С Польшей в принципе все получилось достаточно паршиво. В мирное время я такому восстанию даже бы обрадовался, поскольку появлялся повод разобраться с местным национализмом раз и на всегда, но вот во время войны… Опять же не было у бунтовщиков каких-то реальных шансов против регулярной русской армии, их разгром был только вопросом времени, причем достаточно ограниченного. Но вот потерянное из-за восстание тыловое хозяйство Западного Военного Округа — это был действительно тяжелый удар. Запасы обмундирования, припасов, оружия, снарядов… Вот их в будущем могло очень крепко не хватать на более важных фронтах…

Еще один корпус прикрывал балтийской побережье, один — защищал столицу и один стоял в Финляндии. Кое-какие части помельче оставались в глубине страны в качестве резерва, плюс тыловые подразделения, плюс имеющиеся в относительно быстром доступе иррегуляры из степных народов, толку от которых в современной войне было чуть. Миллион штыков и сабель, а уверенности в завтрашнем дне нет, хоть ты тресни, такой вот парадокс.

Получалось, что даже мобилизовав все силы — спустя два месяца после роспуска ополчение пришлось собирать заново — русская армия практически не имела лишних резервов. Нужно было решать вопрос о формировании новых полков и дивизий, чего делать, если честно, очень не хотелось в первую очередь по экономическим соображениям. Да и лишнего — да что там лишнего, никакого, фактически — оружия на складах почти не осталось, чем эти новые полки вооружать, было решительно непонятно.

В общем, сложившаяся ситуация вынудила меня прервать полугодичный отпуск-командировку в Царьграде и вернуться в Санкт-Петербург. Все же, несмотря на очевидные преимущества телеграфа, некоторые вопросы можно было решить только лично.

Я большим глотком допил остывший уже чай, поставил на стол стакан в подстаканнике и поднялся с кресла чтобы немного размять ноги. К сожалению скорости, на железной дороге в эти времена были далеко не выдающиеся, и даже литерный императорский поезд из Екатеринослава до Санкт-Петербурга следовал около двух суток.

В этот момент все и произошло. Раздался громкий взрыв — темнота за окнами полыхнула короткой, но яркой вспышкой, — поезд тряхнуло, полетели вперед незакрепленные предметы и детали интерьера.

Все происходит настолько быстро, что картинка перед глазами смазывается, мозг не успевает обрабатывать поступающую через глаза информацию, сознание успевает выхватывать только отдельные кадры. Единственная мысль в голове — «Бомба!!!» — мгновенно улетучивается, когда я, влекомый инерцией, перелетаю через письменный стол и впечатываюсь левым боком в удачно подвинувшийся к стене диван. Все равно что-то отчетливо хрустит — то ли кости, то ли деревянный каркас дивана — и руку простреливает болью.

По ушам бьет свист стравливаемого из локомотива пара и скрежет сминаемого металла. Вагон окончательно слетает с рельсов и перекувыркнувшись — я падаю сначала на ставшую полом стену, прикладываясь затылком о дубовые облицовочные панели, а потом соскальзываю на потолок, пытаюсь за что-то зацепиться руками, но тщетно — съезжает с насыпи. Сверху меня накрывает тем самым диваном, который опять выступает в качестве спасителя. Рядом сыпятся стулья, кувыркается и разваливается на части массивный дубовый стол, с грохотом разлетается осколками ростовое зеркало, стоящее ранее у дальней стены вагона.

В какой-то момент какофония звуков неожиданно стихает. Все что могло упасть уже упало и все что могло разбиться уже разбилось. Сквозь ватную тишину в ушах слышны крики пострадавших, кто-то кричит от боли, кто-то явно матерится.

Я попытался пошевелиться, чтобы вылезти из-под груды наваленных верху вещей, но это была явно плохая мысль. Руку вновь прострелило болью, а сознание начало уплывать.

Последнее, что я слышал, были крики о том, что нужно спасать императора, кто-то кажется начал пытаться забраться внутрь покореженного вагона, звеня при этом осколками оконного стекла и отчаянно матерясь. Впрочем, может это были уже игры воображения, так или иначе с мыслью, о том, что крушение императорского поезда — это какая-то паршивая межмировая закономерность, я постепенно отключился.

Глава 4

Обратно в мир живых я возвращался с большим трудом. Сознание приходило обрывками, из которых сложить цельную картину происходящего вокруг было просто невозможно. Все сигналы от органов чувств с большим запасом перекрывала боль в руке, левом боку и голове. Меня точно куда-то несли, потом везли, сквозь туман пробивались чьи-то голоса, кажется встревоженные, но это не точно.

В себя я пришел уже лежа с своей постели в Михайловском замке, благо потолок своей спальни я способен распознать даже в таком состоянии. Пахло в комнате непривычно. Чем-то аптечным. Обычно в моей спальне пахло совсем по-другому.

Я аккуратно скосил глаза влево — при этом шевелить более крупными частями тела я не торопился, предчувствуя далеко не самые приятные ощущения — и обнаружил сидящую рядом на стуле молодую женщину в белом платье медицинской сестры. Сиделка, увлеченно читала какую-то книгу и обратила внимание на мои робкие движения далеко не сразу.

Тем не менее, едва женщина заметила, что я очнулся, как тут же вокруг началась суета. Появился какой-то неизвестный мужчина в очках и с козлиной бородкой на лице, судя по всему дежурный врач. Он стал меня слушать стетоскопом — производства Харьковского завода резинотехнических изделий, машинально отметил я знакомую конструкцию — потом пытался двигать мне руки и ноги, — только в этот момент я понял, что левая рука у меня «закована» в гипсовую повязку, — и наконец обратился непосредственно ко мне.