Отложив этот факт в своей памяти, я взял её за руку, и мы прошли на корму, за время нашего маленького расследования – остров уже остался позади. Проводив его за горизонт, мы направились перекусить в столовую, а после вернулись в каюту и завалились спать. В порт Рейкьявика прибудем ночью.

Мне бы не хотелось описывать наше пребывание в Исландии. Не потому, что её посещение было сопряжено, с какими-то ни было, неприятностями, скорее наоборот – всё было прекрасно и именно поэтому я не хочу воспоминать всё излишне глубоко, детально. Теребить старые раны, это знаете ли, даже после смерти крайне неприятно. Скажу лишь одно, наша поездка удалась.

Рейкьявик сильно изменился с момента моего последнего одиночного визита, но, даже не смотря на это, присутствие рядом Эмбер изменяло его цвета до неузнаваемости. Я представлял, как могут измениться все другие страны и места, как они окрасятся невообразимыми цветами, недоступными для моих глаз ранее, окажись я там вместе с ней.

Было стойкое ощущение, что все года ранее я был дальтоником, и не различал большинство цветов, довольствуясь преснотой имеющихся, но сейчас… Сейчас всё стало совсем иначе. Моё зрение излечило присутствие рядом Эмбер, тепло её крошечной руки сжимающей мою ладонь расходилось по всему телу с каждым новым прикосновением и добиралось до самого центра глазных яблок, заливало там всё неисчислимыми потоками цветов.

Даже одинокий луч света, в полной темноте проходя через призму, разделяется на множество составляющих его оттенков. Эмбер была моей призмой.

Как я уже говорил ранее, в Исландии было прекрасно, как и время проведённое там вдвоём. Мы провели там месяц и даже доплатили за аренду жилья ещё на недельку, так не хотелось возвращаться в Америку, пусть там и ждал нас дом. Но бытовые дела тянули назад и мы вернулись.

Отбытие состоялось всё из того же Рейкьявика, всё такой же покрытой одеялом северного сияния ночью, как и в момент прибытия. Этот вечер перед отправкой мы провели сидя прямо на камнях недалеко от порта, подстелив поверх влажных булыжников большой плед, который Эмбер тащила с собой в отдельном чемодане ещё на буровую. Мы решили отметить последний день пребывания здесь, последний день видимых миражей местного неба, и для этого я купил отличную бутылку вкуснейшего портвейна. Поддавшись на уговоры продавца, что к этой бутылке грешно не брать кусок местного сыра – я взял и его.

Сыр, портвейн, сияние и мокрый от влажных камней плед. Эмбер прижималась ко мне. Так заканчивался наш последний Исландский вечер. Эмбер выпила больше меня, и по прибытию корабля мне пришлось едва ли не нести её на руках до каюты корабля, что прибыл забрать нас и отвезти домой.

Портовые прожектора пробегались по его корпусу своим жёлтым светом, перекрашивая красный цвет в лиловый и освещая название – Sailors Love 3 .

Стояла ночь. Она опоясывала всё вокруг, от мелких камней, до корпуса корабля и всего острова. Путь до каюты был труден, но успешно мною преодолён. Эмбер уложена в кровать, а багаж разложен по полкам и немногочисленным шкафам нашей маленькой каюты. Слегка уставший я вышел на палубу. Корабль тронулся, прощаясь напоследок со светом порта отвальным гудком. Дизель заурчал и через пару часов пути корабль был один в окружении темноты и собственных огней, медленно, гулко гудя он пробирался сквозь темноту, словно она была жидкая, как море бьющее об борта.

В голове была спокойная тишина. Путь в Америку проходил вдали от Холлоу Бей, и видно его на этот раз не было, но я вспомнил про этот остров. И в голове вспыхнул план. От самого начала до конца он появился в одно мгновение, обрастая деталями впоследствии перемешивания моих мыслей. Слабая усталость объявила капитуляцию, завидев надвигающийся рой идей, мыслей и чувств, и была без сожаления выброшена за борт.

План был прост и был таков. Моя новая жизнь, Холлоу Бей и горящие глаза Эмбер.

Решено.

В следующий отпуск я сделаю ей предложение именно на этом острове и баста!

Эмоции зашкаливали, и на холодном ветру палубы мне стало жарко. Ноги тряслись, но не от холода, а от осознания серьёзности предстоящего шага. Необъяснимые ощущения, тебя всего трясёт, мелкая дрожь бьёт по связкам и суставам, но страха нет. Что же это тогда? Может быть, счастье? Думал я тогда, опираясь на перила и вглядываясь в тёмные воды.

Это состояние поглотило меня до краев, и я не заметил, как простоял на одном месте больше часа. Один из членов экипажа заметил это и подошёл спросить всё ли со мной в порядке. Я знаю это требование, согласно инструкции любой член экипажа корабля, увидев одинокого человека подолгу стоящего у края борта, без видимых на то причин – обязан вмешаться, обратиться к нему. Ведь кто знает, что у него в голове?

А у меня в голове было столько всего, что мира этого страниц не хватит, чтоб перечислить.

Но прикосновение этого человека к моему плечу вернуло сознание на борт реальности и, машинально, я обернулся:

– Капитан? Удивлённо выдал я и так очевидный факт.

Капитан, молниеносно пробежался взглядом по мне, как и должно быть свойственно человеку с жизненным опытом моряка, обязанного максимально быстро оценивать ситуацию, явно успокоившимся тоном спросил:

– Что, не спится?

Капитан…

Его, я должен, нет, непременно обязан упомянуть. К концу моей жизни читатель поймёт почему.

Уже слегка седой, невысокий, коренастый. С голосом человека повидавшего жизнь, пройдя по её морским путям в одной каюте с десятками невзгод и лишений, бессменными спутниками жизни моряка. Несмотря на качку, он стоял стойко, как статуя, прибитая к полу стальными заклёпками, и казался частью корабля. Плотно сжимая в левой руке табачную трубку, по виду, такую же старую и потёртую, как корпус, иллюминаторы и всё вокруг.