Антон Герасимович, несмотря на занятость, уделил мне толику своего времени и внимательно выслушал.

– Возможно Ефим и прав, Семен Семенович, когда утверждает, что вам надо покинуть Иркутск. Однако должен сказать, что на территории больницы вы в относительной безопасности… Конечно, дружки этого - Глаза говорите? – вполне могут проникнуть сюда под видом болящего. А там выждать момент, один удар – и дело сделано. Есть среди этой публики умельцы. Я уж не первый год в Иркутске, приходилось освидетельствовать разные случаи. Но если сторожиться, всё не выглядит так страшно. Хотя Ефиму может быть и видней. Он с этой публикой, как я понял, почаще моего сталкивался. А, кстати, где он сам? – встрепенулся неожиданно доктор.

– Пошел поспрашивать в городе, да порыться у себя на пепелище. Может что уцелело, что можно продать или в дороге пригодится.

– Это он зря, – покачал головой Бреднев и вздохнул. – Будем надеяться, что обойдется. А вы, Семен Семенович, берите винтовку, заступайте на пост, да никого к себе не подпускайте. Даже если это безобидный мальчонка или старичок. А я подумаю, как вашему делу помочь. Есть у меня знакомец, который в подобных ситуациях лучше меня разбирается.

Ефим вернулся ещё засветло. За спиной набитая котомка, с привязанным котелком, на поясе нож, на груди патронташ через плечо, на плече сразу два ружья, в руках огромный мешок с подпалинами и прорехами, в одну из которых свесился рукав тулупа. Прям: к походу и бою готов!

Я в это время стоял на посту. И когда Севостьянов, сложив добро чуть в сторонке, с оружием в руках подошел ко мне, я смог рассмотреть что же он принёс поближе. Одно из ружей было привычной двустволкой, правда с обгоревшим ложем и небольшой вмятиной на одном из стволов. Вторым – однозарядный карамультук непонятной системы, но вполне приличного вида.

С разрешения Ефима я взял дульнозарядку и разглядел её повнимательней. Во-первых, это оказался капсульный штуцер с хорошо различимыми нарезами, калибром поменьше той винтовки, с которой они охраняли двор. На правой стенке ствольной коробки чеканная надпись «Menteler Zug». Я и не слыхивал о таких ружьях. Сверху на стволе вразброс четыре цифры, единичка, семерка, 287 и 1850. Что они означали – кто его знает. Но если 1850 это год выпуска, то не такое и древнее ружьецо. А еще крошечный крестик: то ли швейцарский герб, то ли какая-то техническая метка.

– Есть пулелейка и все приспособы, – довольно пророкотал Ефим. – Надо только капсюли прикупить, да пороху. Так-то они есть, но маловато. А так, целкий штуцер и не лягается.

– А ну-ка, – послышался из-за спины голос Бреднева. – Что это у тебя? Никак федуловский Новотный?

Ефим явственно смутился, а я переспросил, услышав незнакомое слово:

– Новотный?

Доктор тем временем принял из рук Севостьянова двустволку и принялся её рассматривать.

–Да, – с сожалением время спустя произнес Бреднев. – Было ружьё всем на зависть, а теперь только что на стенку повесить в память, сколько всего погибло ценного на пожаре. Ложе, допустим, и заменить можно. А стволы менять, и чтобы непременно на Новотны, это проще новое заказать. И ждать меньше, и по цене не намного дороже выйдет. А Новотны, молодой человек, это фамилия оружейного мастера.

Коль ружьё бьёт на полсотни

Или больше саженей,

Это значит у Новотны

Сотворён феномен сей.

– Я у ребятенков купил за полтину, – виновато проговорил Ефим, опасаясь, что его обвинять в воровстве.

– За полтину, – хмыкнул доктор. – Не переживай, мастер Федулов, говорят, сгорел, когда взорвался винокуренный завод. А семьи у него не было, значит и близких наследников нет. А судя по ружью – и двор его сгорел.

Мне на мгновение почудилось, что Ефим аж задеревенел, но через миг он расслабился, и я с облегчением перевел дух. Но в памяти остались языки дымного пламени и безуминка в глазах Севостьянова.

– Предлагал я Афанасию Маркелычу продать ружье, – продолжал тем временем Бреднев. – Или обменять его на любое из моих. Отказался, – и тут же сменил тему. – Я домой, а вы постарайтесь сегодняшнюю ночь обойтись без стрельбы.

«Однако они толстокожие в этом времени», – подумал я. – «Пол города в пепел, сколько угорело, сколько обожглось, сколько добра погибло! А им хоть бы что; уникальное ружье обсуждают».

А вот у меня от попадания, да после пожара и прочего приключалова, явное раздвоение личности. Вот с одной стороны я Семен Семенович, и что-то делаю, что-то кому-то отвечаю, а с другой где то глубоко прежний Ярик тем временем бьётся в припадке, не зная чему отдать предпочтение: очередному приступу панической атаки или полноценной истерике.

Кажется я сошел с ума. Какая досада!

К чёрту! Как там говорила небезызвестная дамочка? «Я подумаю об этом завтра». А сейчас надо заступать на пост. Кстати… С этой двустволки Новотного вполне можно сделать обрез. Дешево и сердито! Надо бы Ефиму сказать, пусть займется, как выпадет свободная минута.

***

Утром Бреднев приехал на дрожках, управляемых чиновником в мундире.

– Их высокоблагородие господин Гловачевский, из Медицинского Управления военного округа! – склонившись в поклоне с огромным пиететом в голосе прошептал стоящий рядом санитар.

Не хухры-мухры. Высокоблагородие. Он как все кланяются! Будем знать. А то я в местных погонах-эполетах-петлицах, титулах и званиях ни в зуб ногой. Прямо удивительно, что меня как англицкого шпиона до сих пор не разоблачили: этого не знаю, того сроду не ведал. Учить, читать в художественных и научных трудах - это одно. А вот так, чтобы нужное прям отскакивало от зубов… Для этого школьным историком мало быть. Да и какой из меня, будем честно говорить, историк? Спасает только то, что не только я в неадеквате, но и все после пожара в растрепанных чувствах.