Гаусс в два прыжка вернулся на свое рабочее место, со скоростью совершенно не соответствующей его комплекции и деловому костюму.

– Вчера на кафедру пришел запрос от самого, – он ткнул в потолок пухлым пальцем, украшенным массивным перстнем и чуть понизил голос, – для проведения новой вылазки требуется парочка классных спецов по межрасовым контактам. Сами понимаете, запросы такой важности нужно выполнять незамедлительно и на высшем уровне. Я сразу подумал о вас и капитане Сооу, профессионалов такого уровня во всем Союзе не сыскать.

– Господин Гаусс, вы же знаете, я давно закончил оперативную работу и капитан Сооу тоже. Я преподаватель и теперь моя обязанность готовить первоклассных специалистов для выполнения такого рода операций. Если вопрос настолько срочный, к завтрашнему утру, я подготовлю список подходящих кандидатов. Уверен, что там, – Джеймс ткнул пальцем в потолок, – тоже оценят. А теперь извините, мне нужно идти, – кое-как вырвавшись из плена кресла, Джеймс направился к выходу.

– Вы меня не поняли, мистер Итэр, – голос Гаусса стал жестким, – это не просьба, а приказ.

– Я в отставке и не обязан выполнять приказы, – не сбавляя шаг отозвался Джеймс.

– Мы все солдаты Союза.

– Вы это о чем? – Джеймс обернулся.

– Ну сами понимаете, служба службой, а долги надо отдавать. Ваша матушка, – Гаусс слегка приподнял брови, – кажется находится на попечении университета, верно? ведь у нее сейчас действует медицинская страховка и полный соцпакет, который с серьезностью ее заболевания и качеством процедур, вам, мистер Итэр, не потянуть, будь вы хоть самой яркой звездой нашего университета, – его глаза ядовито блеснули в приглушенном свете искусственных ламп.

– Что? вы решили мне угрожать, «дружище», – съязвил Джеймс, – это не законно, какого…

– Так у вас повышенное чувство справедливости, мистер Итэр? Поймите закон, правда и справедливость всегда двуличны глазами смотрящих.

– Не понимаю, о чем вы.

– Знаете, здесь на платформах и ранее на Земле остросоциальные вопросы всегда требовали решения со стороны общества. И каждый раз Фемида, затянув потуже повязку на глазах, сражалась за права обиженных и невиновных. Но на деле выходило так, что любую правду можно трактовать по-своему. Когда мы говорили о домашнем насилии и защищали покалеченных собственными мужьями-тиранами угнетенных женщин, появлялись те, кому становилось выгодно быть жертвой и вот мы кидались защищать их, забывая о перекосах и невозможности трезво оценивать каждый случай в отдельности, а это реальные жизни, мистер Итэр. Когда это касается лично вас, то это уже ваша жизнь, по которой проедут гусеницами под знаменами справедливости и не заметят. Поймите, баланс, правила, обязанности движут нами. И люди, которые нас окружают, требующие защиты и правосудия, не разбираются в том, что это значит.

Беспристрастной может быть только Фемида, она богиня, но, к сожалению, решает не она, решает общество, которое не может быть беспристрастным по своей природе. Люди оперируют фактами и доказательствами, эта система работает лучше всего, защищая жертву и преступника в равной степени, ведь факты и доказательства, это не правда в чистом виде, лишь указатели направления. И вот мы видим, что с одной стороны, угнетая права людей с отличным цветом кожи, с другой, мы ставим их на ведущие рабочие места, угнетая в свою очередь тех, кто этого действительно достоин. Но высказать это мы не можем, чувство справедливости застряло в глотках, оно саднит и мучает, но без него нельзя, должен существовать баланс или естественный отбор, называйте, как хотите.

– Оправдать можно все, даже жестокость, – сухо проговорил Джеймс.

– Смотря, что называть жестокостью, – прищурившись ответил Гаусс, – хищник настигает жертву, чтобы прокормиться или прокормить своих детенышей. Со стороны это убийца, отнявший жизнь, но жесток ли он?

– Мы не звери, нам дан разум для того, чтобы контролировать свои инстинкты.

– Вы правы, мистер Итэр, оправдать можно все, но я хотя бы не прячу голову в песок, как вы. Ведь не бывает зла в чистом виде, как и добра, оно существует в сказках, которые мы читаем детям в надежде описать лучший мир. А как же право на ошибку, Джеймс? Как же пучок событий и ощущений, предшествующий злодеянию? Ведь, согласитесь в расчет нужно брать все.

Внутри похолодело, воспоминания об отце, окатили Джеймса с головы до ног. Он перестал улавливать слова Гаусса. Пара вопросов смогла ввести его в беспомощное состояние, словно котенка, поднятого за шкирку. И только пронзительный звон САО сбил овладевшее им оцепенение.

Гаусс искоса посмотрел на имя звонящего, видимо разговор мог подождать, уверенным движением он отклонил звонок. В кабинете стало тихо.

– А знаете, это похоже на паутину, – продолжил Гаусс, – чем больше барахтаешься, тем больше запутываешься и в конечном итоге… – он прервался и раскурил сигару. Неумелые колечки дыма начали медленно выплывать из скрученных в трубочку губ.

– В конечном итоге? – в нетерпении повторил Джеймс.

– В конечном итоге, вас все равно сожрут.

Джеймс молчал.

– Вы злитесь, а знаете почему? Потому что это и есть правда за которую вы боретесь, а она вам не нравится, она никому не нравится. Потому что справедливость в чистом виде с ней не вяжется.

– И что теперь будем защищать тиранов?

– Нет, зачем такие крайности, но и не всегда жертв нужно списывать со счетов, как вы считаете? – Гаусс прищурился.

– Что же, найти кого наказать в своих интересах у вас всегда получалось.