— Что сказала Дафна? — спросила Лиора. — Помимо того, что она меня ненавидит.

— Не скупясь на выражения, назвала отца идиотом. На данный момент мнение это популярное и оспорить его трудно. Хотя я и попытался.

— И все?

— Она уже взрослая девочка. Молодая женщина. Далеко не ребенок, как она не преминула мне напомнить. Пока вот так в лоб не скажут, этого как-то до конца не осознаешь. Хотя в этом что-то есть. Рано или поздно это происходит: ребенок начинает понимать, что его родитель не такой уж взрослый, а родитель — что его ребенок повзрослел.

— Да ты, Барух, философ.

— В подобные моменты жизни каждый прибегает к своим порокам. Кто-то к выпивке, кто-то к философии. У большинства людей нет твоего непоколебимого самообладания — им не так повезло.

— Мое непоколебимое самообладание. А знаешь, каково быть девушкой с самообладанием? Это же все равно как изъян. До сих пор неловко вспоминать все глупости, которые я вытворяла, чтобы от него избавиться.

— Как по мне, никакой это не изъян. Наоборот, отличная штука.

— Только из-за этого ты вечно оказываешься отщепенцем. Парией.

— Нам не впервой, — сказал Котлер и взял Лиору за руку.

— Так, значит, что? — спросила Лиора. — Все остается по-прежнему? Как и было?

— В отношении нас с тобой ничего не изменилось, — сказал Котлер.

— А в другом? Если что-то случилось, не молчи, Барух.

Котлер хотел было притянуть Лиору к себе, но она заупрямилась и не поддалась.

— Тебе что-нибудь говорит имя Владимира Танкилевича? — спросил Котлер.

По ее лицу он понял: ничего. Да и неудивительно. Это имя уже давно никому ни о чем не говорит, кроме горстки посвященных. Которая становится все меньше. В живых осталось лишь несколько участников драмы, перевернувшей его жизнь.

— Он — мой рыжий Мотеле, — с вымученной улыбкой сказал Котлер.

— Я не понимаю, Барух.

— Это из книги Евгении Гинзбург. «Это что еще за рыжий Мотеле?» — спросила она у мужа на одном загородном выезде. Аналогия не идеальна. Гинзбург была еврейка и коммунистка, а ее рыжий Мотеле — еврей и чекист, но все равно эта строчка засела у меня в голове.

— Возможно, я тупая, Барух, или перенервничала, или просто устала, только я сейчас не в настроении разгадывать загадки.

— Танкилевич — это тот человек, который на меня донес. У которого я жил в Москве и который оказался осведомителем КГБ. Он опубликовал в «Известиях» открытое письмо, в котором обвинил меня в том, что я работаю на ЦРУ.

— Так, хорошо. И почему вдруг ты о нем вспомнил?

— Я его видел.

— Когда ты мог его видеть? Мы весь день были вместе.

— Во дворе, когда звонил Дафне. Он был в доме, стоял у окна. Продолжать?

Продолжать не было нужды. Лиора вскочила с кровати и уставилась на него.

— Ты его видел, а он тебя нет?

— Он нет.

— Прекрасно, — сказала Лиора.

Кинулась к комоду, выдвинула ящик. Выхватила охапку одежды и кинула в изножье кровати. Она хотела, чтобы он действовал, сопротивлялся тому, что, она чувствовала, уже в нем угнездилось, но это не помогло. Он продолжал безмятежно, как ни в чем не бывало сидеть на кровати. Лиора смотрела на него, и запал ее постепенно ослабевал. Он наблюдал за тем, как она успокаивается, затихает. Расслабляются лицо, плечи, позвоночник, все тело. Против его неподвижной невозмутимости приема не было. Оба они об этом знали. А откуда в нем вдруг берется невозмутимость, Котлер говорить немного стеснялся. Это была не та невозмутимость, с которой он противостоял Амнону, премьер-министру и многочисленным врагам из своего прошлого. Та невозмутимость шла от разума и принципов, ее легко было объяснить и оправдать, по крайней мере перед собой. Эта же была иной природы. Мистической, скажем так. Именно этим люди иррационального склада отговариваются, когда их обвиняют в неуступчивости.

— Зря мы вообще сюда приехали, — сказала Лиора. — Зря связались с этой женщиной. Я ведь говорила.

— Всё так, тем не менее мы здесь. И наверное, хотя от меня такое непривычно слышать, сдается мне, что все это неспроста.

— Да? А для чего все это?

— Вот это мне бы и хотелось выяснить.

— Все равно не понимаю. Что тут выяснять? Ты случайно встретил человека, который предал тебя сорок лет назад. Вероятность того, что мы случайно поселились в его доме, стремится к нулю. Ну и? Что теперь? Хочешь поквитаться? Так? Дать ему в морду?

— Нет, с этими фантазиями я давно распрощался.

— Тогда что? Хочешь ему что-то доказать? Продемонстрировать свои достижения?

— Нет. Сейчас для этого момент совсем не подходящий.

— Почему? Ты на первых полосах газет. Да, в эпицентре скандала, но это же временно. А главное — судьба нашей страны, ведь она много значит для множества людей. И ты тот, кто ее вершит. Ну и кто такой Танкилевич на фоне всего этого?

— А еще у меня красивая любимая девушка. Не забудь об этом упомянуть.

— А он женат на злобной карге и проныре. И живет в жалкой развалюхе. Еле сводит концы с концами. И у него наверняка какое-нибудь хроническое заболевание — печени, простаты. А еще… В общем, справедливость, можно сказать, восторжествовала. Чего же больше?

— Любопытство, Лиора. Это единственное объяснение. Любопытство. Любопытство у меня в крови. И никогда в жизни оно не мучило меня сильнее.

— И причина только в этом?

— Я хочу выяснить правду, Лиора. Прежде всего. Эта потребность сродни голоду. Главное — ее удовлетворить, а что, почему — до этих подробностей дело доходит лишь потом, когда ты насытился.