаемого к неожиданному, от того, что считается обычным, к тому, что этому обычному противоречит. Мы оказываемся в пространстве, в котором зависим от детей, а они уводят нас в дальние дали, даже не покидая комнату. Мы отдаемся этому живому взаимодействию и разрываем ткань реальности, мы приходим к тому, что антрополог Виктор Тернер называет «лиминальностью», то есть «пороговым» состоянием. Это точка входа, где появляется что-то новое, но новое скорее в сослагательном наклонении (то, что могло бы быть), чем в изъявительном (то, что находится непосредственно перед глазами). Именно в этом пространстве мы скорее всего столкнемся с импульсом, который «нарушает и растворяет нормы, управляющие структурированными и узаконенными отношениями, и сопровождается ощущением небывалой силы» (Turner, 1969, p. 128). Дети могут двигаться вдоль границ обычной повседневной жизни, ища выход за ее пределы. А отыскав его, обнаруживают, подобно героям любимых книг или фильмов, сколь многое они теперь могут. Дебора О'Кифи объясняет, как фантастическая литература может указывать нам путь: