Но оно больше и не требовалось. По лбу детины потекла кровь. Он поднес руку ко лбу, но больше ничего сделать не успел — с грохотом завалился набок. Глаза закатились, и теперь он вращался снаружи всех измерений.

Девчонки перестали визжать только когда увидели, что все три гостя лежат без движения. Они было двинулись к телу отца, но отчего-то затормозили.

Когда раздались хлопки, я понял, отчего. Они меня удивили, пожалуй, не менее сильно, чем нетопыриная морда Распятьева.

— Браво! БРАВО! — Этот гад нам аплодировал. — Хоть я и знал, что Вавила кого-то укрывает, вам все равно удалось меня врасплох застать. Это дорогого стоит, так что можете быть довольны!

Распятьев оперся на колени и стал медленно подниматься на ноги.

— Смрад тут стоит такой, что блевать охота и что-то учуять конкретное — почти невозможно. Если бы не твоя рана, Ламберт, я бы и не догадался, что здесь такой ценный кадр прячется.

Дурак, дурак! Как же я себя ненавидел в эту минуту. Вавила из-за меня помер, из-за моей безголовости.

— Ценный? — проворчал я, — Да я вообще знать не знаю, кто ты есть и чего тебе надо от меня.

Распятьев взялся за сосульку, торчавшую из головы, и вытянул ее. Лед противно скрипнул о кость.

— Увлекательно, — резюмировал упырь. Рана на его морде затягивалась, вновь зарастала противной сизой плотью, покрывалась черным волосом. Еще немного — и вообще будет незаметно, что кто-то его бил.

Моя новая знакомая это тоже поняла. Однако в этот раз у нее вышло хуже. — стрела получилась тонкая, почти прозрачная. Распятьев даже уклоняться от нее не стал. Схватил меж двух пальцев и переломил со звонким хрустом.

— Никчемная девица. Надо было с тебя сразу шкуру живьем содрать. Или нет, сперва на крест повесить, как одного из мелких божков, и в кадушку слить всю кровь. Может, и польза вышла бы от тебя. Молодая кровь очень бодрит, знаешь ли. А так головная боль одна.

Девица стояла в двух метрах от него. Дышала она тяжело, на лбу выступила испарина. Белки глаз пронизали красные прожилки, в левом и вовсе лопнул сосуд, отчего он налился кровью. Холодное сияние, которое я чувствовал в постирочной, тоже пропало — и следа не осталось. Теперь радужка глаз казалась выцветшей, почти белой.

Надолго ее не хватит, понял. Придется самому.

От этой мысли пробила нервная дрожь. Я вдруг перестал видеть перед собой хоть что-то. Уши накрыло плотной пеленой, отчего все звуки стихли. Все, кроме одного.

Виктор, — звенел голос в голове, — бей в сердце. Насквозь. И провернуть не забудь.

Я нутром почувствовал взгляд девицы. Бледный и тусклый. Кивнул ей. Она едва заметно кивнула в ответ. Прекрасно, мы друг друга поняли.

— Глянь, — сказал Распятьев. — Его и убивать-то не надо, он сам уже вот-вот скопытится.

Шум в голове замолкал. Сквозняк колыхал огоньки лучин и свечных огарков. Причудливые тени плясали на стене.

— Не тот нонче род Ламбертов пошел. Что это за жалкие потуги? Твои предки наверняка со стыда горят. Хотя они и так горят, уж поверь мне. Говоря словами классика, вот были ж люди в наше время, не то, что нынешнее племя — продолжал распинаться упырь.

— Богатыри — не вы, — добавил я. Язык еле ворочался, а во рту прочно поселился металлический привкус. Понемногу с кристальной ясностью я осознавал, что нужно сделать. Как будто кто-то повернул ключик от ячеек с памяти, запертых давным-давно. И теперь они распахнулись, выпуская на волю мои

(и в то же время не мои)

воспоминания.

— Так откуда же ты такой взялся, а, наследничек? По запаху крови ты Ламберт, но кроме этого в тебе нет НИЧЕГО! Просто пустышка, дурная, бесплодная ветвь…

— А вот обзываться не надо! — перебил я его, — еще какая плодная. Вон хотя бы у мамаши своей спроси.

Хотя, признаться честно, раньше мне летучих мышей видеть доводилось разве что в зоологическом саду, да в школе на чердаке. Они иногда туда залетали весной, даже ближе к лету, и уборщицам приходилось выгонять зверьков швабрами. Я бы и уборщиц тоже выгнал заодно — очень уж вредные бабки были, как на подбор. Хотя, конечно, не такие вредные, как этот урод.

— Гляньте-ка, — протянул он, — а ты, кусок мяса, огрызаться умеешь!

— Я тебе еще рыло твое свиное отгрызу, — пообещал я, — Не Распятьев тебя звать надо, а Растяпьев.

И скомандовал.

— Давай!

Брови упыря сошлись в кучу после моего возгласа. Он успел только повернуть голову в сторону девицы, но было поздно. Кусочки острого льда вырвались из ее ладони и ударили прямиком в крепкий канат, на котором висела люстра. Сколько она весила — трудно сказать, но грохот стоял такой, что мама не горюй. Я отскочил в сторону а когда открыл глаза, увидел, что упырь корчится на полу. Кованая люстра придавила его брюхо. Да так, что доски лопнули.