Думаю, Никопола моментально почувствовала, что со мной происходит. Она снова оглянулась назад, быстрым точным движением, браслеты на ее руках звякнули. Она приняла решение. Она осмотрела яблоко со всех сторон на вытянутой руке и спросила:

— Хочешь его съесть, Луций?

— По доброй воле, нет.

Мой изменившийся, незнакомый голос шел из охрипшего горла.

— Оно незрелое, верно? Как и ты, Луций, — сказала она злым и резким тоном. — Ты не можешь быть иным, чем ты есть. Нет легких путей к свободе. Ты должен согласиться и с этим, так же как согласиться со своей будущей женитьбой.

— Я соглашусь, — пообещал я помимо своей воли.

— У тебя годы впереди, чтобы подготовиться к ответственности общественной карьеры. И тебе они потребуются. Каждый день ты будешь узнавать что-то новое. Не будь нетерпеливым, не волнуйся, что у тебя мало денег. Для хорошего человека деньги всегда найдутся, вот только хорошего человека найти нелегко. Ты понимаешь?

Я с глупым видом кивнул.

— Очень хорошо. Если ты осознал, что не знаешь ровным счетом ничего, это хорошее начало. Помни, когда выдвинешься в этом странном высшем свете, что жена консула зачастую может помочь тебе больше, чем сам консул. Помни, что тебе нужно завязать дружбу с людьми своего поколения, а не с теми, кто сейчас у власти. И прежде всего помни, что в той жизни, которую ты себе избрал, нет места жалости.

Никопола холодно уставилась на меня.

— «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» [40] . Если ты преуспеешь в жизни, дорогой, тебя будут ненавидеть. Никогда не забывай об этом. Ты будешь ломать людей, так же как нарушать законы, и безо всяких угрызений совести. Так ты еще хочешь идти по этому пути?

Живые детские жестокие воспоминания о смерти Тиберия Гракха внезапно вспыхнули в моей памяти. Вот плата за промахи. Но какова альтернатива? Бесцельная жизнь, которую я теперь веду, — медленное, поверхностное движение к безвестной могиле, — жалкое существование? Я подумал о могилах, располагающихся вдоль Аппиевой дороги, — четко вырезанные в камне имена патетичны в своей безвестности.

— Да, — ответил я, и мой голос не дрогнул. — Хочу.

Но когда я смотрел на нее, находящуюся невыносимо близка ко мне, так, что запах ее духов щекотал мне ноздри, смешиваясь со сладким запахом светильника, мое новообретенное желание сквозило в холодных словах, которыми она — как мне казалось, из боязни собственного глубоко спрятанного порыва — поставила барьер между нами. Я подался вперед и положил руку на ее плечо и, теперь весь горя, сказал:

— Но ты же об этом знаешь! Ты знала все наперед, до того, как я пришел. Ты знала…

Никопола отодвинула свое плечо быстрым, но ласковым движением. Ее дыхание слегка участилось, но она сказала холодным, насмешливым тоном:

— Я не столь мудра, как ты себе воображаешь, мой дорогой. И это ты тоже узнаешь со временем. А теперь ты должен идти. Я ожидаю других гостей. Но я рада, что ты зашел.

Я в смущении поднялся на ноги:

— Когда я увижу тебя снова?

В первый раз она заколебалась. Наконец сказала:

— Это ты должен решить, Луций. Это одно из тех решений, которые должен принять только ты. Но не раньше твоей свадьбы. Думаю, ты поймешь, когда наступит время. А может, оно и вовсе никогда не наступит.

Никопола поднялась с ложа и подошла к шкафчику, стоящему в углу комнаты. С одной из полок она взяла затейливо выполненную маленькую фигурку Аполлона и вручила ее мне. Я повертел ее в руках, удивляясь терпеливому мастерству, которое превратило обыкновенный обломок слоновой кости в божественный образ со всем присущим ему великолепием. На подставке была изящно начертанная надпись. Всего три слова: дельфийский девиз.

— «Познай самого себя», — прочитал я вслух и покачал головой.

Неужели мои двадцать лет так ничему меня и не научили?

— Я никогда прежде не дарила тебе подарков. Хочу подарить сейчас это. Ни один человек не может бороться в одиночку, Луций. Ты об этом еще узнаешь.

Никопола умолкла. В первый раз она показалась неловкой, неуверенной в себе. Я стоял перед ней, держа фигурку, зная, что должен уйти, но не решаясь оставить ее.

— Прощай, мой дорогой, — сказала она и отвернулась. — Желаю тебе счастья в браке.

Я хотел было ответить, но не мог ничего сказать. С унылым видом я вышел, даже не попрощавшись.

Прошлой ночью в неясном и путаном кошмаре я в первый раз увидел Элию с тех пор, как она умерла. Она явилась мне такой, как в тот день, мы были помолвлены, — слабая, разгневанная и отрешенная, черты ее бледного лица острые и бескомпромиссные, руки сложены в подоле, а черные волосы гладко зачесаны назад и завязаны узлом на шее. Она посмотрела на меня в моем сне так, как смотрела в жизни: ее темные глаза сдерживали непреклонную ненависть дикого животного, пойманного в ловушку грубой силой, и говорили о характере, который невозможно сломить обычным физическим насилием. Она была в некотором роде зеркалом, поднесенным к моим собственным тайным слабостям, постоянным напоминанием о ноше, которую я был вынужден нести, — она обнажила рану, которая месяц за месяцем воспалялась. Если я и могу простить своему отцу все остальное, но простить его за то, что он заставил нас быть вместе, не могу. Способности обдавать холодом и неумолимой мстительности, за которые Рим ненавидит и боится меня сегодня — гораздо сильнее, чем могла предвидеть Никопола, — я научился у мастера этого искусства.