В его голосе нет ни капли сарказма, и я бросаю на него вопросительный взгляд через плечо.

Несколько часов спустя мои бедра сводит от долгого сидения в одной позе. Я изо всех сил стараюсь не шевелиться после того, как Самир рявкает на меня, чтобы я снова перестала ерзать, но это безнадежная битва.

Час назад папа включил свою дурацкую музыку в стиле папочкин рок, фальшиво напевая во всю мощь своих легких, поэтому мне приходится практически кричать, чтобы меня услышали, когда я спрашиваю его: — Ты не мог бы притормозить, чтобы я смогла размять ноги?

— Что? — кричит он.

Я наклоняюсь вперед, приподнимаясь с колен Самира, чтобы выглянуть из-за картонной стены, подсознательно отмечая тихий свист, который он издает, сидя у меня за спиной.

— Я сказала, не могли бы ты, пожалуйста, притормозить!

Слава Богу, папа, наконец, выключает музыку и звонит маме, которая следует за ним на безопасном расстоянии. Самир усаживает меня обратно к себе на колени, положив руки мне на бедра, пока мы ждем. Половина моего внимания сосредоточена на папе, который торопливо разговаривает с мамой. Другая половина сосредоточена на том факте, что Самир по какой-то причине не убрал руки и поджал ноги, чтобы устроиться поудобнее, а затем издал стон.

Что, черт возьми, с ним происходит?

Папа извиняется и говорит: — Постарайся продержаться еще немного. Веда сказала, что девочки наконец-то задремали, и она не хочет рисковать и будить их, останавливая машину.

Я не могу ее винить. Уверена, что близняшки так же несчастны, как и мы, они то и дело плачут в своих автомобильных креслах так громко, что маме хочется рвать с корнем свои роскошные волосы до тех пор, пока они наконец не уснут.

Папа увеличивает громкость до оглушительного уровня, когда звучит его любимая песня группы Nickelback, перекрывая мое нытье и любые попытки возразить.

Он так хорошо меня знает.

У Самира, наверное, затекли ноги, и он заснул, но за все время путешествия он пожаловался лишь один раз — когда я начала вертеться у него на коленях, хлопая его по лицу своим конским хвостом в поисках дополнительного пространства для ног. Я издаю скрежет зубами и едва сдерживаюсь, чтобы случайно не пробить дырку в одной из коробок с хрупкими вещами, просто чтобы вытянуть ноги перед собой. Хорошо, что сегодня я надела леггинсы, а не джинсы, иначе было бы в десять раз неудобнее.

— Что не так? — спрашивает Самир тоном, какого я от него раньше не слышала, и проводит большими пальцами вверх-вниз по внутренней стороне моих бедер. Кажется, ему не все равно.

Вероятно.

Я бы хотела, чтобы ему было не все равно.

— Мои бедра. От слишком долгого сидения они болят, как перед месячными. Мне нужно размять ноги, но там нет места, — говорю я, надувшись.

— Во-первых, слишком много информации.

Проходит мгновение, и он сам сгибает бедра подо мной. Ему, наверное, тоже нужно хорошенько размяться, тем более что его ноги намного длиннее моих.

— Во-вторых, опусти колени на сиденье.

Я оборачиваюсь и смотрю на него, в недоумении хмуря брови.

— На сиденье? Как это?

Он похлопывает по узкому пространству между пряжками ремней безопасности по обе стороны от себя.

— Ноги здесь.

Затем он постукивает по краю сиденья.

— Колени сюда.

Я бросаю на него еще один растерянный взгляд, и он закатывает свои золотисто-карие глаза, будто бы это я тупица, тогда как он сам не понимает, что к чему. Самир велит мне снять сандалии и, обхватив меня сзади за бедра, подталкивает вперед, подтягивая ноги к своим коленям, затем говорит мне опереться руками о коробки, и помогает расположить каждую ногу на сиденье.

Мое лицо вспыхивает, когда я осознаю, в какую позу поставил меня мой сводный брат, усадив к себе на колени в позе наездницы задом наперед, прежде чем он скользит руками по моей рубашке вверх, к ребрам, и оттягивает мою верхнюю часть тела назад так, что мои плечи упираются ему в грудь.

— А теперь положи голову мне на плечо, — говорит он низким рокочущим голосом.

У меня пересыхает во рту, когда делаю то, что он велит, и я судорожно втягиваю воздух, когда он снова сжимает мои бедра и отталкивает мою нижнюю часть тела вверх и в сторону от себя так, что я растягиваюсь в измененной позе мостика. Я закрываю глаза и стону от мгновенного облегчения, когда боль в бедрах проходит. Самир тихонько чертыхается, его нос касается моей шеи, затем он толкается с большей силой, чтобы продлить растяжку.

Я вытягиваю руки за спину, чтобы ухватиться за спинку сиденья по обе стороны от его подголовника, и разминаю бедра. Он помогает мне слегка покачивать ими вверх-вниз в воздухе — сгибать и разгибать, снова и снова — чтобы расслабиться, когда я крепче хватаюсь за спинку сиденья.

— Черт, это так приятно, — говорю я со стоном.

— Бекка, — шепчет он напряженным голосом, затем бормочет проклятие и откидывает голову на подголовник.

— Да?

— Ничего, — спешит сказать он.

Мы находимся в таком положении почти минуту, прежде чем он отпускает меня. Я наклоняюсь вперед, упираюсь руками в колени и покачиваюсь из стороны в сторону, когда боль немедленно возвращается. Когда это не помогает, я сажусь на колени и выгибаю спину, поворачивая туловище то в одну, то в другую сторону, но это и близко не так приятно, как в положении мостик.