Заявление Сесила представляет интерес в двух отношениях. По-видимому, это было первое ответственное заявление одного из крупных западных правительств по вопросу признания нового правительства. Относительно незадолго до межсоюзнической конференции в Париже он заранее предсказывал позицию, которую займут британцы по отношению к Советам. Но помимо этого интервью Сесила отражало иллюзию, с которой государственные деятели союзников, особенно находящиеся в Вашингтоне, расстались бы очень медленно и с величайшей неохотой – иллюзии того, что существует значительная доля российской общественности, которая все еще «озабочена» войной, как мировой битвой, и эмоционально заинтересована в ее целях. За эту иллюзию, опасную и ошибочную, упрямо цеплялась часть союзной общественности и чиновничества, несмотря на все предупреждения. В этом ключе хочется вспомнить сцену на официальном приеме в честь миссии Рута летом 1917 года, когда один из министров Временного правительства, раздраженный потоком красноречия об общих целях в войне, повернулся к русскому помощнику миссии и сказал: «Молодой человек, не могли бы вы разъяснить этим американцам, что мы устали от этой войны? Объясните им, что нам надоело кровопролитие».

Возможно, на этом этапе было бы удобно сделать паузу и резюмировать позиции, в которых оказались различные партии в конце недели с 17 по 24 ноября, всего через две недели после захвата власти большевиками. Для этого есть веская причина, потому что следующая неделя, последняя в ноябре, должна была принести путаницу событий в отношениях между западными державами и советскими лидерами, и трудно реконструировать значение этих событий без четкого понимания основных позиций каждой из сторон.

В Петрограде советские лидеры, отказавшись от попытки действовать через Духонина, были заняты налаживанием контактов с лояльными к ним солдатскими комитетами с целью найти кого-нибудь, кто мог бы обратиться к немцам с достаточным подобием полномочий. Прежде чем предпринять независимые и односторонние шаги для официального выхода России из войны, они, как уже отмечалось, обратились к правительствам союзников с призывом о признании и приглашением присоединиться к ним в поисках всеобщего мира, но так и не дождались никакого ответа. В обращении к войскам, опубликованном 22 ноября, они призывали солдат начать переговоры спонтанно: «Пусть полки на фронте немедленно выберут полномочных представителей, чтобы официально начать переговоры о перемирии с врагом. Совет народных комиссаров дает вам право сделать это. Информируйте нас о каждом шаге переговоров. Только Совет народных комиссаров имеет право подписать заключительную конвенцию…»

Позже советские лидеры, по-видимому, поняли, что дело не может продолжаться в такой привлекательной «неформальности», и предприняли шаги, чтобы организовать встречу с немцами единой уполномоченной и одобренной делегацией. Это заняло время, но к субботе, 24 ноября, когда сообщение о ноте Троцкого находилось в Вашингтоне в процессе расшифровки, договоренности хорошо продвинулись. К вечеру субботы большевистские лидеры с нетерпением ожидали реакции союзников. Вероятно, с еще большим нетерпением и интересом они ожидали известий о том, что российские части организованно покинули позиции противостояния с немцами.

У Ленина и его соратников создалось впечатление, что они поставили все воюющие стороны в неловкое и серьезное затруднительное положение, опубликовав секретные договоры и одновременно предприняв шаги по прекращению войны на основе отказа от аннексий или контрибуций. Введенные в заблуждение различными искаженными представлениями о состоянии морального духа в различных воюющих странах, и об общественном отклике на их собственные революционные действия за границей, они пришли к самоуверенному выводу, что обладают политическим рычагом влияния на западные правительства через их рабочих и солдат, с помощью которых они могли бы силой либо шантажом заставить власть имущих согласиться на предписанные условия. В противном случае, по мнению большевиков, западные страны затянуло бы в круговерть революционных потрясений.

Они были совершенно беспристрастны в своей ненависти к воюющим правительствам, не находя различий между двумя враждующими сторонами, и с нетерпением ожидали результатов политического давления, которое намеревались наращивать. Но все же главные тревоги большевистских лидеров были связаны с их собственной внутренней ситуацией. С особым беспокойством большевистские лидеры отнеслись к обращениям союзников к Духонину, поскольку они были адресованы не к ним, а именно генералу-антибольшевику, и сформулированы весьма угрожающе.

В посольствах союзников в Петрограде, включая посольство Соединенных Штатов, посланники ожидали реакции своих правительств на советский Декрет о мире и признание нового правительства России. Посланники сделали свое дело, дав собственные рекомендации, и теперь им оставалось только ждать. Но после прохождения некоторого времени влияние Октябрьской революции и ее непосредственные последствия начали постепенно осознаваться сотрудниками союзнических миссий и вызывать резкое разделение реакции и мнений. Окончательный выход России из рядов коалиции воюющих наций должен был вызвать замешательство и ужас у людей, чье присутствие и функции в Петрограде были непосредственно связаны с военными усилиями их стран. В целом союзные иностранные колонии в российской столице, состоящие из людей, на жизнь которых глубоко повлияли произошедшие политические перемены, были первыми, кто воспринял и впитал в себя сильное разделяющее воздействие, которое феномену советской власти навсегда стало суждено оказывать на западное общество.

В это время внимание Западной Европы было приковано к предстоящей Межсоюзнической конференции в Париже и к вопросу объединения военных усилий союзников. Катастрофическое поражение итальянцев в конце октября усилило понимание необходимости такого объединения, как и прогрессирующий распад русских армий после неудачной попытки Керенского провести летнее наступление. 8 ноября, в день большевистского переворота, французы, англичане и итальянцы договорились о создании Высшего военного совета, но соглашение носило неофициальный характер, и ряд важных организационных вопросов еще только предстояло уладить. По мере того как военные действия Америки начали приобретать значимые масштабы, стала быстро произрастать потребность в координации с союзниками. В конце октября Вильсон отправил полковника Хауса в Европу не только ради представления позиции Соединенных Штатов на предстоящей конференции, но и для общедоступности обсуждения важнейших политических и военных проблем с другими лидерами коалиции.

Хаус прибыл в Англию 7 ноября, где его приняли с почестями, достойными премьер-министра, если только не главы государства. «Никогда еще в истории, – писал лондонский корреспондент „Нью-Йорк таймс“, – приехавший в Европу заморский иностранец не находил в ней столь большего признания и не обладал большей властью». Лондонская «Таймс» приравняла переговоры Хауса с британскими лидерами к личной встрече правительств, фактически поставив, таким образом, полковника Хауса на один уровень с правительством Соединенных Штатов.