Комбриг зацокал языком.

— Ай-яй-яй, Вавила. Ты меня разочаровал сейчас. Я ж за тебя лично перед товарищем комиссаром просил о снисхождении, а ты вон как.

Корчмарь ничего не ответил. Только вырывался, но слабо и без особой пользы.

— Помнишь, на чем мы с тобой сошлись в прошлый раз, Вавила? Не кусай руку, что тебя кормит. Тебе, вижу, этот урок так на пользу и не пошел. А теперь уже и учиться поздно.

А дальше я только еще сильнее поверил в то, что это не жизнь, а фильм ужасов. Потому что не может же быть так, чтоб можно было голыми руками пробить человеку грудину? Не может. Однако упырь так и сделал. Его пятерня погрузилась в грудь Вавилы. Тот всхрапнул и широко выпучил глаза. Распятьев этим остался доволен.

— Вы не держите его сильно, ребятки, — сказал он, — я уже и сам держу.

Через некоторое время рука показалась обратно. И не одна. С бьющимся на ладони сердцем. Почему корчмарь еще жив? Что за шизофреническое устройство мира?

— Если бы она меня кормила, — прохрипел Вавила, затем втянул воздух через нос и смачно харкнул Распятьеву в морду. — Во имя солнца и рода Ламбертов.

Больше он ничего не сказал. Обмяк и осел на пол, как механическая кукла, у которой завод кончился.

— Как же кстати покойный Вавила помянул род Ламбертов! — зычно сказал упырь.

Распятьев уже не таился, и мне стало понятно — все это время он знал!

— Крайне любопытно, что же здесь забыл из их потомков? Выходи, дружок, знакомиться будем!

Я оглянулся по сторонам в поисках чего-нибудь, что могло бы сойти в качестве оружия. Но самым подходящим вариантом была здоровенная разделочная доска. Человека-то ей можно здорово приложить, все так. Но не эту тварь, которая из людей органы на живую достает. Думай, Витя!

Если мы во сне, то и думать надо по логике сна. Мысли в них материальны! Тогда я закрыл глаза и изо всех сил попытался представить какой-нибудь плазменный резак.

Ничего. Резак так и остался картинкой в голове.

Давай, давай, давай, Витя, абанаматсуканах, давааааааай.

Пусто. Ничего. Nothing.

Тогда я схватился за первую подвернувшуюся скалку для теста. Моя новая знакомая времени тоже не теряла — окунула одну руку в кадку с водой и закрыла глаза, что-то нашептывая и делая рукой. Над кадкой начали проявляться замысловатые символы из синего тумана.

— Ома. Оун. Аин кай-ру.

Что-то похожее на арабскую вязь вилось вокруг кадки, сплетаясь в узор.

— Плетение… — вдруг сказала одна из Вавилиных дочек, на что девица высунула руку из воды и погрозила пальцем. Лицо у нее было строгое. Не хватало только «тсссс».

— Считаю до пяти! — известил Распятьев, — выходи сам, а не то я как дуну, как плюну, и весь твой домик улетит. Куда-нибудь на дорогу из желтого кирпича. РАЗ!

— Нуа-нон-латре-мине. Ома-ин.

— ДВА.

— Ома. Оун. Аин кай-ру.

— ТРИ.

Девица распахнула глаза. Я мог бы поклясться — они светились, словно фары дальнего света.

— ЧЕТЫРЕ.

У самой двери раздался тоненький скрип — Распятьев взялся за ручку постирочной. Словно по команде, девица оттеснила меня и дочек корчмаря (бедолаги перепугались до полусмерти) и загородила нас.

— ПЯТЬ.

Дверь распахнулась. Девицы дружно заверещали, переходя на ультразвук.

— Привет, морда упыриная, — коротко сказала ему беглянка. Еще и улыбнулась, как старому приятелю.

— Так вот ты какая, цветочек наш вя…

ЧВАК

Здоровенная сосулька из тех, что по весне превращаются у нас в настоящие мины замедленного действия, потому что угрожают башку прохожим пробить, вонзилась Распятьеву в морду. Он как стоял — столбиком, руки по швам, — так и рухнул.

— АХ ТЫ СУКА! — взревел рябой детина, один из его подручных, — ДА Я ТЕБЯ…

Закончить свою мысль он так и не успел. Помешала ледяная стрела, вонзившаяся в шею слева. Он пошатнулся и едва не повалил напарника. Кровь выбрасывалась из шеи толчками. Девицы поднялись на тон выше. Потрясающий объем дыхалки, даже позавидовать можно.

И вот тут я решил, что мое время пришло. Сказать честно, в драку лезть не хотелось. Я не великого ума, конечно, военных академий не кончал, но смекнул, что глупо идти в лобовую против такой горы мяса. Поэтому поступил иначе. Выскочил из-за спины этой ледяной колдуньи, подхватил стоявший сбоку стул и приложил им со всей дури опешившего бугая.

Стул, конечно, лучшие времена знавал, но все равно получилось здорово. Я столько силы в этот удар вложил, что мое орудие и вовсе развалилось. Одна ножка в руках осталась. Теперь я остался без оружия.