И ничего нельзя поделать! Только пепелить взглядами в бессильной ярости. Город, тем более столица — это вам не деревня, где ездят и ходят безо всякого порядка, без соблюдения права и лева. И в городе с давних пор действуют «Установления благолепного проезда колесных экипажей и передвижения пешеходов». Не то что стащить проезжего с облучка, а бросить в него пустяковиной вроде куска грязи или комка бумаги есть нешуточное прегрешение. Это к мальчишеским дракам Стражники относятся лениво, разве что посвистят издали, чтобы разбежались. Даже если и уцапают драчуна, самое тяжелое, что его ждет, — словесная выволочка да пара подзатыльников, и уж в самом крайнем случае полдюжины розог (все это для городского мальчишки — плюнуть и растереть, в драках порой достается больше, а в Школариумах дерут почище). А вот нарушителю «Установлений» полагается немаленький денежный начет, и Стражники их грабастают с большим рвением. Это у них потаенный доход такой: приволочь виновника к родителю, расписать его нарушения, изрядно от себя прибавив, — и замять все, получив в собственный карман денежку втрое-вчетверо меньшую, чем пришлось бы заплатить в начет после составления «ловчей бумаги». Обычно родители понимают свою выгоду и охотно соглашаются — а потом крепенько дерут отпрыска за то, что ввел в нечаянный расход.

Вот как раз и Стражник прохаживается. Не осмелились ушлепки те юные, хоть Тарик и чуял спиной их пылавшие злобой взгляды. Вот так и получается, что единственная возможность для Школяра без малейшего для себя ущерба побывать в Темном районе, обеспечив тем самым себе почет на своей улице, — пересечь его, гордо восседая на облучке. Вот только это мало у кого получается — у многих родителей лошади с повозкой нет, не нужны они в их ремесле. С этой стороны Тарику сокрушительно не везло — всякий раз родитель, когда ездил в деревню за мясом, выезжал из города одной и той же дорогой, пролегавшей вдали от Темных районов. А править телегой в одиночку Тарик мог лишь после того, как станет Подмастерьем, и уж будьте уверены: в первую свою самостоятельную поездку на облучке он постарается сделать крюк, чтобы гордо проехать по Темному району. Подмастерья, конечно, уже не носят сов, но по бляхе можно в два счета определить, из Светлого Цеха проезжий или из Темного... Рыбарь, ясное дело, не заметил этого безмолвного поединка взглядов и ведать не ведал об одержанной Тариком победе, хотя почти не отрывал взгляда от пешеходни. Он, смело можно сказать, повеселел — на смену прежнему унынию от безнадежности положения пришла явная бодрость и живой интерес к происходящему вокруг. Точнее...

Точнее, к определенной категории прохожих. Тарик в этом убедился, когда рыбарь не без игривости заметил:

— Ну, это ж надо, в чем в городе девки с бабами ходят... И не оглядывается ведь вслед никто! В деревне вышла б так не то что на улку, а во двор — засрамили б, прозвище позорное придумали, чтоб до седых волос носила...

Только дремучую деревенщину это могло пронять до печенок, а для столичного жителя картина была привычная: с наступлением жарких дней все горожанки, от девчонок до пожилых, щеголяли в летних платьицах на узких лямочках, открывавших взору руки, плечи, кусочек спины и кое-что спереди. У совсем молодых яблочки полностью прикрыты, а у замужних вырез поглубже, открывает и ложбинку меж грудками, и еще немного (а у благородных дворянок вырезы еще смелее, им дозволено).

Враньем было бы утверждать, что летние платьица — вернее, то, что они открывали взору, — Тарика не занимали вообще. Еще как занимали — вот и сейчас вон та рыженькая, парой годочков его постарше, в синем платьице с россыпью белых цветочков... Другое дело, что ни один мальчишка, вдоволь насмотревшийся прелестей, не станет пялиться на самых что ни на есть раскрасавиц так, как впервые в жизни узревший городские летние платьица рыбарь, который того и гляди слюни пустит...

Одна незадача: летние платьица носили все поголовно, в том числе и толстухи, и страшненькие, и кривоногие, и такие, каким бы Тарик, будь он королем, указом предписал бы появляться на улицах не иначе как в балахонах до земли наподобие ряс священников и монахов, да еще с опущенными капюшонами, чтобы лошади не пугались, а повесы не плевались мысленно. Вот, BOOT! О чем думал Создатель, творя этакое?

Тарик отвернулся от пешеходни — а рыбарь все таращился, явно предвкушая, как будет взахлеб расписывать у себя в деревне городские срамотные наряды, и ведь найдутся такие, что ему не поверят...

Обстановка располагала к некоторой игривости, и Тарик, не особенно колеблясь, спросил:

— Любезный рыбарь, а правду говорят, что деревенские девчонки уже годков с двенадцати вовсю жулькаются?

Не раз побывав в деревне, он насмотрелся женских нарядов: все, от малышек до пожилых, носили юбки на пару ладоней пониже колен и сорочки с длинными рукавами, без малейших вырезов, разве что оставлявшие голой шею — они были без воротников, даже праздничные. И дочки деревенских богатеев, хоть юбки у них кадафасные, порой даже аксамитовые, а сорочки шелковые, строго придерживались тех же фасонов (пользуясь словечком дамских портных).

Так что о деревенской женской одежде он знал предостаточно. А вот о том, как складываются отношения меж деревенскими мальчишками и девчонками, представления не имел. Некого было порасспросить. Деревенские мальчишки держались с ним отчужденно: драться не лезли, когда он любопытства ради ходил по деревне, задирать не задирали, но и знакомиться не пытались, глядели в точности так, как он сам смотрел бы на проезжающую почтовую карету — мельком, без малейшего интереса. Иные девчонки, правда, смотрели долго и лукаво, по глазам видно было, что не прочь поболтать и познакомиться. Однако отец, как только стал брать с собой Тарика, настрого предупредил: с деревенскими девчонками язык не чесать, деревенские обычно таковы, что обязательно подкараулят и поколотят, и жаловаться некому. Так что Тарик мог лишь подозревать (после того, что было месяц назад в деревне по имени Кудрявая Межа), что вряд ли деревенские порядки на этот счет так уж сильно отличаются от городских, мальчишки и девчонки везде одинаковы. Но точно узнать неоткуда: Буба-Пирожок, тоже часто ездивший с родителем в деревню, плел разные завлекательности про свои приятные приключения с деревенскими девчонками, но Бубу все знают как записного враля, так что веры ему нет ни малейшей, натреплет шесть коробов про то, чего никогда не было...

— Чистая правдочка, господин городской! — откликнулся рыбарь. — Как стукнет двенадцать, так и начинают — издавна так заведено, священное число и тут свое дело делает42. А ежели поразмыслить, дело тут даже не в священном числе. Девки в деревне, знамо дело, уже в двенадцать не такие квелые, как городские, не в обиду вам будь сказано. Все при них, надобно вам знать. Вот и жулькаются, разве что парней выбирают на два-три годика себя постарше, чтобы знали обхождение. А родители смотрят сквозь пальцы — ежели, конечно, все устраивается так, чтобы было шитокрыто, подальше с глаз. Бывает даже, что, ежели жених выяснит, что молодуха нераспечатанная, — он в претензию встает: ты что же это, говорит, до меня никого и не привлекла, может, у тебя изъян какой? Вот ежели меня самого взять...

И он многословно и нудновато, с кучей ненужных подробностей принялся повествовать, как в пятнадцать лет пересекся с девчонкой тринадцати годочков и уже через три дня убедился на сеновале, что она и жаркая, и распечатанная, что неудивительно: одна из самых красивых девчонок в немаленькой деревне, парни за ней табуном ходили, так что выбор у нее был богатющий. И они три года любились в укромных местах, он за первый год влипал в добрую дюжину прежестоких драк, пока не убедились, что они друг другу верные, и не отстали. А на четвертый год они свадьбу сыграли, о чем нисколечко не жалеют и двух детей растят в согласии...