Немного помедлив с ответом, скорее ради солидности, чем для раздумий, король готов согласился. Он вернулся на поле недавней битвы, чтобы скрепить договор. Константин велел поставить шатер для переговоров на возвышенности, в центре захваченного лагеря. Император был наслышан об Эрманарихе, представлял его мощным и грозным. Он изумился, когда перед ним предстал низенький человек, не достающий императору даже до плеча. У него были сильные руки, широкие плечи, но король не приучился держать осанку и, забывшись, начинал сутулиться. Подбородок обрамляла густая ухоженная борода, русые волосы заплетены в косу. Взгляд его ясных голубых глаз менялся от внимательного и рассудительного до насмешливого.

Он приехал с тремя сыновьями и женой, высокой, статной женщиной с золотистыми локонами и карими глазами. Королевская семья поклонилась императору, затем Эрманарих представил своих родных.

– Мой сын Ардарих отправится с тобой, о Божественный, – сказал король, подозвав к себе старшего. – Он будет тебе верно служить.

Константин окинул его внимательным взглядом. Ардариху было лет шестнадцать, рослый, крепко сбитый, с упрямым, волевым выражением лица. Внешне юноша затмевал отца. Он выглядел как подобает будущему королю варваров. Императору не понравилось безразличие в тоне Эрманариха. Он посмотрел на мать, вид у той был отрешенный. И это родители, отправляющие дитя в чужую страну на неизвестный срок?

«Они только рады от него избавиться!» – догадался Константин.

– Я не могу лишить тебя столь важной опоры и помощника, благородный Эрманарих, – произнес император. – Со мной поедет Эллак.

Он кивнул в направлении младшего из сыновей короля, который стоял, наполовину спрятавшись за мать, болезненного облика мальчика с короткими ножками, лицом, напоминавшим отца, а глазами точь-в-точь как у королевы.

– Он еще слишком мал… – растерялся Эрманарих.

Мать испугалась и прижала сына к себе. Константин попал в точку: это их любимец. Чахлое дитя, в которое заботы и тепла вложено больше, чем в остальных. Родительская любовь – лучшая скрепа для договора.

– Подрастет, – снисходительно улыбнулся император. – Не тревожься, он ни в чем не будет знать нужды. Уверен, они подружатся с моим младшим сыном. У Эллака будут славные наставники, он многому научится.

Константин говорил все это, чтобы подчеркнуть – он забирает их дитя надолго. Эрманарих должен был сполна расплатиться за свое упорство в недавней битве, а отказать он не мог.

Император римлян и король готов скрепили своими печатями договор, составленный на латыни, а затем выпили по кубку фалернского вина. Перед началом пира Константин объявил, что отпускает всех готов, взятых в плен у берегов Дуная. Эрманарих тут же пообещал сурово наказать их. Пировали «по-варварски», сидя за столами на длинных деревянных скамьях. Душистое вино, пенное пиво и хмельной мед лились рекой. Яства были довольно простыми, дворцовые повара Константина в походе не участвовали, а кулинары готов не могли ничем удивить римлян.

По правую руку от императора сидели его военачальники, по левую Эрманарих со своей семьей и свитой. Поначалу в шатре было тихо. Римляне и готы украдкой бросали друг на друга недоверчивые взгляды, сосредоточенно жевали, переговаривались вполголоса, не обращали внимания на шутов короля, которые сновали между столами, разыгрывая представление.

Но чем больше было выпито, тем сильнее разгоралось веселье. После заката шатер ходил ходуном. Глядя со стороны, уже нельзя было сказать, что пируют недавние враги. Звучали смех, музыка, готы пели, римляне перебрасывались шутками. Только Авл оставался мрачным. Константину вспомнились его слова о равном сражении с варварами. Ему захотелось преподать Эрманариху еще один урок, показать, что они неровня, способом, понятным для германцев. Уловив подходящий момент, он предложил королю готов испытать, кто из них больше выпьет крепкого вина.

Король готов знал, что у него нет шансов, но отказаться было хуже, чем проиграть. Одолеть его оказалось проще, чем Далмация. Когда Эрманарих рухнул со скамьи, Константину захотелось поставить ему ногу на грудь. Вместо этого он наклонился и помог подняться поверженному противнику.

Лициний пристально следил, как развивалась кампания Константина против готов. Он понимал, что его шурин хочет обезопасить тыл, перед тем как возобновить междоусобицу. Без императора и полевой армии земли Иллирии были легкой добычей. Но ударить в спину соправителя, который воюет с врагами Империи, ужасное вероломство. Оно бы поставило Лициния на одну ступень с самыми презренными предателями в истории Рима. Поэтому он готовился к войне и ждал.

В те времена было принято превозносить даже самые малые успехи правителей. Все ожидали, что чтецы на форумах будут зачитывать красочные вести о полчищах разгромленных варваров, десятках захваченных городов, короле Эрманарихе, на коленях вымаливающем пощаду. Вместо этого звучали краткие сводки, режущие слух своей сухостью. Император намеренно приуменьшал свои успехи, создавая впечатление, что дела идут плохо.

Люди Лициния перехватили письмо Константина Фаусте. Меж строк сквозило отчаяние. Он писал о серьезных потерях, нехватке провианта, болезнях, тревоге, что вспомогательные войска германцев могут перейти на сторону врага. Император заранее знал, в чьи руки попадет его письмо.

Лициний преисполнился решимости поставить точку в борьбе с Константином, как только потрепанные иллирийские легионы вернутся из-за Дуная. Для этого он собрал две армии. Одна стояла во Фракии под командованием Квинта Агриколы, верного соратника августа Востока в борьбе с христианами. Другая, более многочисленная, расположилась у стен Никомедии, ее Лициний собирался возглавить лично. Своим советникам он поручил подготовить обоснования для будущей войны, чтобы ни у кого не возникло сомнений в справедливости его действий. Но они не понадобились: все случилось иначе.