Родители лежали рядышком, но совсем отчуждённо от всех. Был в этом своего рода уют. Я вглядывался в их лица на памятниках и воображал, будто так они и прожили, слившись воедино и отстранившись от мира.

Я никогда не был на похоронах, так что, стоя над их могилами, оказался скуп даже на сантименты, чего уж тут говорить о реальных чувствах. Мои познания в вопросах смерти ограничивались сценами из фильмов и книг, но этого мало даже для имитации. Благо на кладбище я был один, и мне не пришлось выжимать из себя то, чего нет.

Лишь один эпизод из жизни поведал мне о боли утраты. Отец тогда похоронил брата. Никогда не видел его таким опустошённым: ни до, ни после. Он свернулся клубочком, подложил руки под голову и бездумно смотрел вдаль. В тот день я услышал новую песню и по обычаю решил поделиться находкой с родителями. Мама отвела меня за руку в комнату и без всякой злобы сказала, что сейчас не время, ведь папе плохо. В её словах не было и намёка на упрек, но я всё равно догадался, что сделал нечто совсем дурное.

Одна мысль не давала мне покоя. Я смотрел на могильные плиты и представлял, что спустя годы я стану старше мамы, а потом обойду и отца. По всей видимости в человеческом сознании всё же существует невидимый рубеж, за которым нельзя впадать в размышления. Каково это быть старше родителей? Этот вопрос оказался за гранью.

Глава

II

Вернувшись домой, я тут же полез в книжный шкаф: родители хранили в нём громоздкий семейный альбом. Его легко узнать по сапфировой бархатистой обложке. Удобно рассевшись на диване, я включил настольную лампу. По комнате расплескался янтарный свет. Я открыл альбом. Было страшно даже пошевелиться. Сам того не желая, начал комментировать детские фотографии и делал это вполголоса, едва ли не шёпотом, ведь боялся спугнуть волшебный момент.

Поймал себя на мысли, что всё это больно похоже на просмотр фильма, который ты уже когда-то видел, но совсем не помнишь, о чём он. Одни фотографии вызывали чувство дежавю, другие, напротив, показывали мне события, которых словно и не бывало. Так, страница за страницей я собирал осколки собственной жизни и старался склеить из них новый сосуд.

Это занятие помогло мне забыться на минуту другую, но отчего-то я вновь заглянул в телефон, на экране светился всё тот же набор цифр, и я с горечью осознал, что беда никуда не делась.

Сложно сказать, который шёл час. Казалось, что времени с моего приезда прошло много, но солнце так и не взошло. Я почувствовал, что проголодался, и это, признаться, обрадовало. Наложил полную тарелку кутьи и неспеша начал трапезу. Я старался уловить каждую нотку вкуса. Вместе с тем пытался почувствовать, как с каждой съеденной ложкой приходит насыщение. А всё потому, что мысли нахлынули разные. Я уже подумал, что умер и попал в некое пограничное пространство. Жуткое пространство, но отнюдь не лишённое радости и таинственного шарма.

Проснулся в холодном поту и долго не приходил в чувство. Мне приснился бабушкин дом. Я сидел на стуле посреди зала и смотрел на старинные часы, что чёрным пятном расплылись по стене. В жизни я видел их сотню раз, но во сне они вызвали необычайную тревогу. Внизу этой махины – крутящийся механизм, похожий на детскую карусель. Но сон был столь вязким, что даже карусель не хотела крутиться как следует. Она проворачивалась отрывисто и неполноценно, издавая противные скрипы, и мне каждое движение давалось непросто, я судорожно пытался пошевелиться, но ничего не выходило. Я никак не мог отвести от часов взгляда. Чувствовал себя беспомощно, как утопающая в мёде пчела, а часы продолжали монотонно тикать, хотя их стрелки оставались неподвижными.

Мне, наконец, удалось подняться со стула. Тогда я услышал шорохи в подполье. Подошёл ближе, загнул угол паласа, и поднял массивную дощатую крышку. В жизни оно не глубже трёх метров, но во сне подполье оказалось настолько глубоким и тёмным, что я не видел дна. Шорохи не стихали. Тогда я бросил туда зажжённую спичку, на что из бездны раздались сотни криков, сплетённые воедино. Я кидал спичку за спичкой, на каждую из которых подполье отвечало оглушительным воплем.

Помимо прочего, были слышны противные шорохи, мне показалось, что это крысы царапали кирпичные стены подполья. Тогда я зажёг ещё одну спичку, но уже не бросил её, а держал над пропастью, стараясь хоть что-нибудь разглядеть. Следом протянул в подпол свободную руку и тут же почувствовал прикосновение. Нечто совсем невесомое ползло по руке, и через миг в свете угасающего пламени спички я увидел лицо деревянной куклы с безобразно выпученными глазами. Я изо всех сил тряс рукой в надежде избавиться от неё, и мне удалось. Она сорвалась и тут же исчезла во тьме, хотя её истошный крик так не стихал до самого пробуждения.

Даже проснувшись, я всё ещё слышал его, тоненький крик звенел в ушах и более походил на противный писк комара. Во рту пересохло. Добрёл до кухни, наполнил бокал ледяной водой и подошёл к окну.

Я не успел и глотка сделать, как бокал выпал из рук и осколками разлетелся по столу. По стекляшкам забегал лунный свет, я трясущейся рукой сгрёб их в одну кучку и принялся рассматривать каждый мерцающий кусочек. Лишь бы вновь не смотреть в окно. Но в этом и не было никакой нужды образ мальчика и без того застыл перед глазами. Мальчика в мешковатой одежде. Мальчика с жёлтыми глазами, что ярко светились во мраке.