Пайес вошел в дом: алый кнут вопросительным знаком лежал на утрамбованном земляном полу. К ремням его прилипли клочки кожи Николаса: Пайес дрожащей рукой подобрал кнут и швырнул в огонь. Запахло жареным мясом, и Малви со стыдом (так, словно поймал себя на страсти к родной сестре) почувствовал, как от этого аромата изголодавшийся рот его наполнился слюной. Он смотрел, как кнут коробится, обращается в расплавленную черноту, и вдруг понял, что теперь действительно поменялся местами с братом, выиграл негласное соревнование за старшинство. Пайес ругал себя за то, что когда-то хотел подобного: ведь старшинство влечет за собой ответственность, которой он страшится.

Он привел всхлипывающего брата в дом и поудобнее усадил возле очага. Где же ты был, Пайес? Я искал тебя, ты ушел. Николас Малви говорил негромко, будто спал с открытыми глазами, и дрожал всем телом, как теленок, заразившийся вертячкой. Ради тебя, Пайес. Я сделал это ради тебя. Чуть погодя он умолк, забылся беспокойным, прерываемым бормотанием сном. Малви вышел из дома, встал на дороге. Самые разные мысли проносились в его голове. Куда идти? Кого просить о помощи? Священника? Доктора? Соседа? Кого?

Тогда-то он и заметил оставленную у камня бумагу. Поднял. Развернул. «Последнее предупреждение о выселении» — гласила первая строка, но это была не баллада о храбрецах и не песня о сопротивлении. Братьям Малви дали четыре месяца сроку. Если они не выплатят долг за аренду земли, их прогонят прочь.

Из хижины донесся ужасающий стон, мучительный вопль зверя, угодившего в капкан. Брат его, пошатываясь, ступал по мшистым черным камням, вытянув вперед левую руку, из которой лилась кровь; в правой руке Николас сжимал кузнечный молот. Пайес не успел его подхватить, и Николас свалился в яму с золой, на испитом его лице играла блаженная улыбка, из запястья исхудавшей левой руки торчал обломок шестидюймового гвоздя.

Николаса Малви увезли в сумасшедший дом в Голуэе, но через два месяца он вернулся — уверял, будто излечился. О случившемся в то утро не желал говорить: во всем виноваты голод и усталость, ничего боле. Но Пайес Малви не поверил брату. В его глазах появился новый блеск, неведомый свет, почему-то казавшийся противоположностью света, хотя и мраком его не назовешь. Точно в коже брата ныне жил кто-то другой. Более рассудительный и очевидно спокойный, но только не брат, чью тревожность и безрассудство Пайес знал как собственные и даже по-своему любил.

Рождество в Арднагриве выдалось голодным и холодным. Весь день они пролежали в кровати: из еды остались два сморщенных яблока. Пайес словом не обмолвился брату о полученном предупреждении — опасался, что тот снова спятит. Он успеет рассказать Николасу обо всем, когда тот в состоянии будет выдержать ужасную весть. Пайес еще не знал, что этому разговору не суждено случиться. Слишком поздно делиться страхом.

Николас принял решение. Он стянет священником. Он подумывал уйти в монастырь, но, поразмыслив, предпочел поступить в семинарию. В Коннахте не хватает священников. Бедняки ужасно страдают из-за этого. Судя по всему, в следующем году жди голода. И тогда потребуется множество священников. А не на следующий год, так через год. Голод непременно наступит, в этом Николас не сомневался. Ирландию постигнет страшная кара. Тысячи будут голодать. Может, и миллионы. Люди понесут наказание, и лишь когда покаются, мучения прекратятся. Николас тщательно все обдумал и решил. Прежде он полагал священство пустой тратой времени, но теперь видит — болезнь открыла ему глаза, — что пустая трата времени это все остальное. Никакое другое занятие не принесет ему облегчения. Безумие было послано ему как откровение.

— Побудь со мной еще немного. Пожалуйста, Николас.

— Вот уже много лет я изучаю Писание. Отец Фейгин говорит, меня примут пораньше. И постараются рукоположить как можно скорее.

— Старый пьяница и святоша Микки Фейгин из Дерриклера, который не отличит собственной задницы от дыры в трясине?

— Он слуга Божий.

— Который вечно твердит, что о женщинах думать грешно? И проклинает евреев за то, что распяли Христа?

— Да, порой он говорит неприятные вещи. Но он уже старик.

— А как же земля? Земля твоего отца.

— Я иду возделывать землю отца моего.

— Я в прямом смысле, — пояснил Пайес.

— Я тоже, — ответил Николас.

— Не бросай меня здесь. Я не выживу тут один.

Ради Бога, подожди хотя бы до весны.

— Почему?

— Наше дело табак. Нас вот-вот прогонят отсюда. — Положись на Бога, Пайес. Ты не останешься один.

— Ты слышишь, что я говорю? Я не о Боге!

— Так и я не о Боге. Хотя, пожалуй, следовало бы. — Брат улыбнулся кроткой прелестной улыбкой. — У тебя есть девушка, верно? Я по тебе вижу. Ты последнее время резвый, как апрельский барашек.

— Апрельских барашков режут к Пасхе.

— Ты понял, что я хочу сказать.

— Да, у меня действительно есть девушка. Уж не знаю, что из этого выйдет.

— Не сладится с этой, найдется другая. Таково естество. И твои склонности. Святой Павел учит: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться» [29] .

— А ты разве не хочешь жениться? Землю поделим: хватит и на двоих.

— Пол-руда? [30] На две семьи?

— Многие в Голуэе и того не имеют. Справимся, Николас. Пожалуйста, не уезжай.