Делая это заявление, президент приписал немцам идеологические амбиции, которых у них не было (немецких лидеров мало заботили внутренние программы российских правительств). Кроме того, вряд ли можно сказать, что большевистские лидеры соответствуют нашему представлению о «сообществе свободных людей». Они не нуждались в каких-либо инструкциях извне, чтобы убедиться в захватнических и зловещих целях немецкой военщины. Баллард, находившийся тогда в Москве, ознакомившись с речью президента, быстро ухватил его промашку. «Мистер Вильсон. – отметил Баллард в своей докладной записке, подготовленной вскоре после его речи президента, – вы говорили так, будто думаете, что лидеры русских масс надеются добиться достойных демократических условий мира с имперским правительством Германии. Большевики вовсе не рассчитывают получить добрые условия от кайзера. Их единственная надежда и ожидание заключаются в том, чтобы вывести кайзера из игры. Вам не придется спорить, убеждая их в безжалостности немецких империалистов» (Баллард А. Записка «Большевистское движение в России», январь 1918 г.).

Президент вернулся в Вашингтон только в одиннадцать часов вечера в понедельник. На следующее утро (вторник, 13 ноября) после своей обычной партии в гольф он провел два часа в своем кабинете. К этому времени поступила еще одна порция официальных отчетов. Их было достаточно, чтобы полностью убедиться в следующем:

1. Власть в Петрограде и, вероятно, также в Москве находится в руках соответствующих Советов, поскольку Временное правительство свергнуто, а большинство его членов арестовано.

2. Петроградский совет претендует на роль национального правительства России; Троцкий назначен комиссаром по иностранным делам (то есть официально возглавил Наркомат иностранных дел);

3. Новый режим предлагает немедленный мир.

4. Керенский, совершивший побег, по достоверным сведениям, наступает на Петроград с антибольшевистски настроенными вооруженными силами.

Позже в тот же день президент написал личное письмо представителю Флориды Фрэнку Кларку, в котором говорилось: «…Я ни в коем случае не потерял веру в российский исход. России, как и Франции в прошлом столетии, без сомнения, придется пройти через глубокие воды, но она выйдет на земную твердь с другой стороны, и ее великий народ – ибо этот народ велик – по моему мнению, займет подобающее ему в мире место».

До пятницы 16 ноября никакой непосредственной информации от посла Фрэнсиса не поступало. Всю неделю газеты публиковали статьи о боях между красными и белыми, ненадежность противоречивых историй носила очевидный характер, однако их было вполне достаточно, чтобы поднять серьезные вопросы относительно того, добьются ли большевики успеха в сохранении власти. До 16 ноября включительно Госдепартамент все еще жаловался корреспондентам на то, что связь была настолько плохой, что «невозможно понять, что происходит в России». Наконец в субботу, 17 ноября, довольно надежными свидетельствами подтвердился окончательный провал попытки Керенского перейти в контрнаступление. Можно было бы предположить, что в какой-то момент в течение недели с 10 по 17 ноября президент дополнительно обсудил с ведущими советниками ситуацию, возникшую в России, ее влияние на ведение войны и будущее отношение к этой стране. К сожалению, в опубликованных исторических записях на этот счет нет никаких указаний. В личных бумагах президента или госсекретаря также отсутствуют даже намеки на какую-либо интенсивную озабоченность российской проблемой.

И это менее удивительно, чем может показаться на первый взгляд. Информация, имевшаяся в распоряжении правительства Соединенных Штатов, по-прежнему была фрагментарной и сбивающей с толку. Не существовало никаких надежных предпосылок к тому, что большевики навсегда закрепились у власти. Более того, полковник Хаус только что прибыл в Англию в качестве специального представителя президента, вооруженный самыми широкими полномочиями обсуждения с британцами и другими европейскими союзниками вопросов, касающихся общего ведения военных действий. К этой категории, несомненно, следовало отнести и распад России. Возникало естественное желание дождаться подробного доклада полковника, прежде чем окончательно определять американское отношение к новой ситуации.

В отсутствие каких-либо указаний из Вашингтона послу Фрэнсису оставалось только проявлять максимальную осмотрительность в отношении политических поступков в этих необычных обстоятельствах. Его главная проблема на данный момент заключалась в том, продолжать ли поддерживать американское официальное представительство в российской столице, поскольку правительство, при котором оно было аккредитовано, исчезло, и устанавливать ли связь с новой партией, узурпировавшей власть. Встреча дипломатического корпуса, состоявшаяся 8 ноября, не смогла оказать ему особой помощи или дать наставлений. Решение Троцкого двумя днями позже занять здание Министерства иностранных дел явно говорило о том, что большевистские власти в ближайшее время рассчитывали вступить в дипломатические сношения с иностранными правительствами. Но ситуация все еще оставалась слишком запутанной, а долговечность большевистской власти – слишком неопределенной, чтобы давать полезные рекомендации Вашингтону о выборе политической линии по отношению к новому режиму. На второй день после революции Фрэнсис телеграфировал в Вашингтон, как само собой разумеющееся отметил, что «в настоящее время мы не должны предоставлять России займов». Это была первая и последняя рекомендация, данная Фрэнсисом своему правительству по отношению к новому режиму в первые дни большевистской власти. Как и все остальные обыватели российской столицы, он, затаив дыхание, продолжал наблюдать, смогут ли большевики сохранить свою власть против ожидаемой контратаки Керенского.

Хотя безопасность посольства находилась под угрозой, по крайней мере, в такой степени, что он организовал высылку незамужних американских женщин и мужчин с женами и детьми, опасность не казалась достаточно большой, чтобы оправдать полную эвакуацию всей канцелярии. Безусловно, в городе царил хаос, местами происходили случайные кровопролития, но беспорядки и насилие пока не были направлены против иностранцев.

Известны по меньшей мере два случая в дни, непосредственно следующие за захватом власти большевиками, когда младшие офицеры американской военной миссии посетили Троцкого и обсудили с ним порядок охраны посольства. По-видимому, их заверили, что все иностранцы, особенно американские граждане, будут находиться в российской столице в полной безопасности. В дополнение к этому военные атташе союзников, включая генерала Джадсона, посетили большевистского уполномоченного Муравьева [19] , назначенного военным комендантом Петроградского округа, и просили его о защите иностранных дипломатических миссий, где, очевидно, получили аналогичные заверения. Создается впечатление, что у некоторых иностранцев явно были преувеличенные впечатления о числе кровопролитий и уровне опасности. Приведу пару характерных цитат: «Первое, что я должен вам сказать, – это то, что мы все сидим на бомбе. Я просто жду, когда кто-нибудь поднесет к ней спичку. Если посол выберется из этой передряги, нам ужасно повезет» (из частного письма Ф. Джордана от 30 ноября); «…вы не можете сказать, в какую минуту вас убьют. Эти сумасшедшие люди убивают друг друга так же, как мы прихлопываем мух у себя дома. Прожив 18 месяцев в такой дикой стране, как эта, чувствуешь, что есть только два достойных места для жизни: одно – рай, другое – Америка» (из дневниковой записи У. Джадсона 14–16 ноября).

Таким образом, не только не существовало непосредственной физической необходимости в эвакуации американского посольства, но и были общие сомнения, что такой шаг был бы политически разумным. Многим американцам, проникнутым характерной концепцией, что наличие дипломатического представительства является жестом дружбы, а не просто каналом межправительственной связи, казалось, что отзыв официальных представителей будет равнозначен «отказу» от российского народа или, по крайней мере, от тех элементов, которые все еще благосклонны к делу союзников. Генеральный консул в Москве телеграфировал в Вашингтон, что в целях противодействия немецкому шпионажу и пропаганде, «…а также для оказания моральной поддержки лучшим элементам в России, которые вновь возьмут верх, необходимо приложить все усилия для сохранения каждого американского агентства в России» (телеграмма № 59 от 17 ноября).