На удивление, тут оказалось совсем неплохо. Леутхайд каждый день принимала делегации купцов, ювелиров, кузнецов, ткачей и сукновалов. Кент не был совсем уж пропащим захолустьем, как это виделось ее муженьку. Здесь осталось ремесло и торговля, пусть не такая, как была еще триста лет назад. Тогда местные ткани доходили до Италии, славясь своим качеством по всему римскому миру. И именно кусок такой материи королева придирчиво мяла в пальцах, удивляясь доброй работе. Положа руку на сердце, ткани здесь делали получше, чем в Драгомирове. И намного лучше, чем делали их в Ирландии. Оттуда шла грубая дерюга для простонародья. Десяток именитых ткачей стоял полукругом рядом с королевой. Кто-то из них уже показал свою работу, а кто-то еще ждал очереди. Это были известные, уважаемые и довольно состоятельные люди. И они с любопытством смотрели на румяную девушку богатырского роста и сложения. Они не понимали, что ей могло понадобиться.

— Вот, ваше величество! — ткач Одда, из кельтского народа кантиев, гордо показал ей свою работу. — У нас на острове хорошие травы, и не слишком жарко. Поэтому овцы дают тонкое руно. Мои предки ткали со времен императора Диоклетиана, когда детям мастеров повелели наследовать ремесло отцов.

— Сейчас эти указы никому не интересны, Одда, — отмахнулась Леутхайд. — Каждый волен зарабатывать тем, чем может.

И она перешла прямо к делу.

— Мне нравится твоя работа. Я хочу открыть ткацкую мануфактуру. Пойдешь в королевские компаньоны?

— Э-э-э… — удивленно посмотрел на неё мастер. — А что это значит, ваше величество? Я и слов таких никогда не слышал.

— Это значит, — терпеливо пояснила ему Леутхайд, — что я соберу в одно место ткачей, обеспечу их шерстью, разделю работу на отрезки и назначу нам ними старшего. Он получит хорошие деньги. Для простых работ я приведу пленников. Их будет много весной. Эти люди станут трудиться за еду. Шерсть на эту мануфактуру я поставлю с собственных пастбищ. Те из вас, кто согласится, получит долю и начнёт зарабатывать вдвое больше, чем сейчас. Мои ткани поедут на Большой Торг в Новгороде. Они снова поедут в Италию и Испанию. И они, конечно же, поедут в Данию. Конунг Эйнар не откажет собственному сыну в такой малости. Только эта мануфактура сможет вывозить ткани за пределы Кента. Остальные будут продавать их здесь.

— Но ведь так выйдет куда дешевле! — опытные люди побледнели, поняв всю глубину бездны, в которую могла провалиться их жизнь. — И нам придется учить ремеслу посторонних людей! Мы же все разоримся! Мы ведь живем за счет продажи в Нейстрию и Аквитанию!

— Да-а! — сочувственно покачала головой королева. — Случается! Пойдете в батраки, почтенные, землю пахать. Или моих овец пасти.

— Да не бывало такого от века! — побагровели уважаемые люди и ушли, потрясая кулаками. — Не пойдем мы в кабалу!

Как выяснилось, они ушли только для того, чтобы вернуться на следующий день. Они приходили по одному, пряча глаза от стыда, и начинали торговаться. Пришли все до единого, не доверяя своим родственникам, друзьям и коллегам. Никто из них не хотел идти в батраки.

А еще в Кенте работали великолепные ювелиры и оружейники, уступавшие, пожалуй, только мастерам из империи. Тут не в чести были цепи толщиной в три пальца и массивные перстни. Мастера страны Кантваре делали великолепные украшения, тонкостью своей работы поражавшие непривычных людей. Многие считали Британию обиталищем полудиких варваров, и они ошибались. Здесь воин, не имевшей оружия, украшенного золотом, не мог претендовать на уважение и место в королевской дружине. Шлемы, пояса и рукояти мечей становились шедеврами ювелирного искусства. Как раз то, что надо для разжиревших нобилей Словении, участников городских ополчений. Здешнее оружие там будут с руками отрывать.

— Пора приучать безвкусную знать Братиславы к прекрасному, — мурлыкала Леутхайд, любовно разглядывая шлем, покрытый золотой чеканкой почти сплошь.

Она не раз и не два забегала в княжеский музей при Университете, где бродила между римских статуй, завороженная их необыкновенной красотой. Наверное, это боги делали, — шептала она, разглядывая мраморные складки плаща Аполлона. — Не могут люди подобную красоту сотворить!

Как оказалось, могут, и мастер даже надулся от гордости, читая восхищение и детский восторг на лице своей королевы.

— Я выкуплю у тебя все, что есть, — решительно сказала она.

— Но у меня и нет больше ничего, — промямлил растерянный мастер. — Я делал этот шлем несколько месяцев и теперь ищу на него покупателя.

— Мы исправим это, — решительно сказала королева. — Я куплю его у тебя. И я куплю все, что ты сделаешь до конца апреля. После этого торговый караван тронется в путь.

— В Новгород, ваше величество? — почтительно спросил мастер.

— В саму Братиславу, — отмахнулась Леутхайд. — Там это купят быстрее и дороже. И не забудь выбить свое имя на шлеме. Пусть все знают его, как имя кузнеца Лотара.

— Я много не успею сделать, ваше величество, — почесал затылок мастер. — Работа тонкая… Пока сам шлем склепаешь… пока чеканка…

— Ты знаешь, что такое мануфактура? — вздохнула Леутхайд. — Нет? Тогда я сейчас тебе расскажу.

Так проходил день за днем, пока к ней не пожаловал сам архиепископ Гонорий, настоятель храма святого Мартина. Худощавый, с горящими глазами старик жил в Британии уже сорок лет. Его, римлянина из знатной семьи, прислал сюда еще Григорий Великий, и с тех пор здесь трудились миссионеры, воспитанные в Италии. Святой папа, что происходил из семьи Анициев, не только спас Вечный город от голода и разграбления лангобардами. Он смотрел на века вперед. Именно он приказал покупать юношей из Британии, чтобы подготовить из них первых священников для этого острова. Ведь после завоевания его англами и саксами та далекая земля вновь впала в язычество. А епископы кельтов, что там еще оставались, немногим от дикарей-германцев и отличались, настолько их богослужебные практики разнились с принятыми в Риме. Четыре десятка проповедников отправились в этот путь, и лишь Гонорий дожил до сего дня из всей миссии. Кто-то умер от старости, кто-то от болезней, а кто-то принял мученическую кончину от рук язычников. И лишь архиепископ Кантваребурга оставался силен, бодр и неутомим в своем служении Господу.