На следующий день, 29 ноября, пришелся День благодарения. Американцы в Петрограде отложили на время свои дипломатические проблемы, чтобы дружески отметить праздник. Его официальная часть завершилась проповедью пастора преподобного Дж. Саймонса [25] на тему «Твое благодарение в трудные времена». Во второй половине дня посол провел прием для 250 американцев, все еще остававшихся в городе, и нескольких российских гостей. Прием еще продолжался, а посол уже получил новое сообщение от Троцкого, разосланное всем главам союзнических миссий, информирующее – на этот раз официально, – что германское Верховное командование дало согласие на начало переговоров о «немедленном перемирии на всех фронтах с целью заключения демократического мира без аннексий и контрибуций с правом всех наций на самоопределение». Троцкий подтверждал, что военные действия на русском фронте приостановлены, а первичный этап переговоров начнется 2 декабря. Из сообщения следовало, что Совет народных комиссаров продолжает выступать за одновременные переговоры всех союзников. Правительствам всех стран было предложено сообщить, желают ли они принять участие в переговорах, начало которых запланировано на 17:00 указанной выше даты. Сообщение Троцкого, информативное по сути и не содержащее ничего провокационного, было передано Фрэнсисом в Госдепартамент и не имело никаких дополнительных рекомендаций посла (телеграмма № 2040 от 29 ноября 1917 г. через американскую миссию в Стокгольме).

На следующее утро после Дня благодарения (пятница, 30 ноября) дух благодарности быстро уступил место разногласиям в связи с грядущей неопределенностью ситуации. Споры сосредоточились вокруг целесообразности вхождения Джадсона в контакт с советскими властями, чтобы попытаться повлиять на условия договора о перемирии. Этот вопрос обсуждался на дневной встрече непосредственно в кабинете посла, на которой присутствовали сам Фрэнсис, советник посольства Батлер Райт, генерал Джадсон, Рэймонд Робинс и Эдгар Сиссон. Для Сиссона, который только что прибыл в Петроград, это стало первым участием в обсуждениях подобного рода. До начала переговоров оставалось всего два дня, и Джадсону не терпелось без промедления посетить Троцкого, чтобы убедить Советы настаивать на включении в договор, на каких бы то ни было условиях, положений, запрещающих удаление германских войск с Восточного фронта. Однако генерал не хотел совершать такой визит без личного одобрения посла. Остальные присутствующие поддерживали Джадсона, пытаясь заставить колеблющегося старого джентльмена дать свое согласие.

Атмосферу этой дискуссии можно лучше всего представить, если принять во внимание существующие свидетельства о личных отношениях Фрэнсиса (по крайней мере в то конкретное время) с четырьмя высокопоставленными лицами, присутствовавшими на встрече, – с Джадсоном, Робинсом, Сиссоном и Райтом. Первые трое, как мы видели, были несколько удалены непосредственно от посольской канцелярии. Все они получали инструкции от своих ведомств в Вашингтоне, но ни в одном случае сам Вашингтон не потрудился установить четкие границы компетенции и полномочий между ними и послом.

Как было указано выше, генерал Джадсон занимал две объединенные должности – военного атташе и главы американской военной миссии. Это ставило его в странное положение – с одной стороны, он, безусловно, был подчиненным посла, с другой – было сомнительно, что он таковым является. Его личные контакты с советскими властями уже стали болезненным и спорным вопросом между ним и послом. Это противостояние возникло незадолго до 19 ноября, когда Джадсон вместе с французским и британским военными атташе посетили коменданта Петроградского округа и совместно обсудили вопросы, касающиеся охраны иностранных дипломатических представительств в столице. «Я не знал об этом, – пожаловался Фрэнсис госсекретарю, – до тех пор, пока советская охрана уже не была выставлена. Когда я был проинформирован, выразил свое недовольство и отменил охрану, поскольку… это могло быть расценено как признание правительства Ленина-Троцкого» (из письма Фрэнсиса Лансингу от 20 ноября). Этот вопрос стал предметом обсуждения между послом и военным атташе 19 ноября, и, по-видимому, оно происходило не в самой дружеской манере. Свое понимание этого вопроса Джадсон впоследствии выразил в служебной записке Фрэнсису, заканчивающейся словами: «Вы хотите, чтобы я воздерживался от контактов со Смольным по таким тривиальным вопросам, как телефонная связь, охрана и тому подобное?» На это генерал получил не менее жесткий ответ посла, совершенно ясно показывающий напряженность и отсутствие взаимопонимания: «…Когда я попросил вас посовещаться со мной перед таким общением, вы сказали, что могут возникнуть чрезвычайные ситуации, которые не дадут вам времени посоветоваться. Мой ответ подразумевал, что я нахожусь в посольстве и доступен в любое время» (служебная записка от Фрэнсиса Джадсону, 20 ноября).

В дополнение к общей нервозности посла по поводу контактов Джадсона с советскими властями следует иметь в виду еще одно неприятное обстоятельство, влияющее на отношения между двумя мужчинами. 21 ноября, на следующий день после «охранного» конфликта, посол находился в подавленном и взбешенном состоянии одновременно, получив из Государственного департамента телеграмму относительно мадам де Крам. Департамент сообщал, что, по имеющимся у него сведениям, мадам де Крам работает в каком-то качестве в посольстве. Поскольку у департамента есть основания подозревать эту женщину в шпионаже, Фрэнсису предписывалось предпринять немедленные шаги, чтобы разорвать ее связь с посольством. Сообщение заканчивалось предупреждением о том, что «мадам де Крам не следует разрешать никакого доступа к секретной информации» (Национальный архив, телеграмма от Лансинга Фрэнсису 14 ноября; получена Фрэнсисом 21 ноября). Когда Райт положил на стол посла расшифрованную телеграмму, тот пришел в ярость. Он был уверен, что эта бумага была результатом доноса кого-то из его ближайшего окружения. Скорее всего, в качестве главного подозреваемого выступал Джадсон (причем совершенно неоправданно). Генерал, сильно переживающий из-за ситуации с де Крам, был единственным подчиненным Фрэнсиса, которому хватило смелости сказать послу в лицо все, что он об этом думает. Его военная прямота вполне могла навлечь на него ничем не заслуженное подозрение. С гневом и изумлением 24 ноября Фрэнсис отправил в Госдепартамент ответ с требованием оснований для подобных инсинуаций. На момент совещания, 30 ноября, ответа Госдепа еще не поступило, и посол кипел от негодования и подозрительности. День или два спустя он получил телеграмму из Вашингтона, в которой просто говорилось, что информация «поступила из нескольких источников, которые считаются надежными» (Национальный архив, телеграмма № 1872 Лансинга Фрэнсису, 30 ноября).

Отношения посла с Робинсом были едва ли менее туманными, чем с Джадсоном. Теперь он возглавлял Комиссию Красного Креста вместо покинувшего 27 ноября Петроград Томпсона, и следует помнить, что посол с самого начала был против создания этой комиссии как таковой. Как умный человек, он прекрасно отдавал себе отчет, что его руководство никогда не относилось к нему с полным доверием и не давало полной информации о своей деятельности.

Робинс встречался с Троцким уже в первые два или три дня после большевистского переворота и с тех пор продолжал поддерживать с ним связь через Гумберга. Очевидно, именно он подтолкнул Джадсона к тому, чтобы тот написал второе письмо Марушевскому с вполне конкретной политической целью, о чем посол не был проинформирован. Но это было еще не самое худшее. По имеющимся свидетельствам, Робинс виделся с Троцким в день совещания у посла 30 ноября и беседовал с большевистским лидером именно по поводу писем Джадсона, однако ни словом не обмолвился об этой беседе, несмотря на ее очевидное отношение к обсуждаемой теме. Доказательства этой встречи можно найти в следующем отрывке из речи, произнесенной Троцким позже в тот же день перед Петроградским советом: «Сегодня у меня здесь, в Смольном, были два американца, тесно связанные с американскими капиталистическими элементами, которые заверили меня, что отношение к нам Соединенных Штатов правильно отражено в письме Джадсона, а не Керта. И я склоняюсь к тому, что они правы. Не потому, конечно, что верю в платоническую симпатию к русскому народу, в которой американские империалисты хотят меня убедить. Дело в том, что после всего, что произошло за последние несколько дней, американские дипломаты понимают, что не могут победить русскую революцию, и поэтому хотят вступить с нами в дружественные отношения, рассчитывая, что это будет отличным средством конкуренции с немецкими, а особенно с британскими капиталистами после войны. Во всяком случае, нас ни в малейшей степени не интересует отношение к нам империалистов-союзников или империалистов-врагов. Мы будем проводить независимую классовую политику, невзирая на их отношение к нам, и я упоминаю о сделанных заверениях только потому, что вижу в них симптом непоколебимых сил русской революции и ее правительства».

Трудно представить, кто могли бы быть эти «два американца, тесно связанные с американскими капиталистическими элементами», если не Робинс и Гумберт. Если эта гипотеза верна и мы поверим словам Троцкого, то можно отметить, что Робинс без колебаний проинформировал большевистского лидера об истинной позиции Соединенных Штатов, что являлось исключительной прерогативой Фрэнсиса. Кроме того, стоит отметить, что Троцкий в своем публичном заявлении зафиксировал скептицизм по поводу симпатий визитеров к русскому народу, объяснив готовность двух американцев идти на контакт мотивами империалистической коммерческой жадности, и использовал факт этой встречи как доказательство растущего авторитета советского правительства.

В телеграмме, отправленной в Вашингтон на следующий день, после того как текст выступления Троцкого появился в газетах, Фрэнсис довольно патетично заявил, что «пытался выяснить», кто были те два американца, осмелившиеся говорить от имени правительства Соединенных Штатов, «от чего я воздерживаюсь до сих пор» (телеграмма № 2049 от Фрэнсиса Лансингу 1 декабря). Наивно предполагать, что у него могли возникнуть какие-либо вопросы относительно личностей, посетивших Троцкого, несмотря на отсутствие прямых доказательств. Разумно допустить, что Джадсон был знаком с обстоятельствами этого визита хотя бы потому, что неизвестные американцы отважились сообщить Троцкому, какому из двух взаимоисключающих материалов следует верить. Все эти обстоятельства указывают на трагическое состояние взаимной подозрительности и отсутствия откровенности в американском официальном сообществе: военный атташе и глава Миссии Красного Креста, очевидно, скрывали от посла встречи и обсуждения, происходящие с советским наркомом иностранных дел, а послу, имеющему доказательства происходящего за его спиной, оставалось только гадать о причинах возникновения подобных контактов.