Я посмотрел на его ногу и понял, что нет больше того деревянного протеза, Каналья себе нормальный раздобыл, а чтобы скрыть фактуру, надел длинные носки. Неужели заработал? Вот молодец!

— Спасибо, Оленька! Мне уже пора, а то не доберусь домой.

Он встал и, чуть припадая на ногу, направился к выходу. Мама сняла передник и пошла его провожать. Хотелось увязаться следом, расспросить, всего ли хватает для открытия мастерской, но я понял, что лучше не мешать — если у них заискрило, я могу все испортить.

— Алексей, всего ли хватает для мастерской? — спросил я, пока он обувался, и потер пальцы, намекая на деньги.

Каналья кивнул и показал «класс».

— С дедом ты круто придумал! Тема беспроигрышная! В одно лицо я бы такое не потянул.

Когда они ушли, я выглянул в окно на кухне, но в темноте еле различил два силуэта.

Через пять минут мимо проехал полупустой автобус, покачивая гармошкой, и мама вернулась, взбудораженная, но довольная, проговорила задумчиво:

— Надо же, как он изменился. И правда будто другой человек.

Неужели таки есть контакт? У мамы появится кавалер без садистских замашек, а у меня — надежный бизнес-партнер?

Во вторник в кабинете химии наблюдалось нездоровое оживление, все роились вокруг парты, где сидел Чума, гудели встревоженным ульем. Сам Чумаков выглядел мрачнее тучи, перед ним лежала коробка конфет, да не каких попало, а «Мишек», и упаковка жвачек «Лав из».

Днюха у него, что ли? Или, судя по выражению лица, поминают кого-то? Старика в тюрьме прибили?

Желткова потянулась, чтобы угоститься жвачкой, но Барик хлопнул ее по предплечью.

— Вшивых не приглашали.

Стоящая рядом Семеняк шарахнулась от Любки и спросила у Барановой, раздвигая волосы:

— Посмотри, ко мне не перескочили?

С Желтковой села Фадеева, вернувшаяся с дорожных заработков, ей было нечего бояться, у нее самой вши не переводились. Но с ней поделились жвачками, а с Любкой — нет. Надувшись, она села на место, в ее глазах блестели слезы.

Я подошел к парте Чумы и спросил:

— Можно поздравлять с днюхой?

Барик заржал, но, натолкнувшись на полный боли взгляд Чумы, осекся.

— Это не днюха, а проводы, — грустно сказал Плям и, пока я не успел сказать: «Кого поминаем», добавил: — Юрка уезжает.

— Как? Куда? — спросил стоящий за моей спиной Илья.

— В Москву, — буркнул Чума. — Тетка хочет меня усыновить.

— Ну так классно же, — сказал я. — В Москве круто, я там был, у меня там дед живет.

— Я там никого не знаю. А тут кореша.

— А если не ехать? — предложил Рамиль.

Чума развел руками.

— В детдом сдадут. Предков прав лишили. Ну, типа забрали нас у них. Или детдом, или бомжевать. Лучше уж в Москву.

Прекрасно же! Там Чума, даст бог, попадет в другую среду, человеком станет.

— А район какой? — поинтересовался я.

— Че-то с деревьями. Кленово… Не. Вязово… Ясенево!

— Крутой район. От деда далеко. Но хочешь — будем видеться, как приеду в Москву, хоть я и не твой кореш.

— Ты нормальный пацан, а там одни чушпаны. Петухи и стукачи типа этого. — Он кивнул на Райко, пропустившего реплику мимо ушей.

«Вот бы и ты хоть чуть очушпанился», — подумалось мне.

— Там возможности, — сказал я, и Чума отвесил челюсть, пришлось объяснять: — Бизнес можно замутить. Вот если нормально себя будешь чувствовать, в долю войдем, — попытался его мотивировать я. — Москва — это хорошо.

— Я бы хотел там жить, — вздохнул Илья. — Но море жалко, моря там нет, и лето короткое.

Гаечка взяла две жвачки и две конфеты — одну себе, вторую отдала Любке, которая смахнула ее на пол.

— Пусть подавится… Чумандос!

Перед самым звонком пришел Памфилов, постоял у входа неприкаянно, но решился, подошел к нам. Я сразу же пожал его руку, и он воспрянул, а вот Райко потух, губы поджал, покраснел. Здорово, если бы он хотя бы на год перешел в класс «В», проще было бы создать сплоченный коллектив. И Баранову туда же, но среди девчонок у меня влияния не было.

Подбежала Инна, обняла Чуму — он чуть глаза не уронил от неожиданности — чмокнула в щеку.

— Юрочка, спасибо! Ты прям настоящий мужчина! Такой классный!