Бывшие. Мне не больно

Аннотация

— Я беременна!

— А я тут при чем?

— Кроме тебя, у меня не было никого.

— Ты девочка не промах, да? — хмыкает. — Прикидывалась правильной, а оказалась обычной меркантильной дрянью, как и все?

От его слов горько, я будто умираю внутри.

— Не получилось размотать меня, детка. Но, знаешь, я помогу тебе. Тебе же бабки нужны?

Слава лезет в карман и достает несколько красных купюр.

— Не знаю, сколько стоит аборт, но, надеюсь, этих денег тебе хватит, чтобы исчезнуть из моей жизни. Навсегда.

История Аделии и Ромы: Измена. Ты меня никогда не любил

P/S:Осторожно, может быть больно

Ошибки прошлого

Сложные отношения

Встреча спустя время

ХЭ

 

Глава 1. Стереть все мечты в порошок Таня Слава должен быть где-то тут. Где тусовка — там Слава. Кажется, это его девиз по жизни. Я узнала, что Слава сегодня в этом клубе, по историям, которыми кишат соцсети. И на каждом фото или видео рядом с ним непременно находится какая-нибудь девушка. Эксклюзивных прав на парня мне не выдали — факт. Отчего тогда так болезненно сжимается сердце? Ведь он мне никто. Я продолжаю повторять как мантру: он мне никто, никто… Хоть ищи таблетку от этой боли внутри. И ведь не люблю же его. Ну как можно успеть полюбить человека за какой-то месяц? Это же невозможно, ведь правда? Да, нам было весело вместе. Нет, не так. Нам было чертовски хорошо вместе. Но теперь то, что началось как мимолетное увлечение, закончилось тем, что я шарю по соцсетям в надежде найти его и просто поговорить. На звонки и сообщения он не отвечает, а мне очень надо. Такси тормозит у клуба, я выхожу из машины. Поправляю юбку и переминаюсь с ноги на ногу. Охранник пропускает внутрь, окидывая взглядом мой наряд. Внутри, как всегда, тусовка идет полным ходом. Полуголые девчонки трясут своими прелестями на танцполе, пьяные парни пускают на них слюни. Барная стойка забита желающими получить дозу. Я же отправляюсь к VIP-кабинкам. Бесцеремонно заглядываю в каждую, пока не нахожу то, что ищу. Славик сидит на просторном кожаном диване, на столе перед ним танцует деваха. В момент, когда я захожу внутрь, она как раз избавляется от лифчика и кидает его в лицо Славе. Тот с готовностью ловит черное кружево и крутит на пальце. На его лице широкая развязная улыбка, он даже облизывается так, будто перед ним кусок аппетитного мяса. Мне не больно. Мне не больно. Мне совсем не больно. Не смотрите на мои дрожащие колени. — Какого хера! — орет девчонка, замечая меня. Я выставляю руку, чтобы прервать ее ор, и говорю Славе: — Нужно поговорить. — О-о-о, рыжуля… — цедит он пьяно и растягивает рот в довольной улыбке, глаза соловьиные, фокуса вообще нет. — А ты чего тут? Разве мы договаривались? Сглатываю мерзкий ком и выдавливаю из себя: — Нет. Так можем? Это важно. Славик видит мое выражение лица, и там явно нет ничего радостного, поэтому он пытается собраться, но получается это откровенно плохо. Очевидно, не самое удачное время для разговора, но какой у меня выход, если я ищу его по городу с собаками вот уже который день! Парень поднимается, и его ведет из стороны в сторону. Как раз в это время деваха натягивает на себя лифчик и проносится мимо меня фурией, неприязненно толкнув в плечо: — Сука! Выходим со Славой на улицу, заворачивает за угол. Народа тут нет, так как закуток небольшой и плохо освещенный. Парень тут же приваливается к стене, потому что пьяные ноги его не держат. — Что там у тебя? — спрашивает небрежно, достает из пачки сигарету и прикуривает. Тянет дым глубоко в себя и выдыхает мне в лицо, отчего я морщусь. Мне ведь нельзя… Как подобрать слова-то, господи? Дело же казалось таким простым и понятным, отчего тогда так сложно открыть рот и выложить все? — Морковка, признайся, ты просто соскучилась по мне? — говорит развязно и шагает вперед. — Я беременна! — выпаливаю четко. Слава замирает, будто натолкнувшись на стену. Молчит, перекатывает сигарету во рту. Затягивается снова и снова, пока не обжигает пальцы. Отшвыривает со злостью окурок и сканирует меня тяжелым взглядом, а после убивает одной фразой. — А я тут при чем? Ахаю, шокировано распахиваю рот и обнимаю себя руками, чтобы сохранить хоть немного тепла. — Шутишь?! Мы спим с тобой месяц! — кричу шепотом, потому что голос моментально садится. — Ну, допустим, спали, — хмыкает он, намекая на то, что в последние дни он потерялся и перестал отвечать мне. — Слава, — пытаюсь говорить твердо, но голос дрожит, — я беременна, и этот ребенок твой. Кроме тебя, у меня уже несколько месяцев не было никого. — Какая же ты врушка, — произносит мерзко и берет мое лицо в ладони. Больно сжимает подбородок и приближается. Шепчет в открытые губы: — Напомнить тебе, как и где мы познакомились? — Каждое его слово пронизано ядом. — Так что не надо втирать мне про детей. Тем более мы предохранялись. — Но ведь это правда, — шепчу. — И пару раз у нас было без защиты… Слава резко отнимает свою руку, будто обжегшись, и я машинально отступаю назад, едва на падая. — По-всякому меня пытались к юбке привязать, но чтобы так… — хмыкает мерзко. — Ты девочка не промах, да? Прикидывалась правильной, белой и пушистой. А оказалась обычной меркантильной дрянью, как и все, верно? От его слов горько, я будто умираю внутри. Рассыпаюсь на тысячи осколков, превращаюсь в обычную пыль, которую развеет ветер. Мне бы найти слова для оправдания, для защиты. Но не могу, язык замораживается и примерзает к нёбу. Я ведь сильная, могу постоять за себя. Какого черта я молчу и позволяю поливать себя дерьмом?! На глаза наворачиваются слезы, но я кричу себе мысленно: «Не реви! Не реви!» А тем временем Слава, сам того не осознавая, продолжает меня уничтожать: — Что смотришь на меня, как бедная овечка? И слезы мне твои не нужны, они неубедительны. Нужно стараться лучше, Танюша. Два тебе за актерское. Он стоит в паре метров, и впервые я рада этому, потому что боюсь, что он может сорваться и наделать дел. От него исходит столько злости, столько ненависти ко мне. Я не заслужила такого. — Не получилось размотать меня, детка. Но, знаешь, я помогу тебе, — Слава улыбается зло, ноздри раздуваются. — Тебе же бабки нужны? Вам всем нужны от меня бабки. Неуклюже лезет в карман, его сильно ведет. Еле попадает и достает оттуда несколько красных купюр, сминает их в кулаке. Подходит ближе, берет мою руку и с силой запихивает мне в ладонь деньги. — Не знаю, сколько стоит аборт, мне это неинтересно. Да и тебе, походу, тоже, потому что я вообще не уверен в существовании этого ребенка, — отшвыривает мою руку и отступает от меня шаг за шагом. Выпускает пулю, которая попадает прямо в сердце и уничтожает меня. Убивает одним выстрелом ту беспечную, веселую девчонку, которая всегда и все по жизни делала правильно. Та девочка позволила себе поступить так, как хочет сердце, лишь раз — и посмотрите, чем дело обернулось. — Надеюсь, этих денег тебе хватит, чтобы отвалить и исчезнуть из моей жизни. Навсегда. Разворачивается и уходит, даже не обернувшись. Глава 2. Ветер злых перемен Таня Смотрю на своего парня, который засунул язык в рот какой-то девке, и устало приваливаюсь к стене. Я прямо как чувствовала, что этот мудак окажется обычным бабником. А ведь лапши мне на уши навешал, мама дорогая… Наконец меня замечают, и Леша подрывается, торопится ко мне, а я спешу развернуться и уйти отсюда, потому что все, что я хотела увидеть, — увидела. Хорошо, что за тот месяц, что мы встречались, я додумалась не переспать с ним. — Таня, это не то, о чем ты подумала! — верещит он через клубные басы. Леша бежит за мной, а я выключаю мозг и просто иду. Злость затапливает меня, горечью оседает в животе. В темном коридоре вижу двух разговаривающих парней. Подхожу к тому, что выше, разворачиваю к себе лицом. Красавчик. Беру его лицо в свои руки и целую со всей страстью, на которую способна. Он тут же прижимает меня к себе, так плотно, что вздохнуть тяжело. Его язык вовсю орудует у меня во рту, а я даже мыслями не поспеваю за ним. — Слава, — севшим голосом представляется он, едва оторвавшись от меня. — Таня, — выдыхаю ему в рот и снова целую… — Татьяна, у нас еще есть время. Но немного. Вы можете взять пару дней на раздумье, но не более, сами понимаете, — голос гинеколога вырывает меня из воспоминаний. — Как будет проходить процедура в случае, если я решусь? — спрашиваю тихо и продолжаю теребить ручку рюкзака. Виктория Леонидовна поправляет очки и смотрит на меня: — Все просто: на приеме вы выпиваете препарат и отправляетесь домой. В течение двух дней все решается, и на третий день вы приходите на УЗИ, где мы оценим ситуацию. — Это не больно? — Не больнее, чем обычная менструация. Конечно, при условии, что все пройдет хорошо. — А если плохо? — проглатываю ком, образовавшийся в горле. Женщина мягко, скорее снисходительно, улыбается мне: — Давайте не будем об этом думать? Вы девушка молодая и здоровая, противопоказаний нет. Будем наблюдать, думаю, все пройдет хорошо. Замолкает и ждет от меня следующего вопроса. У меня их масса, на самом деле. Но я не могу собрать воедино все мысли. — Вы считаете это ошибкой? Аборт? — спрашиваю неожиданно у нее. Виктория Леонидовна вскидывает брови: — Татьяна, аборт — процедура добровольная и разрешенная в нашей стране. С моей стороны было бы неэтично оценивать действия и решения моих пациенток. От теплоты ее голоса я буквально таю. Слезы стекают по лицу и капают на руки, которые не переставая накручивают ручку рюкзака на пальцы. — Таня, — неожиданно говорит доктор очень мягко, — поговорите с родными, с отцом ребенка, в конце концов. Я вижу, вам сложно дается это решение. В таких случаях очень важна поддержка. Улыбаюсь. Горько-горько. Отчаянно. Смотрю в светлые глаза женщины и отвечаю: — Отец ребенка дал мне денег на аборт, и я взяла их. Может, так я смогу переложить свою боль? Ведь это его деньги — значит, часть вины и его тоже. Доктор вздыхает: — А если спросить совета у матери? — Моя мать очень сложная женщина. Она не поймет меня, — представляю, как будет орать мама, если узнает. Ни о какой поддержке и речи быть не может. — Таня, все, что я могу вам предложить, — это пойти домой. Обдумайте ситуацию еще раз. Тысячи женщин растят детей в одиночку. Так же, как тысячи женщин делают ежедневно аборт. Забираю сумку и ухожу. Бреду, пока не замечаю, что уже темнеет. Звонит Соня, моя подруга, но я сбрасываю вызов. Домой возвращаюсь поздно. На пороге ждет мать. — Ну где ты шляешься, Татьяна? — хорошо хоть скалки в руках нет. — Гуляла, — отвечаю тихо и разуваюсь. — Опять на тусовке какой была? — переходит на ультразвук, резко тянет меня за локоть: — А ну дыхни! — Да не пила я, — вырываюсь вяло. Можно подумать, я хоть раз приходила пьяная домой. — Смотри, Татьяна, в подоле принесешь — на все четыре стороны пойдешь. Эти твои вечеринки до добра не доведут. — Угу. — Нет, ты слышишь, что я говорю?! Пропадаешь неизвестно где уже которую неделю! А потом появляешься как ни в чем не бывало. Где ты была? Ну? — Мам, не надо, — пожалуйста, мамочка, остановись. Но ее несет на всех парах, никак не остановить. — Что не надо? Спуталась с кем, да? Ты варежку-то не разевай, они все лапшу на уши вешать мастаки, прямо как папочка твой! — Хватит! — кричу, не выдержав. Мне прилетает хлесткая пощечина, и щеку обжигает. Прикладываю к лицу холодную руку, смотрю на разъяренную маму. — Не вздумай кричать на мать! Ишь какая деловая колбаса стала! Думаешь, взрослая? Так иди работать, взрослая! Чего на шее моей сидишь? Диплом получила, вот и иди зарабатывать деньги, взрослая. Ни копейки не получишь от меня больше. — Пойду, не переживай. Ухожу к себе и падаю на кровать, заворачиваюсь в плед. Если бы я только могла оставить этого ребенка… Он совсем не желанный и ни разу не долгожданный. Но он ведь такой… мой. Чувствую его, хотя там и ребенка нет совсем — так, фасолина еще. Что мне делать? Задыхаюсь в слезах и тянусь за телефоном. Унижаюсь, знаю. Но что же мне делать? Я не знаю, как разрулить это по-другому! Набираю Славу, но в ответ короткие гудки. Пишу в мессенджере — сообщения не доставляются. Заблокировал. Мне не больно. Отшвыриваю телефон и в слезах, с болью в сердце проваливаюсь в черноту. Утром дома никого, и это хорошо. Умываюсь и еду в гинекологию. Отдаю Виктории Леонидовне мятые красные купюры. Не смотрю ей в глаза, не могу. Мне кажется, если бы я была ее дочерью, она никогда бы не позволила мне сделать это… Аборт, Таня! Ты делаешь аборт! Называй вещи своими именами, как бы больно ни было. Виктория Леонидовна не моя мать, поэтому она протягивает мне таблетки, и я раскрываю ладонь для них. Смотрю на белые кружочки, а внутри все умирает. Мне не больно. Кладу их в рот и запиваю. Когда-нибудь я прощу себе это. Замолю свой грех. Обязательно начну жить, не оглядываясь назад и не вспоминая сегодняшний день. Слезы рекой льются вниз, капают на сжатые кулаки. Они могли бы даровать мне очищение, но это так не работает. Это то, что мне недоступно. Закрываю глаза и вижу картинки, которые никогда не станут реальностью. Прости, мой маленький, прости. Я такая слабая. Глупая. Слишком молодая, чтобы вывезти эту ответственность. Слишком беспечная, окунувшаяся в чувство и поверившая в ничто. Ты не злись на меня, хорошо? Хоть я и заслужила это. Мне не больно. Я поднимусь, встану. Когда-нибудь обязательно встану на ноги. Со мной не будет тебя, и я буду до последнего своего вздоха ненавидеть себя за то, что только что сделала. — Идите домой, Таня, — рука ложится на плечо, и я раскрываю глаза. Из них вытекают горячие слезы, и я обтираю лицо рукавом толстовки, киваю. Ухожу отсюда, но иду не домой. Ноги сами ведут куда-то. Голова пустая, гудящая от тишины внутри. Возвращаюсь в реальность на набережной. Почти стемнело, стало холоднее. Накидываю капюшон на растрепанные рыжие волосы, закрываясь от мира, и иду, иду… Неподалеку слышу музыку и делаю пару шагов в ту сторону. Несколько тачек стоят по кругу, а внутри под басы танцуют девушки. Понимаю, что именно привлекло мое внимание, не сразу. Автомобиль Славы, возле которого стоит он собственной персоной. Две девушки прильнули к нему, и Слава с готовностью прижимает их к себе. Закидывает голову назад и громко смеется. Разворачиваюсь. Ухожу. Точка поставлена. Дело сделано, и нас больше ничего не связывает. И пусть он никогда не узнает, что на деньги, данные им, я действительно купила таблетку, которая убила его ребенка. Значит, это — та самая судьба, которую заслужил каждый из нас. Мне не больно. Да-а-а, мне совсем не больно Глава 3. Будет сердце любить и страдать Пять лет спустя Таня — Мамуль, я на работу опаздываю… — Работа! — фыркает. — Принеси-подай — это не работа. Ради чего я тебя отправляла на экономический, чтобы ты потом дурью маялась? — Я не маюсь дурью, а зарабатываю деньги, - лепечу. — Ой, не смеши, что там у тебя за деньги! — снова уничижительный тон. Вздыхаю. Это старая нескончаемая тема. — Ладно, пока, мам. Бабуле привет! Засовываю трубку в сумку и открываю дверь в студию. — Танюш, поторапливайся. Сейчас детвора придет, а у нас тут бедлам! — причитает Инга, фотограф, с которым я сотрудничаю. — Демид потом меня зае… достанет! Так уж вышло, что я занимаюсь всем и сразу: создание контента, помощь на фотосессиях, работа со светом, подбор нарядов, а после — обработка готовых фотографий. У меня несколько фотографов, с которыми я сотрудничаю, Инга в их числе. — Демиду только дай зае… достать! — улыбаюсь я, и напряженная Инга выдыхает. — Он трясется над своими моделями, как будто это реально его собственные дети. — Они и правда его, — хмыкаю. — Все же на контрактах. Приходит первая партия детворы. Снимаем для бренда зимней верхней одежды. Вместе с дизайнером этого самого бренда тасуем наряды, подбирая, что на ком лучше смотрится. Сегодня мне повезло: прибыли дети повзрослее, от девяти лет и старше. Это хорошо, потому что с малышней у меня сложности. Вернее, я стараюсь обходить их стороной. Чем младше, тем хуже. Иррациональный страх и фантомная боль внизу живота пронизывают меня практически мгновенно, стоит только приблизиться к ребенку. Я пробовала ходить к психологу,чтобы проработать этот триггер. Все бесполезно. Одна дамочка даже пыталась убедить меня позвонить Славе и поговорить обо всем. Да, ага. Щас. Мне туда не надо. Славу я не видела пять лет или около того. Пять лет, два месяца и десять дней, но кто считает, правда? — Танюш, мне кажется или Милане не идет марсала? — теребит меня дизайнер. — Эндрю, он же Андрюха, хмурится и отходит от девочки на пару шагов. — Возьми вон тот, терракотовый. Два часа тянутся долго. Детвора сменяется, неизменно одно — я не подхожу к ним на пушечный выстрел. — Это последние? — киваю на пару костюмов на вешалках. — Да. Но мы ждем еще одну модель. Смотри, — раскрывает чехол и достает оттуда несколько плюшевых костюмов разных цветов. — Это новинка. Нам надо отснять и показать генеральному, будем решать, пускать в производство или нет. Костюм явно не на взрослого ребенка, и я неконтролируемо подношу трясущуюся руку к зубам и кусаю ноготь. Эндрю косится на меня, и я отдергиваю руку ото рта. — А я вам точно нужна? — чувствую, что по шее бежит озноб. — Конечно! — встревает уже Инга. Как раз в этот момент открывается дверь, и я оседаю на маленький стул. Официально: я прячусь от маленького ребенка за грудой одежды. — Здрасти! — звонкий голосок звучит на всю студию. Начинается суета, а я отбиваю пяткой ритм и считаю: один, два, три, четыре, пять… — Привет, ребята! Златуль, беги, я тут побуду. Голос из прошлого. Из прошлого, которое не смогли вырезать психологи. — Тань, помоги! — кричит Андрей. Выдох. Встаю. Иду. Походка неровная, потому что колени трясутся, но покерфейс, который я тренировала годами, работает. На Славу не смотрю. Боковым зрением вижу, как Инга воркует с ним. Не смотреть. Не думать. Опускаю взгляд на девочку. Навскидку — четыре года. Моему ребенку было бы чуть больше. Пока я оплакивала свою потерю, Слава заделал нового ребенка. Сердце до боли сжимается, вдох разрывает грудь. Вот оно как бывает… — Мне кажется, этот цвет бледнит Злату? Вот как зовут его дочь. Злата. Я подхожу. Расстояние вытянутой руки. Я могу гордиться собой. Красивая девочка. Наверняка в мать. Светловолосая. Голубыми глазами стреляет в меня и смотрит внимательно. Совсем не похожа на темноволосого Славу с карими глазами. — Возьми этот, — протягиваю хрен знает какой цвет на замену и улыбаюсь девочке. — Круто! Отлично. Возвращаюсь к курткам и отворачиваюсь от всех. Убираю вещи в чехлы. Одну за другой. Игнорируя жжение в затылке. — Таня? — руки сковывает. Даю себе секунду и продолжаю работать. Я могу собой гордиться. — Мы знакомы? — бросаю короткий взгляд на Славу, который подходит сбоку. — Ну точно! Морковка! Это ты?! — голос звучит так радостно, как будто парень видит старую знакомую. Вот как у него все просто. Не удивлюсь, если он даже не помнит того, что было. Вот бы и мне так. От ответа меня спасает Эндрю, вновь спрашивая совета. В суете отхожу от Славы как можно дальше. Разговариваю с ребятами, уверенно игнорируя его взгляды. — Эндрю, — зову тихо парня, и мой голос дрожит. — Мы практически закончили. Ты не против, если я уйду? Мне очень надо. Сглатываю и поднимаю глаза на Андрея. Тот хмурится, окидывает меня тревожно взглядом, но кивает. Подхватываю рюкзак и спешно надеваю его на плечо, срываюсь прочь отсюда. — Танька! — зовет недоумевающий Слава. — Вы знакомы? — тянет Инга, когда я прохожу мимо нее. — Нет, — уверенно отвечаю я и бросаю ледяной взгляд на парня. — Я не знаю его. В два шага покидаю фотостудию. — И никогда не знала… — шепчу онемевшими губами. Глава 4. Чтобы не чувствовать ничего Таня — Тебя дома не потеряют? — Слава ведет пальцем вверх по моей ноге, разгоняя во все стороны мурашки. — Нет, — не могу сдержать улыбки и закусываю губу. — У меня только мама, а она сегодня работает в ночную смену. — А отец? — Знать его не знаю. — Вот как? Почему? — удивляется. — По легенде, он бросил маму беременной, — пожимаю плечами. — С тех пор про него ничего не слышно. — Прости. — Брось, — отмахиваюсь. — У меня идея! Пойдем кататься на пароходе? — его глаза загораются. — Ночь на дворе! — хохочу. Слава опрокидывает меня на спину и нависает сверху. — Тогда давай просто гулять по городу? М-м-м? Как думаешь, морковка? С тобой куда угодно. — Идем, — вместо этого отвечаю хрипло. Домой плетусь еле-еле. По дороге захожу в магазин и покупаю себе огромный торт. Сидя на кухне, ем его прямо ложкой, даже не потрудившись нарезать на куски. У меня нет РПП* или чего-то в этом роде. Просто до трясучки вдруг захотелось сделать нечто такое, отчего у совершенно постороннего человека глаза вылезут на лоб. А еще заесть стресс. Болтаю по телефону с Соней, моей подругой. Совсем недавно она вернулась в родную страну и не успела оглянуться, как застала своего благоверного с другой женщиной и… их общим ребенком. В общем, подруга погрязла в приключениях и позвонила мне, чтобы сообщить, что осталась временно у бывшего… М-да. Интересная штука жизнь. Снова звонит телефон, и я беду его в руки. Отчего-то сердце ухает вниз, но на экране высвечивается «Андрей». Спокойно, Таня, это всего лишь Эндрю. — Танюш! — стонет он на том конце провода. — Выручай! Завтра придет новая партия вещей! Без тебя не вывезу, детка! — Ой, да брось ты, — отмахиваюсь от него. — Тогда завтра на том же месте и в то же время. И почему я сразу не додумалась спросить, какого рода съемка? Потому что, на следующий день, едва выйдя из такси, натыкаюсь на желтый спорткар. Определенно дорогущий. Шумно сглатываю. Я знаю только одного человека, который любит такой транспорт. Иду вперед как на заклание. В студии работа кипит вовсю, очевидно, ребята решили начать раньше. Инга фотографирует троих ребят, еще пятеро ждут своей очереди. Эндрю готовит их вместе с Лерой, нашим визажистом. В углу сидят родители, ожидающие своих деток. Вдыхаю и снова считаю до десяти, потому что встречаюсь взглядом со Славой, которого окучивает чья-то мамашка. Тут же отворачиваюсь — ни к чему нам видеться или, что еще хуже, общаться. Я не сильно изменилась за те несколько лет, которые мы не виделись. Разве что рыжие волосы короче стригу. Вероятность того, что он мог меня не узнать, равна нулю. А жаль. Как бы мне облегчило жизнь, если бы он забыл меня. Охотницу за бессменными сокровищами великого и непобедимого Славы. Он для меня никто, я, собственно, для него тоже. — Привет, Эндрю, — здороваюсь с парнем. — Ну наконец-то! Я зашиваюсь! — стонет он, наряжая очередную девочку. — Сегодня даже не думай сдристнуть раньше, я вчера чуть не помер, разгребая тут завалы. — Я и не собиралась, — стараюсь улыбаться и работать как ни в чем не бывало. Час за часом проходят очень быстро. Народу становится все меньше и меньше, пока, в конце концов, Эндрю не объявляет съемку законченной, и все радостно выдыхают. Мы с парнем начинаем собирать вещи, а Инга вместе с парой мамочек обступили Славу. Одна из них, силиконовая блондинка, даже руку на его предплечье положила и губу закусила. Вы потрахайтесь еще тут. — Танюш, а давай сегодня пропустим по стаканчику? — спрашивает Эндрю, и я удивленно смотрю на него. «А почему бы и нет?» — спрашиваю сама у себя. — Давай часов в семь? Тут неподалеку новый бар открылся. Сто лет нигде не была. Андрей радостно кивает, а позади слышится: — Хорошее место. Не против, если я составлю вам компанию? Одобрачиваюсь и смотрю охреневше на Славу, который как ни в чем не бывало с легкой улыбочкой разглядывает меня. — А? — Извините, — твердо произносит Эндрю, чем удивляет меня. — У нас вроде как свидание. А вы вроде как третий лишний. Спасибо, тебе, дорогой мой друг! Что бы я делала без тебя. — Вроде как неожиданно, — с легкой издевкой поддразнивает Слава. — Как все серьезно. Тань, ну че? Пообщаемся? Нет, вот правда. Он придурок или вчера не понял, что я не хочу с ним иметь никаких дел? — Со вчерашнего дня ничего не изменилось. Вы обознались, — выглядываю за его спину, где в одиночестве стоит Злата. — И вы забыли о вашей дочери. — Черт, — подрывается Слава и отходит к девочке. Надо отдать должное Эндрю: он только косится на меня, но ничего не спрашивает. Инга уходит вслед за Славой и Златой, а я невесело усмехаюсь про себя. Вот и все. Не сильно-то и нужно ему было говорить со мной. Через час выхожу из фотостудии и прямиком направляюсь к остановке трамваев. Быстренько добираюсь домой, но не доходя до подъезда останавливаюсь: возле меня резко тормозит уже знакомая желтая тачка. Краем глаза вижу, что, кроме водителя, внутри никого. — Твою мать, — произношу вслух и спешно пытаюсь обойти транспорт. Но куда там. Слава хватает меня за локоть и разворачивает к себе: — Морковка! Что ты устроила? Что за спектакль с амнезией? — спрашивает даже как-то обиженно, что ли. — Тебе чего? — вырываю у него руку и обхватываю себя за плечи. — Поговорить, — отвечает, недоумевая. Нет, он реально не понимает, как все это сейчас выглядит? — Говори. — Прямо тут? — удивляется. — Да. — Как дела, Тань? — Нормально. Дальше, — отвечаю резко, чувствуя, как ноги становятся ватными. Слава откидывает темную челку назад и тяжело выдыхает: — Морковка, да что происходит? Ну мы же цивилизованные люди! Закипаю. — Слава, тебя дочка заждалась. Шел бы ты… к ней. — Дочка? — Тебе пора. И хватит лезть в мою жизнь. Ты же сам просил отвалить и исчезнуть, так? — Что? — хмурится. — То. А теперь сам катись к черту. И не возвращайся, — разворачиваюсь и ухожу, быстро перебирая ногами. Перед подъездом неконтролируемо оборачиваюсь. Слава стоит на том же месте и, разинув рот, провожает меня офигевшим взглядом. Я так привыкла к боли, что порой не понимаю, где она настоящая, а где — фантомная, потому что мое сердце прямо сейчас бьется на мелкие осколки. РПП* - расстройство пищевого поведения Глава 5. Когда в самый разгар веселья падает из рук бокал вина Слава — И что ты сделал с моей дочерью? — стонет мой брат Влад в трубку. — Да почему ж вам все не так? — бурчу себе под нос. — Что на этот раз? Не успел я приехать на родину, как уже повинен во всех смертных грехах. Говорю с раздражением, ничего не могу поделать с собой. — Воу, братишка, что там у тебя стряслось? — Влад говорит тише и, как мне кажется, выходит на балкон. — Да так, — отмахиваюсь, не хочу рассказывать. — Мы с твоей дочкой отлично провели время. Не знаю, какая у тебя инфа от нее, но при мне она выглядела довольной. Мы сходили в кондитерскую твой жены, где Златка мне по полочкам разложила данные про пользу меренгового рулета и заставила купить целых две штуки. А после весело провели время на съемке. Там знаешь сколько мамашек, жаждущих внимания? — усмехаюсь. Врубаю вытяжку, выбиваю из пачки сигарету и закуриваю прямо на кухне. — Так в том-то и дело, что она снова просится с тобой на съемку. Ты не подумай, мне только на руку! Аня зашивается с новой кондитерской. Событие оказалось слишком масштабным. Но, согласись, как-то неожиданно быстро Златка приняла тебя. Это при том, что видела она тебя последний раз год назад. — Важно не сколько прошло времени, а какой эффект был произведен, — довольно хмыкаю. — Твоя дочь просто очарована своим дядей. — Я так и не понял, нахрена ты во второй раз вызвался отвезти ее. С учетом того, как я упрашивал тебя в первый раз, получилось неожиданно. — Надо было перепроверить кое-то что. Вернее, кое-кого. Забей. — Хм. Ясно. Что ничего не ясно. Ты скажи мне, Славян, тебя ждать в офисе? Остепениться не надумал? Мне отец уже всю плешь проел из-за тебя. — С каких это пор батя ходит кругами вместо прямого вопроса? — Может, с тех пор, как к тебе на кривой козе не подъехать? Чем ты там жил за бугром? Мы ж нихера не знаем, Слав. Уехал-то чего? Рассказал бы. Семья все-таки. — Нахера тебе мои заморочки? — придаю тону еще больше веселья. — У тебя вон дочь прелесть да жена-красавица с младенцем. — Ты охренел, Слав? Ты такая же моя семья, как и они! — давит тяжелым тоном. — Ну все-все, тормози. Не маленький мальчик, сам разберусь, — скалюсь собственному отражению. Спешно прощаюсь с братом и скидываю улыбку к чертям. Тяну никотин одним глубоким вдохом, в висках начинает пульсировать. Выдыхаю в потолок. Вытяжка ничерта не справляется. Что за хрень происходит с Татьяной? Ну да, расстались мы не очень. Плохо помню, что там конкретно за дело вышло, много воды утекло, да и я, кажется, был тогда основательно под мухой. Но обиженку зачем включать? Взрослые же люди. Язык есть, объяснить несложно, да и я вроде понятливый. И вроде бы послать эту рыжую бестию охота, потому как жутко бесит, да только она мне покоя не дает. И никогда не давала, надо быть честным хоть с самим собой. Ведет меня от нее. Даже когда за океаном был, — вспоминал. Видел безумными глазами ее образ в ликах прохожих, даже трахал эти самые лики, но все не то. Что это — хер поймешь. Болезнь какая? Ага, Волков, еще скажи, влюбился до смерти. Фыркаю, недовольный собственными мыслями, и тушу сигарету. А она изменилась. Волосы стрижет короче, да и сама будто уменьшилась. Вроде такая же по фигуре, ну может, пару кило скинула, но какая-то маленькая, чуть ли не прозрачная. Я выше нее на голову, а ощущение, будто на метр. Быстро принимаю душ и переодеваюсь. Джинсы, футболка, сверху ветровка. Вот и все. Приезжаю в бар на тачке, так как пить не собираюсь. Возле входа уже ждет Инга. Скалит хищные зубы и облизывается. Устал я от таких баб. Никакой тебе, блять, изюминки. Одним взглядом вывалила все мысли и намерения. — Привет, Славик. А я заждалась! Вау, твоя? — кивает на «Ламбу». — Ага, моя, — закидываю ей руку на плечо. — Пойдем? — Да, — глаза горят. В баре полумрак, музыка звучит громко, но терпимо, общаться можно. Инга сразу тянет меня к барной стойке, но мне нужно совершенно в другую сторону. Взгляд сразу находит Таню и ее педика, как там его… Эндрю. Сидят за высоким круглым столиком в темном углу, мило чирикают. Морковка улыбается и закусывает нижнюю губу, а этот хрен жадно пялится на каждое движение рыжей. Сюрприз. Не педик. Он сглатывает, когда та облизывает нижнюю губу, и ныряет взглядом в ее декольте, где виднеется отличная, мягкая двоечка. О да, эта двоечка слишком хороша, чтобы не пускать на нее слюни. Что-то внутри поднимает бурю злости из-за того, что на нее вот так бесцеремонно и похотливо пялятся. — Пошли поздороваемся, — не спрашиваю, просто тяну ничего не понимающую Ингу в сторону отдыхающей парочки. Девушка идет за мной, но нехотя. Ей явно не нравится происходящее. Насрать вообще. — О, привет, Морковка. Ты тоже тут? — улыбаюсь во весь рот своей белозубой улыбкой, хотя этому Андрюхе хочется втащить в табло. Сука. Что за неконтролируемая дичь? — Инга? — удивляется Таня и переводит взгляд с нее на меня. — Какая неожиданность… Натянуто улыбается. Эх, детка, не умеешь ты скрывать эмоции. — Приятная, я надеюсь? — хмыкает Инга. Ясно. Цепляются, валькирии. — А то, — Татьяна салютует бокалом с мартини и выпивает его залпом. Ауч, какая раздраженная. — А мы тоже решили заглянуть сюда, да, Ингусь? — снова закидываю руку ей на плечо. — Как дела, Андрюх? Подмигиваю типу. — Минуту назад все было превосходно, — взгляд исподлобья. У-у-у, боюсь-боюсь. — Так мы к вам присоединимся? — спрашиваю, хотя отмечаю все три ненавидящих взгляда. — Конечно, — выдавливает из себя Андрюха. Да вы ж мои толерантные котятки. А я бы нахуй послал, закинул рыжулю на плечо и вынес отсюда. Если бы, конечно, захотел. Глава 6. Ты отпускай меня Таня — Какой нафиг спортзал? Едешь к бабуле в Даниловку, сажаешь картохи десять соток — и вуаля! Пары кило как не бывало. А потом в июле-августе копаешь ее — и вот они! Шесть кубиков. — С ума сойти! — я смеюсь искренне, не могу сдержать слез. А Эндрю-то оказался обычным Андрюхой, понаехавшим в большой город из периферии. С ним безумно просто общаться. Да и вообще, компания на сегодняшний вечер на удивление приятная. — Андрюш, я думала ты такой весь из себя лощеный и модный. Городская фифа в брюках, — говорю честно. Парень вовсе не обижается. Отмахивается, отпивает пива: — Да я не в обиде. Это просто образ. Обязывает, сама понимаешь. — Понимаю, — смеюсь. — О, привет, Морковка. Ты тоже тут? Резко дергаюсь. Улыбка кривится нервным тиком. Какого черта. Он. Сюда. Приперся? Делаем вид, что все в порядке и ничего необычного не происходит. Очень халтурно, надо сказать, делаем вид. Андрей недоволен не меньше меня — очевидно, парень рассчитывал на нормальное свидание (неожиданно, ведь я полагала, что он по другой части), Инга тоже смотрит исподлобья и недовольно поджимает губы, как будто это я подошла и влезла в их свидание. И только зачинщик всего этого беспорядка выглядит довольным как слон. — Что обсуждаете? — спрашивает у Андрея. — Картошку, — вообще не стесняясь, отвечает он. — А чего ее обсуждать? — поднимает брови Слава. — Пришел в магазин, положил в корзину, отдал деньги. Все дела. — Ну да, она же материализуется из воздуха, — фыркает Андрей. — Мне надо выпить, — произношу тихо, но слышат все. — Где официант? — Инга, очевидно, согласна со мной. — Женский алкоголизм не лечится, Морковка. — Не лечится твоя наглость! — стараюсь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Вы знакомы, да? — доходит до Инги. — Простите, отойду ненадолго. — Вместо ответа ухожу. Пусть Слава сам разбирается. Забираю сумочку и отправляюсь в туалет. Становлюсь возле зеркала, упираю руки в раковину и смотрю в отражение. Глаза блестят от выпитого алкоголя, щеки пунцовые. Сама не заметила, когда успела покраснеть. Зачем он все это делает? Зачем бередит душу? Все же ясно, разобрались со всем несколько лет назад. Он был там, я тут. Шансов встретиться не было. Но где-то наверху, по всей видимости, посчитали иначе. Распахивается дверь, и заходит Инга. Протягивает мне бокал с мартини. Выражение лица у нее уставшее, во второй руке такой же бокал. Забираю его и принюхиваюсь. Ой, ну какой же бред! Не отравит же она меня?! — Не чокаемся, — вздыхает громко. Киваю и одним глотком осушаю бокал. Инга садится на столешницу и откидывается на зеркало. Окидывает меня беззлобным взглядом: — Откуда ты знаешь его? Я бы послала девушку, но в ее тоне нет никакой агрессии, скорее, просто усталость и чисто женский интерес. — Из прошлой жизни, — отвечаю обтекаемо. — Мудак? — Хуже. — Ясно. Вот и все. — Господи, когда я уже встречу нормального мужика? Кругом одни дебилы и сволочи! Вот скажи, Танюх, чего им надо? — Откуда ж мне знать? По части мужиков у меня опыта не так уж и много. Я вон даже думала, что Эндрю педик. А он обычный Андрюха из Поволжья. — Угу, — кивает Инга и распахивает глаза: — Чего-о-о? — Прикинь? — начинаю смеяться. — Но он же говорит… И ведет себя… И выглядит как… Ты вообще видела его бритую спину и широченную накачанную грудь? — И шесть кубиков тоже видела, — не могу остановить свой смех. Эндрю пару раз выступал в качестве модели, поэтому мы все видели его прелести. Молча облизывались и безнадежно стреляли глазами. — Во дела-а, — глаза Инги загораются. — А это точно?! — Точно, — уверенно киваю. — Напрямую не спрашивала, но по разговору поняла, что натурал. — Тогда почему он так выглядит? — Соответствует, — развожу руками. — Мне надо выпить. — И мне захвати. Следующие минут двадцать мы откровенно напиваемся с Ингой, в туалете, перемывая кости мудакам, ой… мужикам. Когда выходим, или, точнее сказать, выплываем из оккупированного туалета, видим, что за нашим столиком по-прежнему сидят парни и обсуждают что-то на повышенных тонах. — Инга, я пойду. Прикроешь меня? — Давай, — отвечает решительно и облизывается. — А я попробую проверить, все ли натуральное у нашего натурального натурала. По стеночке, по стеночке, большими шагами подбираюсь к выходу, оставляя позади мое несостоявшееся свидание. На улице застегиваю объемный пиджак оверсайз и направляюсь в сторону дома. Почти девять вечера, толпы молодежи гуляют по ночным улицам, а идти мне не так уж и далеко, поэтому решаюсь проветриться. Засовываю в уши наушники, включаю музыку и, перепрыгивая лужи, иду, подпевая. До моего дома остается каких-то пару кварталов, когда меня резко дергают назад, и я едва не падаю, не в силах устоять на немаленьких каблуках. Насильник. Вор. Маньяк. Вереница страшных мыслей проскакивает в моей голове. Разворачиваясь, я замахиваюсь, чтобы начать сопротивляться, потому что без боя сдаваться не буду. Параллельно этот кто-то пытается сорвать у меня сумочку, но резко, в одну секунду, все прекращается. Черный вихрь налетает на того, кто пытался украсть у меня вещи. Завязывается потасовка с матами и дракой. В конечном итоге вор ретируется, и передо мной выпрямляется Слава. Натыкаюсь на взгляд темных глаз, которые в ночи кажутся черными. — Черт, Морковка! Обязательно тебе ходить ночью в одиночестве? — спрашивает он, а я шокированно смотрю на него. — Где хочу, там и хожу! Тебя забыла спросить! — злость затапливает меня, накрывает волной. — И вообще, что ты тут делаешь?! Преследуешь меня? — Хотел убедиться, что ты нормально добралась до дома. — Убедился? Глава 7. И если ты хотела что-то мне сказать, то говори Слава — Слушай, я, конечно, понимаю, что сейчас тут происходит какая-то невообразимая хрень, но может, ты все-таки свалишь и оставишь нас с Таней наедине? — Андрюха ожидаемо бесится. — Видишь ли, какое дело — мы увидели вас чисто случайно. Подумали, почему бы не подойти и пообщаться, как взрослые и адекватные люди, — придуриваюсь, да. Не вываливать же на него вот это все: «Когда-то давно мы без обязательств трахались с Танюхой. Прошло пять лет, но я по-прежнему хочу ее. Собственно, именно поэтому я и мешаю вашему прелестному общению». — Да хватит тебе, — злится он. — Видишь же, что Тане это общение как кость в горле. Свали, а? У нас тут вообще-то свидание. — Да? — наигранно вскидываю брови. — Прям самое-пресамое настоящее свидание? А я думал, Таня пришла сюда от нечего делать. — Угу. И гонор свой с собой забери. — Привет, мальчики! — из ниоткуда появляется Инга и подходит почему-то к Андрею. Вот это новости. — А где Таня? — спрашиваем синхронно. — Она поехала домой, — отмахивается девушка и льнет к Андрею. — Что ж, мне тоже пора. Засиделся, — хлопаю себя по коленям. Встаю с высокого стула, но меня уже не слышат и не видят. Инга, опустив декольте, утыкается грудью чуть ли не в нос Андрюхе. Неожиданно как-то она переметнулась. Но мне это только на руку. Быстро ухожу, пока Андрюха охеревше пускает на сиськи слюни. На улице никого нет. Прыгаю в «Ламбу» и отправляюсь в сторону дома Тани. Минут двадцать стою перед подъездом, но никто не приезжает. Да где же она? Неужели пошла пешком? Нарезаю круги возле соседних домов, пока наконец не замечаю Таню. Как ни в чем не бывало идет в сторону дома. Как раз в этот момент подходит гопник и хватается за ее сумку. Вылетаю из тачки. Завязывается потасовка, но машем кулаками совсем недолго: тип быстро сваливает, понимая, что ему тут ничего не обломится. — Черт, Морковка! Обязательно ходить ночью в одиночестве? — Где хочу, там и хожу! Тебя забыла спросить! — щетинится она. — И вообще, что ты тут делаешь? Преследуешь меня? — Хотел убедиться, что ты нормально добралась до дома. — Убедился? — Убедился! По жопе тебе надавать за то, что шляешься по ночам. — Моя жопа не твоя забота! Голова немного кружится, потому что придурок зарядил мне в висок, и я опираюсь на стену. — У тебя кровь, — говорит уже тише Таня, замечая разбитую губу. — Окажешь мне первую помощь? — растягиваю рот в улыбке и играю бровями. — Нет, — лезет в сумку. — Вот салфетки. Это все, чем я могу тебе помочь. Забираю. Таня разворачивается и уходит. — Тань, давай поговорим, а? — кричу ей в спину, и Морковка тормозит, оборачивается медленно. — О чем нам с тобой говорить, Слав? — спрашивает устало, даже как-то отстраненно. — У нас с тобой нет ни одной общей темы, никакой точки соприкосновения, не так ли? Позволь напомнить: ты сам способствовал этому. Забыл, как просил меня исчезнуть? Так вот я исчезла, Слав. Все, как ты и просил. Теперь что не так? Мы с тобой и тогда были чужими друг другу, а сейчас подавно, столько лет прошло. Нет ничего, что нас бы связывало. Так что давай оставим все как есть прямо сейчас? Ты живи своей яркой и превосходной жизнью богатого мажорика, а я останусь там же, где была. Поднимает голову и смотрит на обшарпанный панельный дом. Потом опускает на меня потухший взгляд. Она как будто фантом той яркой девчонки. А у меня в башке каша. Так сильно воришка приложил? Ведь я ничерта этого не помню. И того, как просил ее исчезнуть, в том числе. — А если я не хочу оставлять как есть? — выпрямляюсь и подхожу к ней. — То есть как это? — Таня выглядит растерянной. — Я хочу проводить время с тобой. Узнать тебя получше, — придумываю на ходу, подбирая слова, чтобы не спугнуть девочку. — Мы уже поняли, что полностью совпадаем по темпераменту, неплохо было бы провести время за разговором, как ты полагаешь? Предлагаю сгонять завтра в кофейню. Что думаешь? Поболтаем по душам. Так, вроде все неплохо обрисовал. — Что думаю? — голос у рыжули садится, и это не к добру. — Я думаю, что ты, Слава, обнаглел в край. Тебя не было пять лет! Пять! Ты что же, думаешь, можешь вот так ворваться в мою жизнь, махнуть своим павлиньим хвостом со словами: «Хей, красотка, погнали пить кофе», и я побегу? В свете фонаря вижу, как блестят ее глаза, и в ту же секунду с них срывается поток слез. Но Таня будто не чувствует этого, продолжая буравить меня взглядом. — И чего ты ожидаешь? Что я пойду с тобой? Буду мило беседовать и интересоваться твоей жизнью? — Татьяна уже ревет белугой, а я чувствую себя заблудившимся ребенком, который не знает, куда ему идти. Делаю шаг вперед и бессильно протягиваю руку в попытке коснуться девушки, но та реагирует быстро. Отшвыривает мою ладонь со злостью. — Верно, ты забыл, по какой причине вытравил меня из своей жизни?! Я? Вытравил ее? Блядь, да что произошло пять лет назад?! — Тань, — стараюсь говорить спокойно, — если ты объяснишь мне, что тогда случилось, я попробую все исправить. — И-исправить? — заикается она и начинает хохотать. Я не сразу понимаю, что у нее истерика. Сердце сжимается от какой-то черной немощности, от полнейшего непонимания. Я точно помню, что у нас с Таней все складывалось идеально. Она была легкая, веселая, дурная, но такая… настоящая… — Танюш, — снова протягиваю руку, но девушка начинает отступать. — Я уже все исправила, как ты и просил, все сделала… Ты забыл, да? — поднимает мокрое лицо к небу. — Господи, как такое могло произойти? Пока я рыдала ночами в подушку, он… даже не помнил ничего… Кажется, это еще больнее… Опускает голову и находит своим взглядом мой: — Не будет у нас с тобой никакого кофе. И разговоров по душам тоже не будет, потому что нет у тебя души, Слава. Сердца, впрочем тоже нет. Я не хочу ни видеть, ни слышать тебя. Ты достаточно причинил мне боли, чтобы я повелась на это еще раз. А теперь уходи в свою распрекрасную жизнь-праздник и не вздумай больше искать меня. Ее слова переворачивают все у меня внутри. В них столько тоски и горести… Но почему-то сейчас я, как никогда раньше, осознаю, что не отступлюсь. — Не стоит говорить громких фраз, Морковка. Я не откажусь от своих целей. Хоть убегай от меня, я все равно найду тебя. Отпускаю ее. Но только на сегодня. Глава 8. А мы с тобой теперь никто Таня События вчерашнего дня стираю в памяти. Ничего не было. ЕГО не было и нет в моей жизни. Надо продолжать жить дальше, как будто ничего не случилось. Полагаю, что после произошедшего я больше никогда не увижу Славу. — Давай, детка, не стесняйся, раскладывай свои вещички! — бодро хлопаю в ладоши. Моя подруга Соня попала в беду. Муж оказался мудаком-изменщиком, и она ушла от него, едва узнав о предательстве. Но теперь ей негде жить. — Господи, Артемьева, что бы я делала без тебя?! — она притягивает меня к себе и обнимает за плечи. Да, объятия сейчас нужны мне не меньше, чем ей. Но Соня не знает о том, что было со мной, потому что на тот момент она переживала болезненный разрыв и находилась в другой стране. Я не стала усложнять ей жизнь своими бедами. — Сонечка, как я рада, что ты решила остаться у меня, — лезу в ее чемодан, помогая разобрать вещи. — Знаешь, Танюш, у меня выбора особо-то и не было, — вздыхает обреченно. — Гондон твой Руслан, вот что я тебе скажу! — гневно восклицаю. — Это ж надо! Не успела жена из дома уйти, как он твои карты заблочил. Злость на мужскую половину человечества только сильнее разжигает мою ярость. — Слушай, а я тебя не сильно постесню? — Да ты чего! — отмахиваюсь. — Я одна, ни мужа, ни детей нет. Мама вон перебралась на дачу на старости лет, а в этой двушке нам точно всем троим места хватит. Как раз в это время заходит мой любимчик — абсолютно асоциальный кот Василий, которого я завела через месяц после аборта. Рыжий комок ненависти ко всему человечеству. Я у него единственное исключение. Кот подходит ко мне, сидящей на полу, и залазит на руки, утробно урча. Тискаюсь с ним, а после отпускаю рыжую морду. С бутылкой вина располагаемся с подругой на кухне и пьем. Все тосты за новую свободную жизнь. Обсуждаем прошлое и будущее. А обсудить есть что — последние несколько дней она провела со своим бывшим парнем — он ну просто аки Робин Гуд появился из ниоткуда и спас Сонечку. В квартиру кто-то звонит, и мы спешим с подругой в коридор, где я беру на руки кота, который начинает сходить с ума. Утробно рычит, вертится, царапается. Что это он в буйство впал? В дверном проеме стоят двое. И оба мне знакомы. Дима — как раз таки тот самый бывший подруги — и… Слава. Оба смотрят квадратными глазами на кота, который еще больше беснуется. Пазл складывается. Эти двое очень похожи друг на друга, значит, братья. Когда-то давно Соня говорила мне, что у Димки есть брат. Она даже делала попытку познакомить нас, но что-то пошло не так. Лица я его никогда не видела, поэтому сообразила только сейчас. — Какого черта ты приперся? — выкрикиваю, глядя на Славу со злостью. Тот растягивает губы в самодовольной улыбке и отвечает: — Я же сказал, что из-под земли тебя достану, Морковка. В этот момент кот вырывается, с громким шипением юркает между моих ног и убегает в подъезд. — Твой кот такой же бешеный, как ты, — спокойно констатирует Слава. — Это потому, что он ненавидит мужиков-дуболомов, — воинственно складываю руки на груди. — Именно поэтому у тебя их нет? — осуждающе цыкает. — Все у меня есть! Слышно, как в подъезде, в самом низу, что что-то разбивается. Я срываю с вешалки кофту, попутно хватаю за куртку непрошенного гостя и с криком: «За мной!» утягиваю его вниз. Уговариваю саму себя, что делаю это ради подруги. Им с Димой нужно поговорить в спокойной атмосфере, а пока мы со Славой рядом, ни о каком спокойствии и речи быть не может. На ходу запахивая кофту, спускаюсь на первый этаж, а тут, как назло, открыта входная дверь — значит, мой зверь сбежал. — Вася! Кис-кис-кис! Кричу на всю улицу и боковым зрением вижу, что за мной выходит Слава. Плевать сейчас на него, мне нужно найти Васю. Этот кот на улице-то и не был ни разу. А вдруг его обидят или он попадет под машину? — Таня! — Ну что? — торможу. — Что ты таскаешься за мной? Иди к дочери, к жене, я не знаю, к любовнице! Иди! У Славы квадратные глаза. — Ты не в себе? Какая дочь? Какие нахрен жена с любовницей? — закипает. — Злата! — истерично выпаливаю. Слава открывает и закрывает рот: — Злата — дочь моего брата Влада! Хватаю ртом воздух, как рыба, выброшенная на лед. Значит, я все не так поняла. С души падает огромная бетонная плита. Отмахиваюсь от Волкова и разворачиваюсь. Снова бегу куда глаза глядят, не разбирая дороги. Позади бежит Слава и на ходу что-то кричит мне, пытается остановить, но меня уже накрывает паникой. В голове полнейший кавардак. — Таня! Да остановись! Так ты его не найдешь. Он перехватывает меня и обнимает, прижимает к себе. Обхватывает мою голову и притягивает к своей груди. Я слышу, как быстро бьется его сердце. Не могу сдержать слез и снова плачу при нем. Наверняка это все от нервов, оттого, что внутри меня вот уже который день, если не год, растекается месиво из кровавой боли. — Ну зачем ты снова появился в моей жизни, — хриплю Славе в футболку и сжимаю ее в кулаке. — Я же только жить начала, только выдохнула! Ты во всем виноват. — Давай, — гладит меня по спине, чувствую, как его губы касаются виска. — Выскажи мне все. Потому что, Тань, я уже нихрена не понимаю. Упираю руки ему в грудь и поднимаю глаза. Из-за мокрой пелены картинка размывается, но даже так я вижу тревогу во взгляде парня. — Высказать? — спрашиваю спокойно, даже отстраненно. — Мне нечего тебе сказать, Слава. — Почему ты бежишь от меня как от огня? Я ничего не помню, не понимаю, Тань! — спрашивает с горечью и смотрит на меня потерянным взглядом. — Удобно иметь выборочную память, — невесело усмехаюсь и вытираю слезы, затем поднимаю взгляд и смотрю уверенно в темные глаза напротив. — Напомнить, как пришла к тебе? Как сказала, что беременна от тебя? Ты тогда обозвал меня охотницей за бабками и шлюхой. Смеялся надо мной, унижал. А ведь у меня до тебя никого не было, Слав. По его лицу проходит нервная дрожь, и он весь будто сереет на глазах. — Т-ты что? О чем ты, мать твою?! — Ты дал мне денег на аборт, Слава. Знаешь, что я сделала с ними? Отшатывается, как от пощечины. Трясет головой, у него в глазах собираются слезы, но ни одна из них не падает вниз. — Нет, — хрипло. — Нет! Скажи, что ты не сделала этого! Последнее выкрикивает. Парадоксально, но в этот момент мне так спокойно становится на душе. Вовсе не от радости из-за того, что Слава раздавлен. Я будто отпускаю сама себе этот грех, перекладываю его на другие плечи. Я несла бремя этой ошибки пять лет, теперь его очередь. — Как ты понял, детей у меня нет, — развожу руками. Из меня разом выходит вся спесь. — Я бы могла выбросить эти деньги, но я использовала их по назначению, Слава. Все, как ты и просил. Пока ты куролесил, бухал и трахал других баб, я медленно умирала вместе с нашим малышом, которому не суждено было увидеть этот мир. Вот и вся правда. Теперь ты понимаешь, что никакого будущего у нас с тобой быть не может и исправить ничего нельзя? Уходи, Слава. Уходи и не возвращайся. Кутаясь в теплую кофту, разворачиваюсь и ухожу, оставляя парня в одиночестве. Раздавленного и сломленного. Именно в таком состоянии он однажды оставил меня. Если карма в жизни и существует, то только что я видела ее воплощение своими глазами. Слава Нагибаюсь, хватаю ртом воздух. Дыхание спирает так сильно, что на какой-то миг я задумываюсь о том, что умереть от инфаркта было бы слишком легко для меня. Я чересчур много наворотил, чтобы мир так просто избавился от меня. Сажусь на лавку, в ушах шум. Как будто смотрю кошмарный сон с собой в главной роли. Но то, что рассказала мне Таня, не является сном, к сожалению. Смысла ей врать нет никакого, я видел ее глаза. Несмотря на то, что прошло много времени, ее боль не утихла, это видно. Она плещется в адовом котле на дне глаз. Таня носит ее на себе, как вторую кожу. Ложится спать и просыпается вместе с ней. Трясу головой. Башка моментально наливается кровью, хочется с разбега приложиться о стену, чтобы стало легче. В лечебнице, где я провел некоторое время, я видел людей, с которыми случались похожие приступы. Им могли помочь только медики. Хаос затапливает меня. Дышу: вдох-выдох. Не знаю, как еще остановить это. Она живет с этим пять! Пять блядских лет! Держит все это в себе. Господи… у меня бы мог быть ребенок. Девочка или мальчик? Сколько бы ему сейчас было? Чуть больше четырех лет. Он бы ходил в сад, на какие-нибудь кружки, а каждые выходные мы бы выбрались в парк и катались на аттракционах. Еще вчера я даже не думал о том, чтобы завести ребенка. Я не имею ничего против них — у меня несколько племянников, которых я безумно люблю. Но осознание того, что сейчас рядом со мной могло бы расти мое продолжение, убивает. Я собственными руками оборвал жизнь своему ребенку. Бью себя по карманам, нахожу сигареты и трясущимися руками выбиваю одну, подкуриваю. Скуриваю ее буквально за две тяги. Хватаюсь за дурную голову, сжимаю виски. Думай, черт тебя возьми, думай! Подрываюсь, бегу за Таней в сторону ее дома. Нагоняю около подъезда, хватаю за плечо, сгребаю в охапку, разворачиваю к себе. Все лицо рыжей мокрое от слез. — Скажи, что соврала! — глупо отрицать правду. Таня закусывает губу и ревет. И я вместе с ней. Зарываюсь носом в ее волосы, сжимая их до боли, и реву как баба. Внутри все разбито — душа, тело, не осталось ничего, одни осколки. Боль разворотила грудину так, что я теряюсь в пространстве. Слабак я, а не мужик, раз рыдаю на Танином плече. А у кого на плече рыдала она? Нашелся ли кто-то, кто был с ней в тот момент? А ведь она оплакивала потерю, да что там… оплакивает ее даже сейчас. Все там, внутри. Не помогло ей время, не залечило. Хрень все это — не лечит оно. И я еще добавил. Господи… Каково ей было? Слышать о том, что я не помню ничего? Что у нее там осталось внутри после всего этого? Выжило ли что-то? — Таня?! — голос вообще не мой. Рыжая дышит мне в шею, хлюпает носом. Поднимает лицо и смотрит в мои глаза. От ее зеленых глаз не осталось ничего, все потемнело, потонуло в этой утрате. — Если бы это была ложь, — отвечает сипло. — Как бы я хотела, чтобы это была она… И снова роняет голову на грудь. Плачет тише, медленно успокаиваясь. У меня немного проясняется в голове. — Нихера не помню, — бормочу в никуда и выкрикиваю. — Какого хера я не помню ничего?! Какие-то отрывки бессмысленные! Блядь, я бы никогда так с тобой не поступил, рыжая! Зарываюсь пальцами в волосы, сжимая их с такой силой, что кажется, сейчас вырву. — Но ты поступил, — отвечает как робот. — Если бы я только мог отмотать все назад… Таня, я был не в себе, бухой в доску! — мне сложно держать себя в руках. — Почему ты снова не нашла меня? На следующий день, через неделю?! — Я звонила и писала, но ты везде заблокировал меня, — отходит от меня и вымученно улыбается, слезы новым потоком стекают по ее щекам. Молчу, вспоминаю обрывки тех дней. — У меня украли мобильник, — качаю головой. — Я не блокировал тебя. Никогда. Таня разводит руками. Что уж тут скажешь? Чертова сука-жизнь свела в ненужное время в ненужном месте двух людей, которые могли встретиться при других обстоятельствах и решить все иным способом. — Я думала его оставить, честно, — вся она дрожит, ее трясет. — Мне бы хотелось что-то дать этому ребенку. Еду. Одежду. А у меня ни работы, ни жилья. Мать сказала, что выгонит меня, если нагуляю. И она бы выгнала, Слав. Я делаю шаг ей навстречу. Просто прижать к себе. Остановить. Что я еще могу сделать? Я абсолютно дезориентирован. Но Таня выставляет вперед руки, обозначая между нами границу, не подпуская ближе к себе, и уходит. Просто разворачивается и уходит, оставляя меня наедине со своими демонами. Глава 9. Стала, мама, я другая Таня Ожидаемо, Славы и след простыл. На самом деле, все это вполне себе предсказуемо. Закономерный исход. Именно это я пытаюсь вдолбить в свою болезную голову, договариваясь с самой собой, как с террористом. Надо признаться, что получается это сделать у меня откровенно плохо. Пролетает несколько дней. Несколько очень долгих и мучительных дней, в которые ничего не происходит. Мне никто не звонит, никто не пишет и не приходит. Слава будто бы проваливается сквозь землю. Все, как я и просила. Отчего же тогда так болит внутри? Аж дыхание спирает, не могу вдохнуть полной грудью. Может, это рак? Рак легких? Качаю головой, пытаясь сбросить с себя этот бред. В какой-то момент мне даже стало жалко парня, ведь, судя по его реакции, Слава действительно ничего не помнил. И его потрясение, и разбитое состояние стали тому подтверждением. Тем не менее это ничего не меняет и не снимает с него ответственности. Сижу на кухне и верчу в руках чашку с горячим чаем. Вчера Соня окончательно развелась и осталась у Димки. Не знаю, что у них там происходит, но, надеюсь, разберутся в своих эмоциях и снова будут вместе. Всей душой болею за ребят. А мне бы разобраться с собой и собственными тревогами. Ближе к обеду возвращается растрепанная Соня и прямиком отправляется в ванную комнату. А я, как верная подруга, видя ее опухшие от слез глаза, беру вино, два бокала и захожу к ней. Ставлю возле ванной стул, сажусь и устраиваю на коленях тарелку с сырной нарезкой. Вася, которого принесла мне соседка с первого этажа, нарезает круги по полу и облизывается. — Я просто долбаная трусиха! — воет Соня и опускается в пенную воду, скрываясь на несколько секунд из виду. Выныривает и хватает ртом воздух. — И ты просто взяла и сбежала? — недоумевая переспрашиваю. — Да-а-а, — отвечает со стоном и откидывается на бортик. — Ну ты даешь, Калинина! — произношу разочарованно. — На, выпей! Протягиваю ей бокал с вином. — Пить в двенадцать дня?! — вскидывает брови. — Обмыть твой развод никогда не рано, поэтому пей. Тем более что ты сейчас просто взорвешься от своего невроза! Соня осушает половину бокала и морщится. — Э-э-э, мать! — качаю головой и протягиваю кусок сыра: — На-ка, закуси! Подруга съедает его, а следом я отправляю ей эклер. Вася решает присоединиться к девичнику и прыгает мне на колени. Гад тут же подхватывает когтем сыр и тянет в рот. — Вкусно-то как! — восхищается она. — Где купила? — Сама сделала, — хмыкаю. Соня распахивает удивленно глаза: — Это очень вкусно! Дай еще! Улыбаясь, протягиваю ей пирожное. — Вот это вы выдали с Димой. Но ты знаешь, я рада за тебя. За вас. — Что? — То самое, Сонька. — Ты, верно, не расслышала, о чем я тут говорила, да? — Все я слышала, — отмахиваюсь. — Вот смотри, что происходит: после пяти лет брака ты разводишься. Да еще как разводишься! Сначала узнаешь о том, что у мужа другая семья и вообще ребенок от другой. Потом он избивает тебя, а после все-таки дает развод. И вот вместо того, чтобы страдать по своему бывшему мужу, ты полностью переключаешься на своего предыдущего бывшего. Ну не прелесть ли? — Невеста его прелесть, Тань. А я обычная тварь. Представь картину: заходит в квартиру эта прекрасная Аделия, а тут я. В рубашке, надетой шиворот-навыворот, и с потеками туши под глазами. Это мерзко, Тань. И она не заслуживает такого. — А чего заслуживает? Чтобы ее обманывали, а потом она узнала бы об изменах чисто случайно? Зря ты не разрешила Диме поговорить с этой Аделией. Это было бы честно и правильно. — А у тебя со Славой что? — переключается на меня. Разливаю вино, и Вася с готовностью ныряет мордой в бокал. — Прошу, не задавай мне вопросы, на которые у меня нет ответа. — Откуда ты его знаешь? — О-о-о, это очень долгая и некрасивая история. Но я не хочу сейчас об этом. Может быть, потом когда-нибудь, — стараюсь говорить нейтрально, но голос все равно ломается. Сонька собирается и убегает по делам, а я снова остаюсь одна в квартире. Работы у меня много, но я решила взять себе выходной. Никаких дедлайнов нет, меня нигде не ждут. Никаких встреч и отмененный свиданий. Даже Эндрю — и тот молчит. Слился. Скорее всего, в сиськи Инги. Что-что, а они у нее шикарные, это даже я заметила. Гетеросексуальный Андрюха был обречен. Кутаясь в теплый кардиган, иду на кухню. Пока Василий доедает остатки сыра, я допиваю вино и доедаю эклеры. Он зыркает пьяненьким взглядом на меня. Знаю, знаю, нельзя котам алкоголь. Но что уж тут поделать — назад не отмотать. Все как в жизни. Звоню матери. — Татьяна, на выходных нужно морковь посадить. И чеснок. Приезжай. — У меня не получится, мам, — мямлю вяло. Получится. Просто я не хочу этого делать. — Значит, как жрать домашнее, так ты первая, а как потрудиться, так я сама горбатиться должна? — мама включает режим ультразвука. — Да я уже два года все в магазине покупаю, мам, — бормочу тихо. — Вырастила помощничку… — не слышит меня. — Белоручка, даже банку огурцов закатать не в состоянии. — Я помогу, правда… — И в кого ты какая неблагодарная?! Я же все для тебя! Ну как об стенку горох… — Да нет же, мам… — Нечего сказать? Конечно, нечего! Потому что я права, а тебя жизнь еще обязательно ткнет носом! Попадется тебе свекровь-грымза, а ты даже петуха разделать не можешь. — Мам, ты любила когда-нибудь? — тихая слеза катится по моей щеке и падает в бокал. — Что? — у мамы даже голос меняется. — Любила, мам? — еле слышно. — Кого? — она не понимает. — Папу? Меня? Себя? — Удумала же чушь! — визг. — Папенька твой обычный кобель, нет его у тебя. А тебя я люблю, иначе, что, по-твоему, я делаю? — Третируешь, гнобишь, абьюзишь… — Нахваталась пиндосских слов! Вот говорила я тебе не смотреть эти глупые зарубежные передачи. И что? Я была права, запудрили тебе мозг! Бесполезно. Слезы льются потоком. — Я в магазин захожу, не могу разговаривать. Пока, мам. Не дожидаясь ответа, кладу трубку. Достаю из заначки сигареты, открываю окно и курю. Одну за одной. Дышу дымом, успокаиваюсь. В дверь звонят, спешу открыть. На пороге Слава. Глава 10. Вот я был, и вот меня не стало Слава — О, нет! Нет! И нет! — О, да! Да! Да! И да, Таня! Захожу в квартиру, не дожидаясь приглашения, потому что уверен — его не будет. — Дим, может заберешь из моей квартиры своего брата? — возмущается Таня достаточно вяло, скорее для проформы. — Тем более что Сони нет дома. Пока она разговаривает с моим братом, я осматриваюсь. Обычная, абсолютно ничем не примечательная двушка. Мебель, как и ремонт, не новая, но видно, что обитатели этого жилища следят за уютом. Прохожу в кухню. Пахнет сигаретами. Удивляюсь — не знал, что Таня курит. В подтверждение нахожу на столешнице пачку сигарет и пустую банку кофе, очевидно, используемую в качестве пепельницы. Рыжая мурчащая подушка лежит на спине. На обеденном столе. Рядом окровинутый бокал с остатками вина. — Тань, а что ты сделала со своим припадочным? Он как-то странно спит, ты не находишь? — выглядываю из кухни. Таня по-прежнему стоит на пороге и общается с Димкой. — Это потому, что он пьяный, — закатывая глаза, отвечает она. — За что ты так с котом? — Нечего было воровать у меня вино! — сразу ершится. — Сам виноват. Слышу, как за братом закрывается дверь. Он у меня из понятливых, без лишних слов сообразил, что надо свалить. Таня заходит в кухню, складывает руки на груди, закрываясь от меня, окидывает странным взглядом. Я привычно жду, что она начнет меня посылать и выгонять, но неожиданно слышу: — Кофе будешь? — Буду, — отвечаю после заминки. — Садись. Сажусь. Тяну руку к коту, тот уже в отрубе. Снимаю его со стола и кладу себе на колени. Толстяк не сопротивляется. Одним глазом поглядываю за Таней, которая неспешно делает кофе. Ставит передо мной чашку и придвигает сахарницу. Отбирает кота, уносит его в угол и кладет на огромную подушку. Возвращается. Вместо того, чтобы сесть напротив, подходит к окну и открывает его. Прикуривает сигарету, на меня не смотрит. Поднимаюсь и подхожу к ней, беру новую сигарету и щелкаю зажигалкой. Сейчас только обед, а рыжая уже успела наклюкаться. Это меня настораживает. Тяну дым и сканирую взглядом Таню. Она выглядит совершенно иначе, не такой, как я привык ее видеть. На ней домашний костюм, сверху теплая кофта, хотя сегодня довольно тепло, — очевидно, Таня этого не замечает. Волосы на скорую руку собраны в пучок, на лице ни грамма макияжа. Вся она выглядит какой-то потерянной, сбившейся с пути. Мне очень близко это состояние. — В честь чего праздник? — спрашиваю беззлобно. Мне важно понять: пила она по какой-то причине или потому, что пыталась заглушить внутренний голос. — Отметили Сонин развод, — отвечает ровно, глядя в окно. Выдыхаю. Снова курим молча. Мне не нравится сигарета в ее руках, но я понимаю — я никто для нее сейчас, и мое мнение веса никакого не имеет. Не заслужил. После того, как Таня рассказала мне все, я оказался на грани срыва. Чего мне стоило снова не приложиться к бухлу… Только никотин и спас, хотя не должно быть этой замены. Столько ненависти к самому себе я не чувствовал еще никогда. Тогда я четко ощутил, что того, кем я был, больше нет. Меня разрывало от боли и осознания того, что я собственными руками убил своего ребенка. Я должен был оставаться рядом с Таней, предпринять что-то, а не отправлять ее на аборт. Я честно пытался найти в памяти хоть что-то, какой-то маленький отрывок, фрагмент воспоминания, но пустота. Отчетливо помнится время, которое мы проводили вместе. Я был счастлив без алкоголя, не пил с ней ни разу. Потому что был опьянен ею. Ее запахом и руками, губами и яркими рыжими волосами. Она стала огнем, который возродил меня. А я, как последний трус, испугался этих перемен и вернулся в привычное болото. До сих пор понять не могу, какой черт вселился в меня в тот момент. — Расскажешь? Я, как зависимый, нуждающийся в боли, требую еще и еще. Мне смертельно необходимо знать, что тогда было, к чему привели мои слова и действия. Иначе я не смогу это исправить. — Да нечего рассказывать, — Татьяна ведет плечом и тянется за новой сигаретой. Молчу, скриплю зубами. — Это ведь не так. Впервые смотрит мне в глаза. А они у нее, мама дорогая… можно утонуть навсегда. — Зачем тебе это, Слав? — Я должен знать. Вздыхает. Начинает говорить. Ее голос бесцветный, безжизненный. — Я никому не сказала. Только ты знал. Я звонила тебе еще несколько раз после того разговора, но по всем фронтам была тишина. Врач тактично отговаривала от аборта. А я на тот момент не видела иного выбора. Я ведь слабая, понимаешь? Это только в книгах героини сильные. Сами рожают детей, воспитывают и поднимают их. Тушит окурок и отпивает кофе. Я леденею, покрываюсь коркой изнутри. Смотрит на меня, буравит взглядом. — У меня не было ничего и никого. Я не могла оставить этого ребенка. — Я не прошу оправданий, Тань. — В клинике мне дали таблетку, и все. Ребенка не стало. Молчим. Она отворачивается от меня и смотрит в окно. На детский площадке слышен детский смех. Таня закрывает глаза и со злостью запахивает окно, отрезая себя от чужой счастливой жизни. — Я полюбила его сразу же, — говорит дрожащим голосом. Ее глаза наполняются слезами. — Это так странно. Ребенка еще нет, а ты его уже любишь больше, чем себя. Она всхлипывает, и я, не сдерживаясь, прижимаю ее к себе. Обнимаю так крепко, как только могу. Таня плачет у меня на груди, захлебывается в слезах. Закрываю глаза, по щеке стекает слеза. Все это — твоих рук дело, Волков. Только ты виноват в этом. На самом деле ты много в чем виноват, но это самое худшее, что ты сделал. Отголоски старой жизни болезненно полосуют по живому, по зажившим ранам. Если мне больно, то каково Тане даже представить не могу. Поднимаю ее на руки и уношу в комнату. Сажусь с ней на диван и глажу, глажу. Шепчу какой-то бред про то, что все непременно будет хорошо, понимая, что хорошо уже не будет никогда. Это — то самое прошлое, которое пройдет с тобой через каждый день в твоем настоящем. Оно не исчезнет никуда, как не старайся. Глава 11. Больше не полетаем Таня Слава не тот человек, с кем бы мне хотелось сейчас разделить эту боль. Но он рядом, и я успокаиваюсь, вдыхаю запах этого парня. Не знаю, изменился он или нет, ведь прошло довольно много времени, а я совсем забыла, каким он был. Забыла теплоту его рук и ласку касаний. Забыла нежные слова, которые сиропом лились в уши. Забыла легкость и беспечность, с которой отдалась чувствам и эмоциям. Забыла, как плавилась моя душа. Запомнила лишь боль и то, как эта самая душа, истекая кровью, умирала. Внешне Слава стал другим: раскачался, стрижется коротко, одевается достаточно просто. Что-то необратимо изменилось в его взгляде и поведении, будто весь этот веселый флер — обычная показуха, которую привыкли видеть окружающие. Сейчас со мной, в этой маленькой комнате панельной многоэтажки, он выглядит настоящим. Взгляд потерянный, невидящий. Дрожь в руках, не знающих, что делать со мной и с болью, которая поселилась в его душе. Не знаю, почему подмечаю все это. Занимаюсь каким-то абсурдным мазохизмом. Мне неинтересна его жизнь, как и он сам, но я не хочу, чтобы он уходил. Не хочу оставаться одна. Снова одна, всегда одна. Спускаюсь с колен Волкова и пересаживаюсь в кресло, поджимаю под себя ноги: — Неужели ты и вправду не помнишь ничего? — голос сиплый от рыданий. Слава качает отрицательно головой. — У меня была алкогольная зависимость, Таня, — говорит неожиданно спокойно. — Я многих моментов не помню из своей жизни. И ту нашу встречу помню смутно, обрывками, из которых не собрать ничего. Что я нес тогда? Ни слова не могу воспроизвести из памяти. Алкоголь — слишком много, слишком часто. Я просыпался в каких-то деревнях, меня обкрадывали несколько раз… в общем, много грязи было. Знаешь, тогда это казалось таким прикольным, даже смешным, и порой я не помнил, где провел вчерашний день. Практически сразу после того, как ты пришла ко мне, я уехал. Находился в рехабе в другой стране. Два года провел в лечебнице, потому что понял: я опустился на дно. Моя семья… они давно видели, что я иду по наклонной, и помогли мне. Произносит все это отстраненно — очевидно, уже пережил это, раз может так просто говорить о давней проблеме. — Это не снимает с меня ответственности за слова и действия, — трет красные глаза. Он тоже плакал вместе со мной… — Херовое оправдание, знаю, но я был не в себе, Тань. Я бы все отдал, чтобы исправить свою ошибку. — Ты больше не пьешь? — Нет. Хотя знаешь, я чуть не сорвался несколько дней назад, после того как ты раскрыла мне правду. Даже купил бутылку вискаря. Добрался на автопилоте домой и налил себе стакан. А потом вылил все это дерьмо, спустил в канализацию. Алкоголь больше не мой путь. Смотрит на меня темными глазами, а я тону в этой пропасти. — Ты просил сказать тебе правду, — пожимаю плечами. — Хорошо, что ты мне рассказала. Ты не должна была проходить через это в одиночку. — Не должна, — киваю. — Прости меня, — голос у него садится. — За то, что причинил тебе боль и все разрушил. За то, что меня не было рядом. Ты всегда была слишком хороша для меня. Мне жаль, что я повстречался тогда на твоем пути. Как бы все оказалось просто, если бы мы встретились только сейчас… — Не нужно посыпать голову пеплом, это уже не изменит ничего. Говорю без злости, просто потому, что это правда и слова извинения ничего не решат. Ну вот извинился он — и что? Мне стало легче? Ему? Мы все исправили и откатили назад? Нет. Вот и нечего попусту сотрясать воздух. — Расскажи, как ты живешь? — спрашивает неожиданно. Подается вперед, но не встает с дивана. — Нормально живу, Слав. Как и все. Дом, работа. — Я помню, ты на экономическом училась. — Не смогла прижиться в коллективе. Мать пристроила меня в какую-то контору. Она не осознавала, что я была на эмоциональном дне, как не знала и того, что я сделала аборт. Я не могла, старалась пересилить себя, но тщетно. Уволилась. Сейчас я понимаю — это самое лучшее мое решение. — У тебя есть кто-то? — голос его подводит. — Послушай, — вздыхаю, — я думаю, мы выяснили все, что было нужно, и теперь можем разойтись в разные стороны. Неважно, есть ли у меня кто-то, вряд ли мы сможем быть вместе, Слава. Прошлого не исправить, а общее будущее для нас сродни фантастике. — Я так не думаю, — качает головой и поднимается. Направляется к входной двери, а я моргаю несколько раз, удивленная тем, что он вот так просто уходит. Поднимаюсь и семеню за ним. — Тань, ты единственная, с кем я могу быть собой. Так было тогда, так есть сейчас. Я знаю, ты не хочешь оставаться одна, знаю, что тебе одиноко, ведь я ощущаю себя точно так же. Но мне надо уйти и понять, как собрать эти осколки, и пусть не восстановить, но создать что-то новое. Я хочу, чтобы ты знала: я никогда не забуду этого ребенка. Притягивает меня к себе, целует в висок и уходит. Глава 12. Купидон бросил лук Таня — И ты пойдешь туда со мной. — Дай-ка подумать, Сонь. Тебя пригласила невеста Димы на праздник к своим родителям, и теперь ты решительно настроена пойти. — Вместе с тобой — да, — Соня кивает и нервно закусывает палец. Наливаю воды в чайник и включаю его. Господи, этот сумасшедший день вообще когда-нибудь закончится? Не дожидаясь, пока закипит вода, беру кусочек меренгового рулета, который приготовила накануне, и, пачкая пальцы, ем. — Зачем тебе это нужно? — Я хочу убедиться в том, что между Димой и Делей действительно ничего нет, — подходит и откусывает у меня большой кусок, стонет и закатывает глаза. — То есть его слова тебе недостаточно? — Да не знаю я! — Соня садится на стул и подтягивает к себе ноги. — Понимаешь, я же раньше верила ему. Верила Димке как самой себе. А потом тот случай. — Ты ведь уже разобралась — твой муж подстроил все, разве не так? — смотрю недоуменно на подругу. — Так! Так, да! Но что-то у меня внутри надломилось. И теперь мне сложно поверить. Качаю головой. — Сонь, нельзя так. Из меня, конечно, тот еще советчик… У меня отношений-то нормальных не было никогда. Да и выводы я неправильные делаю — вон уговаривала тебя попробовать с Русом, и посмотри, что из этого вышло? — усмехаюсь невесело. Подруга смотрит на меня широко распахнутыми глазами: — Уж не думаешь ли ты, что я поехала с Русланом только потому, что ты мне посоветовала? — Соня поднимается и подходит ко мне. садится на стул напротив, берет мою руку и крепко сжимает ее. — Это был только мой выбор, Танюш. Ты могла посоветовать мне что угодно, конечное решение оставалось за мной. — Правда? Я переживала о том, что в происходящем с Соней и ее браком есть и моя вина. — Конечно! — Калинина, я поеду с тобой на этот вечер, но лучше было бы сказать Димке о том, что мы будем там. — Да, — кивает она. — Так будет лучше. Но я не стану этого делать. Приглашают же на маскарад. Посмотрю за ними украдкой и уеду. Вот и все. — Соня, Соня. Играешь с огнем. Подходящих нарядов у нас нет, поэтому едем в торговый центр. На удивление быстро покупаем все что нужно. Соня выбирает себе платье, инкрустированное кристаллами. Под светом ламп вся она переливается и выглядит как настоящая принцесса. Причудливая маска закрывает часть ее лица. Я же решаю, что до принцессы мне слишком далеко. Примеряю красное платье по фигуре со шлейфом и золотистую маску. Вкупе с рыжими волосами все это выглядит как настоящее буйство красок. Мероприятие проходит в огромном и помпезном банкетном зале. Внутри все дорого-богато. Мужчины в смокингах, женщины в вечерних платьях. У гостей на лицах маски. Мы теряемся в толпе, но привлекаем к себе внимание мужчин. Берем по бокалу шампанского у официанта. Соня безумно нервничает, дергается. — Я выйду на балкон, хорошо? — спрашивает дрожащим голосом. — Пойти с тобой? — Нет, побудь тут. Подруга уходит, а я решаю пройтись среди столиков, за которыми еще никто не сидит — приглашенные разделились на кучки и с упоением обсуждают что-то. Отхожу в сторону и становлюсь возле колонны. Нет, очевидно, что это место слишком пафосное для меня. Я бы многое сейчас отдала за то, чтобы оказаться в своей самой обычной квартире, рядом с пьяным котом. Интересно, как он там? — Добрый вечер, прекрасная незнакомка. Передо мной как из под земли появляется парень, и я дергаюсь от неожиданности. — Простите, не хотел вас напугать. — Ничего страшного, — отмахиваюсь. — Сама виновата. Задумалась и не услышала, как вы подошли. Он немного выше меня. Темноволосый, лицо скрыто за маской, видны только карие глаза. Голос низкий, но не грубый. Сложно сказать, сколько ему лет, возможно, мой ровесник, возможно, немного старше меня. — Алексей, — представляется парень. — Татьяна. — Итак, она звалась Татьяной, — сверкает глазами. — Шутка не нова, но я сделаю вид, что слышу ее впервые, — слегка кусаюсь. — Пардоне муа, — дурачится, разводит руки в сторону и делает реверанс. — Потанцуете со мной? Протягивает руку, и я отставляю бокал с шампанским на поднос проходящего мимо официанта, отправляясь танцевать. Как только наши тела соединяются в танце, я понимаю, что парень молодой. Явно моложе меня. — С кем прекрасная Татьяна пришла на этот вечер? — тихонько смеется мне на ухо. — С подругой, — не могу сдержать улыбки. — С подру-у-угой, — кивает довольно. — И как вам сей вечер? — Пафосно и многолюдно, — веду плечом. — Выглядит так, будто бы все собравшиеся здесь знают какую-то великую тайну, которую они скрывают за семью печатями от простых смертных. — М-м-м, что-то в этом есть, — тянет задумчиво. — Как насчет того, чтобы сбежать отсюда? — Куда? — усмехаюсь. — В клуб? В ресторан? Снисходительно улыбаюсь. Стопроцентно парень моложе меня. — И сменить одно пафосное место на другое? — фыркаю в ответ. Качаемся в такт музыке. Алексей собирается задать следующий вопрос, но к нам подходит высокая фигура. Я веду взглядом по мужчине снизу вверх. Он одет в сногсшибательный смокинг с белой рубашкой. Лицо гладко выбрито и закрыто черной атласной маской. Эдакий мистер Бонд. Я сразу же узнаю его. Это несложно, ведь я рассталась с ним всего несколько часов назад. — Леха, кыш! — говорит фразу, которая противоречит всей окружающей нас атмосфере. Мы с моим партнером по танцу замираем, но из объятий он меня не выпускает. — Ну вот, — наигранно вздыхает парень. — Стоило только найти для себя прекрасную незнакомку, так сразу пришел старший брат со своим «Леха, кыш». А ведь я, между прочим, первый рассмотрел этот алмаз! — Ты опоздал на несколько лет — это раз. Девушка не твоей весовой категории — это два. Ну и три — старшим надо уступать! — звучит грозно, с насмешливыми нотками. — Место в общественном транспорте, а не рыжих красоток! — возмущается Леша. — Вон там Милана скучает. Сходи-ка, составь ей компанию! — Бу-э, — кривится он, и я, не сдерживаясь, смеюсь. Прикрываю рот ладонью, но от парней это не получается скрыть. — Она невоспитанная мажорка! — снова дурашливое возмущение Леши. — Да. Именно поэтому у вас много общего. Брысь! — Слава шикает на парня. Тот отступает назад, целует мне руку и кланяется: — Дует ветер разлук, Задувая любовный огонь. Купидон бросил лук. Канул в Лету летающий конь.* Разворачивается на каблуках, вздыхает громко и уходит. — Твой брат далеко пойдет, — улыбаюсь. Вся ситуация меня здорово забавляет. Есть все-таки в Алексее некий шарм. А еще он показался мне очень теплым парнем. По душам поговорить с ним вряд ли получится, но настроение он поднимет стопроцентно. Глава 13. В темноте мы пляшем танго Слава — Пойду найду Аделию. Надо поговорить с ней до того, как начнется официальная часть мероприятия, — говорит Дима и сливается. Отправляется разбираться со своей псевдоневестой. Намутил он, конечно, нехило. Выпутаться ему будет нелегко. Прохожу в холл, где происходит все действо, окидываю взглядом толпу. Многие стоят, разделившись по группкам. Среди танцующих узнаю рыжую. Она в элегантном, просто потрясающе сексуальном красном, вернее, огненном платье. На лице золотистая маска. Ее вальсирует мой младший брат. Леха тот еще щегол и бабник. Когда-то я тоже был таким, но пошел дальше и поддался слабости — алкоголю. В танце она разговаривает с мелким, тихонько смеется, а я впервые в жизни узнаю, что такое ревность и как она может больно уколоть. Не знаю, что Таня тут делает, но видеть ее я безумно рад. Подхожу к ним и тактично пытаюсь выпроводить Леху со своей территории. Он парень понятливый, все схватывает на лету, но ретироваться не торопится. После того, как он уходит, Таня окидывает меня заинтересованным взглядом. Знаю, что выгляжу необычно. Можно по пальцам пересчитать, сколько раз я надевал смокинг. — Твой брат далеко пойдет, — улыбается мне. Замираем. Я с жадностью рассматриваю ее. Не могу иначе, уж больно сексуально и потрясающе притягательно она выглядит. — Ну, привет, прекрасная незнакомка, — говорю тихо. — Будем делать вид, что не знаем друг друга? — ведет бровью. — Разве это не так? Молчит. — Вячеслав, — протягиваю руку для ответного рукопожатия. Таня не спешит, смотрит на нее, будто боится коснуться. Ну же, детка, давай. Не бойся. Больше не обижу. Сдохну, но не причиню тебе боль. — Такая глупость, — качает головой, но все-таки протягивает руку. - Татьяна. — С кем ты тут? — спрашиваю ее. — С Соней. Меня это немного удивляет. Неужели Дима решил собрать в одном пространстве любимую девушку и несостоявшуюся невесту? Притягиваю Морковку к себе и подхватываю за талию. Мелодия сменяется на более резкую, страстную. Девушка с ужасом распахивает глаза и произносит дрожащими губами: — Я не умею танцевать. — Расслабься, я сделаю все сам, — говорю твердо и шагаю вместе с ней. — Последний раз, когда я тебя послушала… — не договаривает. — Знаю. — Зачем ты это делаешь? — Что? Веду тебя в танце? Ты слишком красивая, чтобы стоять в стороне. — Я не об этом, — нервничает. — Зачем все это представление с Лешей? Зачем эта игра, будто мы незнакомцы? — Начинаю жизнь с чистого листа. Держись! Отталкиваю ее, закручиваю и ловлю, загибаю затылком к полу. — Сумасшедший! — пищит шокированно. И она права. Я действительно схожу с ума, но не могу выпустить ее из рук. В какой-то момент Татьяна полностью расслабляется, и мы заканчиваем танец под шквал аплодисментов. А я и не заметил, сколько зрителей вокруг нас собралось. Держу крепко, не выпускаю ее из рук, не оставляя ни малейшего шанса сбежать. Беру ее руку и целую ладонь. — Спасибо за танец. — Я чуть не умерла от страха, — признается. — Ты была великолепна, — теснее прижимаю за талию, и рыжая хватается за мои плечи. Поднимаю руку и веду пальцами по Таниной скуле. Глажу нежно и неспешно, тону в зелени ее глаз. — И кто это у нас тут такой нарисовался? Танцор диско! — хмыкает Влад, подошедший к нам с семьей. Таня сразу подбирается, я отрываю руку от ее лица, но из объятий не выпускаю. Влад окидывает нас взглядом и продолжает: — Знаете, — обращается к ней, — Слава целых шесть лет занимался современными танцами. Вот, видимо, уроки не прошли даром. Закатываю глаза. — Ты ходил на танцы? — спрашивает Таня, сдерживая улыбку. — Мне было десять, — пожимаю плечами. — Это Влад, мой брат, и его жена, Аня. — Вы так потрясающе смотрелись на танцполе! — искренне восхищается жена брата. Общаемся, постепенно Таня оттаивает и расслабляется в моих руках. Позже к нам подходят Дима с Соней. Рыжая сразу же бросает на подругу встревоженный взгляд, но та отмахивается, мол, все хорошо. Знакомимся по второму кругу, рассказываем, кто чем занимается. — Сонечка! — восклицает Аня. — А у меня идея! Не могла бы ты пофотографировать нас всей семьей? Совсем недавно у нас было прибавление, но нет ни одной совместной фотографии. От меня не укрывается то, как Таня напрягается после слов о прибавлении в семействе, но почти сразу это напряжение уходит. Да, мне точно не показалось. — С удовольствием! — радостно отзывается девушка брата. — На следующей неделе удобно будет? Подберем локацию и образы. Танюш, сможешь мне помочь? — Я? — глупо переспрашивает Таня. — Нет! Д-да… то есть… наверное. Ее откровенно ведет. Совершенно ясно, что она не хочет участвовать в этом. — Я без тебя не справлюсь, — Соня мягко улыбается, и Таня вздыхает. — Помогу, — и вот это «помогу» звучит так, будто ее ведут на расстрел. Глава 14. В сердце оставь мне немного места Таня Мне кажется, что все видят, как трясутся мои колени и слышат стук зубов. Давненько у меня не было такого мандража. А все почему? Просто потому, что мне нужно побыть в закрытом помещении с недавно родившимся младенцем? Я в таком расфокусе, что даже не спросила, кто родился у Влада и Ани — мальчик или девочка. Дыхание спирает. Чувствую, как смертельно необходимый кислород не может проникнуть в легкие. Я задыхаюсь. Руки холодеют, едва я представляю, через что мне придется пройти. Что нужно сделать, чтобы не чувствовать ничего? Чтобы стать пустым сосудом и не воспринимать вещи, которые сносят напрочь мой и без того шаткий фундамент? Меня спасает моя подруга Соня, которая увлекается разговором и задает кучу вопросов Ане. Я не слушаю их, все превращается в писк, который пульсирует в висках и ушах. Хаотично вожу глазами в поисках выхода. Я провела в этом помещении почти час, но абсолютно дезориентирована в пространстве. Взгляд цепляется за официанта. Обращаю внимание на неприметную дверь, в которую он заходит с пустыми бокалами. — Прошу прощения, — бормочу тихо. — Я отойду. Выпутываюсь из рук Сони и убегаю. Знаю, нельзя так поступать с лучшей подругой. Ведь я приехала сюда в качестве моральной поддержки, а что получается? Поддержка нужна мне самой. Я сбегаю. Перебираю ногами, кого-то задеваю плечом, что-то мямлю, извиняясь. Паника. Паника. Паника — вот моя верная спутница, которая идет тенью за мной. Толкаю нужную дверь и попадаю в служебное помещение. Здесь расположился кейтеринг. Куча коробок, персонала. Меня замечают, но тут такой аврал, что всем совершенно плевать на сумасшедшую гостью. Срываю маску и быстро иду вперед. Где-то тут должен быть выход на улицу. Нахожу его и буквально вываливаюсь на свежий воздух. Переулок плохо освещен и явно не предназначен для того, чтобы его видели гости. Спускаюсь по ступеням и сажусь на последнюю. Паника отпускает, я начинаю медленно дышать. Замахиваюсь и швыряю золотую маску в мусорный контейнер неподалеку. Вот и все. Конец праздника. Навряд ли я смогу сегодня держать лицо. Мне нужно домой. В мою серую, неприметную жизнь, к такому же рыжему, вредному и, в общем-то, одичавшему рядом со мной коту. На плечи опускается теплый пиджак, и я явственно ощущаю, насколько замерзла. Слава садится рядом со мной. Он не касается меня, не обнимает. Просто рядом, но на некотором расстоянии. Поворачиваю голову и вижу, сколько сострадания в лице у парня. Он тоже избавился от проклятой маски, и теперь я могу наблюдать его лицо безо всякой мишуры. — Что тебя испугало? — спрашивает аккуратно. Облизываю пересохшие губы и прочищаю горло: — С чего ты взял, что меня что-то напугало? — и сразу ухожу в несознанку: — Вообще-то, я просто вышла подышать свежим воздухом. — Я лежал в рехабе. Думаешь, не узнаю паническую атаку? — в его вопросе нет ни грамма веселости, скорее печаль, перемешанная с безысходностью. — Кстати, почему ты лежал там так долго? Целых два года? — решаю перевести тему разговора. — Поначалу я находился там как пациент, потом стал наставником, — Слава внимательно рассматривает мое лицо. — Наставником? Это кто? — Тот, кто избавился от зависимости. Ему дают в подопечные пациента, и на своем примере наставник должен показать путь к выходу из проблемы. Часто у пациентов наблюдается недоверие к врачам. — Получается, наставник — это кто-то вроде старшего брата? — размышляю я. — Типа того, — ведет плечом. — Но если ты думала, что сможешь съехать с темы, то зря. Моргаю, всматриваясь в лицо Славы, и до меня доходит: — Так ты на мне проверяешь свои техники? — ахаю. — Нет никаких техник, — спешит ответить он. — Я здесь, потому что это очевидно: тебе нужна помощь. Что тебя испугало? Внимание? Много незнакомых людей? Моя настойчивая семья тебя смутила? — Нет, нет! Боже, нет! — перебиваю его, пока Волков на нагородил чуши. — Хватит гадать, прошу. Вздыхаю. Слова вертятся на языке, но я будто немею. Что сложного сказать: «Я боюсь детей»? Слава тот самый человек, который стопроцентно поймет меня. Открываю и закрываю рот как рыба. Я будто онемела, во мне нет сил произнести вслух эти слова. — Все, все. Прости, — Слава протягивает руку и прижимает меня к своей груди. — Дыши. Тяни носом воздух. Медленно. Слушаю его, действую именно так, как он говорит. Я знаю все эти техники, но иду за голосом, выполняя все так, как велит Слава. Успокаиваюсь, выравниваю дыхание. Прихожу в норму, но, тем не менее чувствую себя выжатой. Слава растирает мне плечи, и я поднимаю на него взгляд. Тону в его черноте. Он, так же, как и я, понимает, что атмосфера меняется, идет за ней, как ведомый. Медленно, позволяя мне остановить себя, наклоняется, опускает голову и целует в губы. Это совершенно целомудренный поцелуй, без языка и нарушений границ. Мы даже не закрыли глаза. Слава боится сделать первый шаг, а я боюсь сделать ответный. Балансируем где-то на грани, страшась поверить в реальность и взять на себя ответственность. Его губы теплые, сухие. А еще очень нежные. Он ведет невесомо, но вся моя душа словно переворачивается. Слава так же медленно, как приближался, отстраняется. Проводит большим пальцем под нижней губой. — Зачем ты пришел за мной? — шепчу. — Не хотел, чтобы ты была одна. — Да не об этом я, — качаю головой. — Мы никто друг другу. Никто никому ничем не обязан. Перестань ходить за мной. И приходить ко мне домой тоже не надо. Замолкаю. Слава не спешит с ответом, только в темноте переулка рассматривает мое лицо, будто там могут быть сокрыты ответы. — Нам пора возвращаться, — произносит едва слышным хриплым шепотом, ингорируя мою браваду. — Я не могу, — тут же сопротивляюсь. — Понимаю, — кивает. — Только вот твоя подруга, кажется, нуждается в поддержке, Тань. Ты же не можешь ее вот так бросить? — А ты? — «Не бросишь?» — хочется спросить мне, но я обрываю фразу на полуслове. — А я буду рядом, — сжимает мою руку и мягко улыбается. Таня Возвращаемся и попадаем в эпицентр какого-то сюра. Соня убегает, я не могу отследить ее, теряю в толпе, а все потому, что какой-то мужик на сцене объявляет о том, что его дочь и Дима обручились. Прожектор наводит луч на виновников хаоса, и все видят, как брат Славы удивлен, а девушка, стоящая рядом с ним, едва не теряет сознание. После этого она приходит в себя, отталкивает Диму и быстро идет к сцене. По пути ее по-свойски перехватывает какой-то мужчина, и они вместе выходят на сцену. — Кто это? — спрашиваю у Славы и смотрю на него. Господи, это выражение лица — что-то с чем-то. Волков в шоке, смотрит на происходящее квадратными глазами. — Мой старший брат, Рома, — отвечает заторможенно. — Какого хера происходит? Брат Славы помогает подняться на сцену девушке и забирает микрофон у мужчины. — Дамы и господа! — произносит торжественно. — Можете поздравить нас с Делей! В ближайшее время мы планируем пожениться! — Ни хера себе… — бормочет Слава себе под нос. — Слав, что вообще происходит?! — толкаю его в бок. — Если бы я только сам понимал, Морковка. Нам надо найти Диму или Соню. А с Ромой я потом поговорю. Пошли! — он тянет меня за собой. Выбегаем, оставляя позади зал, полный аплодисментов и выкриков с поздравлениями. Вот не зря я не хотела сюда ехать. Фигура Сони виднеется вдалеке, и мы переходим на бег, нагоняя ее на набережной, возле кромки воды. — Сонечка! — зову отчаянно. Господи, что она надумала с собой делать?! Догоняю ее и прижимаю к себе: — Милая, пожалуйста, не наделай глупостей. — Ты чего? — поднимает на меня мокрое лицо. — Думала, я топиться пойду? — Мне так показалось. Слава накрывает нас обеих своим большим пиджаком. — Я подгоню сейчас машину. Тань, не уходите никуда, хорошо? — говорит мне, и я киваю. Сидим с Соней. Я просто обнимаю ее, не зная, что тут можно сказать. Я совершенно растеряна. Слава возвращается быстро, помогает мне усадить подругу в машину. Едем быстро и в полнейшем молчании. Так же не говоря ни слова поднимаемся в квартиру. Я, чтобы занять руки, зачем-то наливаю чай, который, естественно, никто не пьет. — Слав, — зову его. Волков все понимает без слов. Кивает и уходит. Не знаю, откуда, но я знаю, что он не уедет. — Как думаешь, Слава скажет Диме, где я? — спрашивает Соня, едва за ним закрывается дверь. — Думаю, уже сказал. Отпиваю остывший чай. — Что я могу сделать для тебя, Сонь? — Я бы не отказалась отвлечься, — пожимает плечами. — Не хочешь рассказать, что было у тебя со Славой? Замираю, начинаю нервно крутить в руках чашку. — Когда-то давно мы тусовались со Славой. — А под тусовались ты подразумеваешь?.. — поднимает бровь. — Спали мы, Сонь. Просто трахались, — вздыхаю. — Т-так, — нервно кивает. — А после я забеременела. Повисает тишина, я буквально вижу хаос мыслей, который душит подругу. — У нас не было официальных отношений или чего-то вроде этого. Нам просто было хорошо вместе, — продолжаю. Когда я узнала о беременности, то пошла к Славе. Он дал мне денег на аборт. Стараюсь говорить спокойно, но куда там. — Тань? — Я взяла их и сделала аборт. Соня зажимает рот рукой, чтобы не закричать. Слезы хлещут из ее глаз, она срывается с места и подбегает ко мне, обнимает. — Все в порядке. Уже все в порядке, — повторяю. — Почему ты не сказала ничего мне? — На тот момент ты уже жила в Германии. У тебя была своя беда, я не хотела нагружать тебя моими проблемами. — Прости, — шепчет сквозь слезы. — Господи, как мне жаль… Прости, что меня не было рядом с тобой. Даже представить не могу, через что тебе пришлось пройти в одиночку… Это ужасно, Тань. Стираю слезы с ее щек, уговаривая успокоиться. — Это жизнь. — Я должна гордиться собой — даже выдаю нечто похожее не улыбку. После разговора по душам отправляю подругу в ванную, переодеваюсь в домашнее и пишу Славе, спрашиваю, приехал ли Дима. Тот ожидаемо отвечает, что брат сидит у дома. Прошу Диму подняться, а сама ухожу из квартиры. Слава присел на капот своей машины и курит. Подхожу ближе и пытаюсь отобрать сигарету, но он отводит ее назад. — Дай. — Может, не надо, рыжая? — Надо, Слава. Надо. Сдается, протягивает сигарету, и я затягиваюсь. Сажусь рядом и смотрю на окна своей квартиры. — Что это было вообще такое? — спрашиваю. — Не наше дело, — отвечает философски. — Замерзла? Отрицательно качаю головой. Не чувствую я ничего. Но Слава все равно достает из салона авто пиджак, накидывает его на меня, притягивает к себе. Не хочу больше сражений. Просто расслабляюсь и кладу голову на плечо парня. Глава 15. Не друзья и не враги Таня — Давай, рыжая, открывай свой красивый ротик и говори «а-ам». Смеюсь и делаю что велит Слава. Парень кладет мне в рот спелую ягоду клубники, и я с блаженством прикрываю глаза, раскусывая ее. Мы не можем расстаться с ним уже две недели. Мама явно заподозрила что-то неладное. Еще бы! Но я держу оборону как могу. Да и что сказать маме? Кто для меня Слава? Парень? Любовник? Друг? Я сама не знаю ответа. — Говорят, клубника с шампанским это очень вкусно, — улыбаюсь, облизывая губы. Слава завороженно следит за мной, шумно сглатывает. — Детка, давай без бухла? Че-то так неохота. — Конечно, — быстро моргаю. Слава оказался не таким, как я себе представляла. Раньше я думала, что он тусовщик, который не пропускает ни одной пьянки. Но вот уже две недели как он не выпил ни грамма, и я делаю вывод, что мое мнение о парне — ошибка. — У меня есть идея получше, — играет бровями и уходит. Возвращается из кухни, неся в руках баллончик со взбитыми сливками. — Какая пошлость! — ахаю, хотя чувствую, как начинаю заводиться. Слава тянет меня за щиколотку на себя, и я, смеясь, падаю на спину. Пробирается горячими пальцами по животу и поддевает мою футболку. Снимает ее и делает розочку из сливок у меня на животе. Дурачится, облизывается как кот, а я схожу с ума и таю… таю… — А где, собственно, Слава? — задается вопросом Соня, и я дергаюсь, резко выныривая из воспоминаний. Она собирает вещи, чтобы съехать от меня к Димке. Мне немного грустно из-за того, что мы с Васей снова останемся вдвоем, но для Калининой это важный шаг — переезд к любимому. Нужно двигаться вперед, и подруга уверенно это делает. Соня занята важным делом, я тоже — активно поглощаю кексик с орехами. — Кто ж знает, где этот Слава, — бурчу себе под нос. — Как это? — подруга замирает и внимательно смотрит на меня. — Мы не общаемся с ним, — стараюсь говорить равнодушно, хотя внутри уже который день неспокойно. После того вечера Слава испарился. Скорее всего, у него нет моего номера телефона, поэтому он не пишет и не звонит мне. Но что его останавливало раньше, когда он непрошенным гостем приходил ко мне домой? А сейчас даже сообщение написать сложно? Вот что за человек? — Тань, ты ведь понимаешь, вам нужно разобраться со Славой раз и навсегда? — спрашивает настороженно. — Мы уже разобрались, Сонь, — отвечаю обтекаемо. — А мне вот кажется, что это не так. Знаешь, я сейчас понимаю: мы расстались с Димой из-за меня. Ведь поговори я с ним сразу, все бы было по-другому. Если бы я только разобралась тогда во всем… — Не выдумывай! — возмущаюсь. — Вы расстались из-за твоего бывшего мужа-мудака! Если бы он пять лет назад ваше с Димой расставание так ладно не обстряпал… — Не хочу о нем вспоминать, — вздыхает Соня и хлопает в ладоши. — Ну что, вещи собраны! Сейчас приедет Димка и заберет меня. А хочешь, поехали с нами? Отметим мой переезд? — Брось, — отмахиваюсь, — вот меня там не хватало. Отметьте сами, вдвоем. Уверена, лишние глаза вам не нужны. Шутливо толкаю ее плечом. — Смотри, на завтра я арендовала лофт для фотосессии Ани с семьей. На двенадцать. Успеешь? Нет. Я не успею. Потому что не хочу там быть. — Конечно, — отвечаю вместо этого. Звенит дверной звонок, и я иду открывать дверь. На пороге Дима, к которому уже спешит Соня. Ловлю себя на мысли, что жду, когда из-за угла выглянет Слава и начнет нести какую-нибудь чушь — но нет. Славы нет. Этот факт причиняет какое-то странное беспокойство, ранит. Отправляю ребят во взрослую и счастливую совместную жизнь, а сама подхватываю ворчуна-кота и возвращаюсь в свою, скучную и пресную. И одинокую. Туда, где все просто и понятно. Где нет никаких ожиданий и бурь страстей. Открываю ноутбук и принимаюсь работать. Чем страдать и постоянно зря тратить время, лучше заняться работой, ведь ее у меня накопилось вовсе не мало. Разбираю фотографии, редактирую их. Как раз работаю со съемкой, которую мы проводили вместе с Эндрю. Уж не знаю, что у них там случилось с Ингой, но после того неудавшегося свидания парень перестал меня беспокоить. Звучит сигнал сообщения, и я беру в руки телефон. Номер незнаком, но отчего-то я догадываюсь, кто это может быть. Слава: «А ты знаешь, что в море Лаптевых живет свыше двадцати пяти тысяч китов?» Быстро моргаю. Может, привиделось? Не успеваю опомниться, как прилетает второе сообщение: Слава: «А еще на берегу этого моря нет ни одного населенного пункта». Набираю ответ: Таня: «Я в некотором роде нахожусь в смятении.» Слава: «Да, меня тоже удивил этот факт. Это все потому, что климат на море очень суров.» Таня: «Я же совсем не об этом.» Телефон звонит, и я спешу ответить. Сердце выскакивает из груди, стучит, как заведенное. — Привет, морковка, — голос звучит приглушенно. — Привет, — выдыхаю. — Зачем ты мне все это пишешь? — Я застрял в аэропорту на Дальнем Востоке. — Вот это да! — искренне удивляюсь. — Что ты делаешь там? — Скажем так, приобщаюсь к семейному бизнесу. Отец отправил налаживать контакты. — Наладил? — улыбаюсь. — Сомневаешься во мне? — хмыкает. — Нет. Ты болтлив. Полагаю, с этим проблем у тебя не возникло. — Точно. Теперь я уже больше десяти часов жду свой рейс, но вылет постоянно переносят. — Сочувствую, — и мысленно выдыхаю. Он исчез, потому что был на другом конце света и с большой разницей во времени со мной. — Спасибо, рыжуля. Но знаешь, тут есть очень интересные брошюры о Дальнем Востоке. Я зачитался, правда. А еще я честно хотел дать тебе пространство без себя, поэтому не писал и не звонил. Чтобы ты соскучилась, затосковала там в одиночестве. Но не сдержался, прости. Думаю о тебе постоянно. Сглатываю. Камень с души падает вниз и разбивается, превращаясь в пыль. — Во-первых, я не одна, — откашливаюсь, выравнивая голос. — Со мной Василий. Во-вторых, мы же вроде как договорились, что не имеет смысла продолжать общение? В-третьих, времени на скуку у меня нет, дел накопилось много. Еще завтра нужно будет помочь с фотосессией для семьи твоего брата. «И я тоже думаю о тебе постоянно», — хочу произнести вслух, но не решаюсь. В этом самой себе признаться сложно, а Славе и подавно. — Во-первых, передай твоему асоциальному пьянчуге привет. Во-вторых, никаких договоров я с тобой не заключал. Ну и в-третьих, — вздыхает, — я очень хотел успеть на фотосессию, но не уверен, что у меня получится приехать вовремя. — А тебе зачем там быть? — хмурюсь. — Я же обещал быть рядом, — звучит приглушенно. — Слав, — мой голос садится, — это же вовсе не обязательно. — Врушка. А то я не видел, как тебя повело. Болтаем со Славой. Не можем расстаться. Обсуждаем китов и сетуем на погоду, из-за которой он застрял на другом конце земного шара. Волков расспрашивает меня о процессе съемок, и я охотно отвечаю. Слова находятся сами собой, без сложностей и принуждения. Органично и естественно. Засыпаю с улыбкой на лице и полнейшим непониманием, что делать дальше. Но, чуть ли не впервые в жизни, это вовсе не пугает. Глава 16. Но я прилечу, если ты попросишь Слава Скольжу губами по голени Тани. Выше и выше. Она вздрагивает, закрывает глаза и сминает простынь в кулаке. Из ее груди вырывается тихий стон, и меня ведет. Рядом с ней я пьяный, хотя во мне уже много дней нет ни капли алкоголя. Ласкаю пальцами ее живот, прикусываю нежную шелковую кожу на бедре. Сожрать ее готов. Таню размотало не меньше меня. Она запускает пальцы мне в волосы и сжимает их. Прокладываю дорожку поцелуев и опускаюсь сверху. Схожу с ума от ее запаха, вкуса. Она какая-то невозможная. Рядом с ней я чувствую, как теряю связь с реальным миром. Жаль, тогда я не понял, что она и есть та самая, жизненно необходимая мне реальность. — Дамы и господа, наш самолет готов совершить посадку. Просьба всем пассажирам занять свои места и пристегнуть ремни. Башка трещит. Усталость неимоверная. Я провел в аэропорту целые сутки, ожидая, когда же наконец можно будет улететь домой. Потом целая вечность в полете. Тело приняло форму кресла, и есть такое ощущение, будто человеком прямоходящим я вряд ли снова стану. Двигаю шеей, пытаясь размять затекшее тело, но все это не помогает. Глаза слипаются от недосыпа, есть хочется просто безумно: самолетная еда — то еще удовольствие. Самолет приземляется, и пассажиры спешат покинуть эту железную птицу. Все уставшие и изможденные. Забираю небольшой чемодан и огромную куртку. Да, в то время, когда у нас вовсю расцвела весна, на Дальнем Востоке о ней пока не слышали, поэтому я успел себе все отморозить за эти несколько дней. Выхожу из самолета последним. — Будем рады видеть вас снова, — мило улыбается стюардесса и пожимает мне руку. Вот это новости. Вместе с рукопожатием она засовывает мне в ладонь бумажку с телефонным номером. В аэропорту нахожу ближайшую урну и выкидываю записку. — Выглядишь отвратительно, — хмыкает старший брат и хлопает меня по спине. — Ром, имей совесть! Я не спал почти двое суток, — стону. Сам Ромка при этом выглядит с иголочки. Черный костюм, белая рубашка, начищенные туфли. Еще бы — он правая рука отца и будущий преемник. У родителей несколько разных бизнесов. Сеть клиник, поставки дорогостоящего медицинского оборудования, есть несколько небольших фирм, созданных с партнерами. Короче, дел там непочатый край. — Славян, ты молодец, что решил присоединиться к бизнесу. Нам не хватает проверенных рук и свежей головы. Отмахиваюсь: — Это было неизбежно. Да и батя оказался уж очень убедительным. — Точно, он умеет. Пошли на улицу, тачка недалеко от входа. — Не надо было меня встречать. Я бы и на такси добрался. Выдвигаемся из зала прилета на улицу. Теплый воздух обдает лицо, и я блаженно прикрываю глаза. — Слушай, заканчивай, а? Я тащился к тебе по пробкам не для того, чтобы выслушивать все это. Не чужие же люди. Тем более ты еле на ногах стоишь. Что, ушатал тебя Дальний Восток? Или нашлась какая-нибудь стюардесса, которая скрасила долгий полет, м-м-м? — подмигивает и толкает плечом. — Не начинай. Стюардессы были заняты своей работой, а я тем, что пытался договориться со своей онемевшей за шесть часов полета задницей. — Значит, слухи оказались верны: твое сердце украла прекрасная незнакомка, - хмыкает. — Леха — настоящее трепло! — смеюсь, и брат улыбается вместе со мной. — Ему девятнадцать, чего ты хочешь? - разводит руками. — Что, сдал меня с потрохами? — Сказал, что ты самым наглым образом угнал у него огненную красотку. — Эта красотка со мной. Прыгаем на заднее сидение представительского седана, здороваюсь с водителем. Да, Рома у нас по всем фронтам бизнесмен. Личный водитель, личная помощница, личного самолета не хватает ко всему прочему. Но, полагаю, это не за горами. — Что, сразу домой — или в офис? — спрашивает брат. — Батя ждет? — хмыкаю. — Спрашиваешь! Извелся весь. — Тогда в офис, — киваю. — Вов, погнали в офис! — командует водиле, снова оборачивается ко мне и спрашивает опасливо: — Так и что с рыжей? Откашливаюсь. — Сложно все с рыжей. Ее Таней зовут. Помнишь, перед рехабом я завязал на какое-то время? — Шутишь? — Рома поднимает бровь. — Мы тогда дружно выдохнули, думали, наконец-то пацан вернулся. Мать вагон свечек в церковь заказала. Но потом ты скатился еще ниже. — Короче, мы познакомились с ней тогда. Зависали вместе, — говорить сложно, слова оседают горечью и обжигают. — А потом я испугался. — Чего? — спрашивает аккуратно. — Хер знает, Ром, — отвечаю честно. — Ответственности, чувств? Мне было двадцать три, а тут она. И все так охеренно, что я подумал: неужели вот на этом закончится моя свободная жизнь? — Да уж, — недовольно качает головой брат. — Но все это хрень. Есть то, о чем я забыл. Когда я был в пьяном угаре, Таня пришла ко мне с новостью, — сглатываю. — Она ждала от меня ребенка, Ром. Подкатывает. Хочется разорвать собственное тело на части от этой ненависти к себе. — А ты?.. — ждет ответа с беспокойством. — А я дал ей денег на аборт. Сказал, что она охотница за бабками. Не поверил, что от меня беременна, короче. Я хорошо помню, что мы предохранялись. Только один раз был без защиты. Видимо, его хватило. — Она сделала аборт? — в глазах брата разочарование. — Да. Я такой мудак, Ром. Все разрушил своими руками. А ей пришлось пройти через это самой. — Брат, звучит, конечно, жутко. Ты тогда реально был не в себе. Поэтому мы и подсуетились по-быстрому отправить тебя в рехаб. — Это не отменяет того, что исключительно на мне лежит вина в случившемся, — упорно качаю головой. — А Таня твоя что говорит? — Да ничего не говорит, Ром. Общаемся с ней. Но между нами стена. Огромная и непробиваемая стена. — Добиваться будешь? — понимает. — Буду. — Правильно. Когда не можешь прошибить стену — просто обойди ее. Тем более Леха сказал, что она красотка. — Она гораздо больше, чем просто красотка, Ром, — говорю совершенно серьезно. - А что у тебя с подругой Дели? Ты и свадьба? С чего вдруг? Насколько я знаю - вы с ней даже не общались. Рома поднимает бровь и усмехается: — Раньше не общались, теперь начнем общаться. — Нахера тебе это? - хмурюсь. — Мне больше тридцати, отец уже давно требует семью. По мне, так Аделия - идеальный вариант для этого. — Ты ж не любишь ее, - хмурюсь. — А она меня, - улыбается хищно. - И именно поэтому это будет идеальный брак. Тем более, что я помогу ей избавиться от оков тирана-отца. Перевариваю в голове информацию, которая отказывается приживаться. Настолько это все выглядит странно со стороны. Добираемся в офис и поднимаемся в кабинет к отцу. Батя встречает меня с распростертыми объятиями: — Какие люди! Привет, сынок, — хлопает по плечу. — Приветствую, Артур Борисыч! — дурачусь. Отцу шестьдесят, но выглядит он отлично. Мать следит за его питанием, постоянно таскает на спорт и всячески не дает погрязнуть в работе и заработать инфаркт. Батя быстро приступает к расспросам. Я делаю короткий и сухой отчет. Облизал. Подготовил. Надо составлять контракт и ехать на подписание. Отец не мурыжит меня, видит, что устал и постоянно поглядываю на время. Ромка подхватывает и более подробно пересказывает то, что я успел рассказать в тачке касаемо поездки. Выходим с братом из кабинета. — Ром, я могу взять твоего Вову? Мне бы в одно место попасть, — смотрю на время. Как раз должен успеть на фотосессию. — Славян, тебе бы домой, отоспаться, — произносит неуверенно. — Ром? — Ладно-ладно! Бери, чего уж тут. А то на такси ж сорвешься. — Спасибо, — жму руку брату и убегаю к рыжей. Я должен успеть. Я обещал ей быть рядом и намерен сдержать слово. Глава 17. Будто весь мир вот-вот рухнет Таня Курю возле соседнего дома. Знаю, что все уже собрались в студии. Подняться туда кажется нереальным, поэтому я оттягиваю этот момент. Выкидываю окурок и нахожу жвачку. Растираю мокрые ладони о джинсы. Подсознательно жду Славу, который обещал приехать. Но, как говорится, обещать — не значит жениться. Тем более я понимаю, почему его не будет. Он провел в аэропорту больше суток, даже не знаю, получилось у него вылететь или нет, потому что, когда я ушла спать, была уже глубокая ночь и Слава мне не отчитывался. Возможно, он прямо сейчас летит домой. Бессознательно поднимаю голову к чистому небу. Трясу головой и встаю. В здании нахожу туалет, мою руки, умываюсь и выхожу. Лифт везет меня на последний этаж, где расположена одна из самых красивых студий. — Всем привет! — машу рукой ребятам. — Привет! — отзываются они. Съемка идет полным ходом. Аня, у которой на руках младенец, Влад и Злата расположились на большом белом диване. Не теряя времени, погружаюсь в работу: поправляю свет, затем Соня просит меня поправить элементы интерьера или переставить их. Не смотрю на семейство Влада. Я отключаю голову и полностью увлекаюсь работой. Через несколько минут ребенок в свертке начинает кряхтеть, и Аня просит остановить съемку: — Простите, — улыбается мягко, — маленький начальник требует свой обед. Поднимается и уходит в соседнюю комнату. Это небольшое помещение с диванчиком и столиком, чтобы можно было сделать перерыв. Пока Влад отвечает на звонок и отходит к окну, Соня фотографирует Злату, которая начинает дурачиться. Я же примерзаю к полу, не в силах оторваться от картины: смотрю за тем, как Аня кормит ребенка. Чувствую, что изнутри покрываюсь ледяной коркой, сковывающей сердце. Кажется, оно перестает биться, умирает. Мне не больно. Мне не больно. Мне, черт возьми, чертовски больно! Мое тело пронизано этой болью, как артериями. Она оплела каждую клеточку моей кожи, не оставив мне ничего. Ни одного грамма света, ни малейшего намека на выход или свет в конце тоннеля. Никто не видит, как я разваливаюсь на части, никто не чувствует мои ледяных пальцев и не слышит, как гулко вырывается сердце из груди. Слезы тихим потоком срываются вниз по лицу, а я даже не могу поднять руку и стереть их. Надо бежать отсюда. Мне здесь не место. Здесь собралось счастливое семейство — потрясающие родители и их чудесные дети. Я не должна омрачать их жизнь своим припадком. Резко разворачиваюсь и впечатываюсь в сильное тело. Медленно поднимаю заплаканные глаза и смотрю на Славу. В его глазах жалость и сострадание. Не знаю, понимает ли он, почему я плачу. Волков хватает меня за затылок и притягивает к себе. Опускаю лоб на его плечо, расслабляюсь. Перестаю что-либо чувствовать. Полностью отдаюсь, доверяю ему. Знаю, что он поможет, что спасет. Слава подхватывает меня на руки, прячет мое лицо у себя на груди. Слышу позади суету. — О боже, Танюша, что случилось?! — встревоженный голос Сони. — Не переживай, — беспечно отвечает Слава, — видимо, у Тани упало давление. Справишься сама, Сонь? Мы выйдем на улицу, подышим свежим воздухом. — Да-да, конечно! Давай помогу? — Нет! — спешно отвечает. — Я сам. — Брат?! — удивленный голос Влада. — Я сам, — твердо. Мы со Славой уходим вместе. Глава 18. Ты мне только скажи, я прилечу на МИ-6 Слава Знаю, что по-хорошему надо заскочить домой или хотя бы искупаться, но времени реально нет. Скорее всего, фотосессия уже началась и я опоздал. Но лучше опоздать, чем не прийти вовсе, ведь так? Мой дом находится совсем рядом, но даже небольшой крюк все равно приведет к задержке. Врываюсь в офисное здание. Тут много арендуемых помещений, в том числе и фотостудия. Поднимаюсь на нужный этаж и открываю дверь. Мое появление остается незамеченным. Сканирую пространство. Мне сразу бросается в глаза фигура Тани. Она застыла изваянием и не двигается. Смотрит в соседнюю комнату. Дверь туда прикрыта, и с моей стороны не видно, что за ней происходит. Методом исключения понимаю, что там Аня с ребенком, потому что все остальные находятся передо мной. Таня буквально сходит с ума на моих глазах. По щекам текут слезы, ее трясет. Слава богу, что никто из присутствующих не успел увидеть этот приступ, поэтому я беру все в свои руки. Справятся и без нее, ничего страшного. Уношу несопротивляющуюся девушку. Она тяжело дышит мне в район шеи. Все тело напряжено, но она хотя бы перестала дрожать. Спускаюсь на улицу и перехожу дорогу, направляясь в небольшой скверик. Сажусь на лавочку, не спуская рыжую с рук. Молчу, позволяю ей успокоиться и прийти в себя. Лишние слова сейчас ни к чему — она может попросту меня не услышать. Минута за минутой, и дыхание Тани выравнивается, она сползает с моих коленей, садится рядом. — Спасибо, — благодарит меня. Ее голос сложно узнать, он хриплый, будто она продолжительное время кричала. Рыжие волосы растрепаны, глаза опухли от рыданий. — Ты как? — Лучше. Если бы не ты… — качает головой. — Ты очень вовремя подоспел. Спасибо, Слав. Я уже думала, не приедешь. — Я же обещал, — пожимаю плечами. — Хотел приехать раньше, но не успел, прости. — Перестань, — отмахивается. Вздыхаем по очереди. — Тань? Я такой голодный, охренеть просто. Вторые сутки на подножном корме. Пойдем позавтракаем, а? — решаюсь на авантюру и киваю подбородком на соседнее здание. — Я живу вон в том доме. На первом этаже есть кофейня. Вроде как кормят там сносно. Рыжая оборачивается. Быстро мигает, рассматривая здание и обдумывая мое предложение, и все-таки отвечает: — Хочешь, приготовлю тебе завтрак? — спрашивает неожиданно. Тону в ее зеленых глазищах. — Хочу, — отвечаю севшим голосом. — Тогда пошли, — произносит так легко, что я охреневаю. — Только у меня продуктов нет. Зайдем в супермаркет? — Конечно. Я хочу взять ее за руку, но боюсь спугнуть. Какое там, я дышать боюсь рядом с ней, чтобы ветром не сдуло. Но, тем не менее решаюсь. Целомудренно перехватываю ее пальчики и тяну за собой. В супермаркете быстро закупаемся; я практически не участвую в выборе продуктов, потому как босс у нас на сегодня Татьяна. Она оживляется, окончательно приходит в себя и шагает сквозь ряды, наполняя корзину. На кассе происходит заминка. С какого-то перепугу рыжая решает оплатить покупки, лезет в карман джинсов, но тут же с испугом округляет глаза: — Я забыла телефон в студии. И сумку. И деньги. — Не проблема, — протягиваю ей свой телефон. — Позвони Соне, попроси забрать. Или хочешь, я могу Влада попросить? — Я Соню наберу, спасибо. Таня идет звонить, а я расплачиваюсь и выхожу из магазина. Подруга уже забрала вещи рыжей и благополучно уехала с ними. — И что мне делать теперь? — спрашивает абсолютно дезориентированно. — Как что? Завтрак готовить! — улыбаюсь, довольный собой, и делаю мысленную пометку: поблагодарить Соню за этот экспромт. Глава 19. Если в моем городе пропал дом твой Таня — Будешь пасту? Какие еще варианты? Чтобы быстро, сытно и вкусно? В голову приходит только это. — Я буду все, что ты приготовишь, — Слава улыбается, явно в предвкушении. Мы поднимаемся на один из последних этажей и заходим внутрь. Квартира новая. Сразу попадаем в большую кухню-гостиную, из которой ведет пара дверей. Скорее всего, там спальня и ванная комната. Интерьер оформлен в светлых тонах, совершенно нейтральных. Пахнет свежим ремонтом. Мебели немного, но все необходимое имеется. — Это твоя квартира? — спрашиваю я, осматриваясь. — Моя, — Слава проходит в зону кухни и принимается разгружать пакеты. — Откуда у тебя деньги? — хмурюсь. — Ты же лежал в рехабе, а за это навряд ли платят. Волков продолжает наводить суету, параллельно рассказывая: — Я вышел оттуда три года назад. Неужели ты думаешь, я ничем не занимался все это время? — усмехается. — Понятия не имею, Слав, — отвечаю честно. Парень выпрямляется и подходит ко мне. Между нами несколько метров, и он не спешит сократить расстояние. — После того, как я вышел, не стал возвращаться домой. Подсознательно был страх, что все вернется на круги своя, поэтому я остался за границей. Познакомился с крутым чуваком, и он рассказал мне о своей идее модной кофейни. Я вложился в этот бизнес, и он начал расти как на дрожжах. К нам приходили люди и покупали франшизы. Дела пошли в гору. Но через некоторое время я понял, что устал на чужбине, среди неискренних улыбок и картонной еды. Соскучился по родным. Продал свою долю партнеры, вернулся сюда, купил эту квартиру. Вот и все. Ничего необычного и сверхъестественного. Слава начинает тереть покрасневшие глаза. Вообще, он выглядит дико уставшим, и отчасти в этом и моя вина — ведь он мог спокойно поехать домой сразу после прилета, а не тащиться за мной. Кстати, об этом. — Я должна еще раз поблагодарить тебя, за то, что ты оказался рядом в нужное время, — говорю с чистой душой. — Жаль, что только сейчас, да? — голос печальный. — Да, — не вижу смысла врать и продолжаю после паузы: — Мне бы не хотелось, чтобы твоя семья видела меня такой. Хотя они наверняка и без этого полагают, что я какая-то сумасшедшая, вечно сбегающая куда-то неврастеничка. — Брось, ничего подобного они не думают. А даже если и думают, это тебя не должно волновать. — Хорошо, что ты приехал, — говорю тихо и вымученно улыбаюсь. — Я ведь обещал, — пожимает плечами, но от меня не укрывается его напряжение. — Что ж, тогда я приступаю к готовке? — хлопаю в ладоши. — Ты не против, если я приму душ? — Конечно. Волков уходит, а я начинаю хозяйничать на кухне. Вся посуда новая, на некоторой даже остались наклейки. Вряд ли кастрюли с тарелками Слава выбирал сам. Ну давай, Артемьева, поревнуй тут еще. Мало тебе тревог, хочешь добавить больше? Или сцену ему закатить хочешь на тему того, кто купил посуду? А покупала посуду женщина — совершенно точно, так как все продумано. Мужик просто купил бы одну кастрюлю, одну сковородку и пару тарелок. Трясу головой, прогоняя морок, и отвариваю макароны, параллельно обжариваю фарш с овощами, соединяю это все, заливаю специальным соусом. Слава выходит из душа в свежей домашней одежде, с мокрыми волосами: — Я сейчас умру от этих ароматов! — ведет носом и блаженно прикрывает глаза. — Садись, все готово, — улыбаюсь. Слава ест с огромным аппетитом. Обжигает язык, но не может остановиться, при этом постоянно стонет и нахваливает мою готовку. Внутренне ликую, как и любая женщина, труды которой оказываются оценены. — Я ничего вкуснее не ел в своей жизни. — Брось, — отмахиваюсь, хотя, безусловно, эта похвала — как сироп в уши, — обычная простая еда, никаких изысков. — Даже не спорь, — обрывает меня. Слава встает, забирает наши пустые тарелки и отправляет их в посудомойку. — Чай, кофе? Вина нет, даже не проси, — усмехается. — Чай. Если ты шутишь на эту тему, значит это хороший знак? — спрашиваю неуверенно. Волков начинает хохотать, и я улыбаюсь, радуясь такой реакции. — Есть несколько стадий этой зависимости. Моя семья вовремя забила тревогу, поэтому я не успел пробить дно. У меня нет тяги выпить, если в компании распивают алкоголь. Я абсолютно спокойно прохожу мимо полок со спиртным в супермаркете. Только однажды, впервые за пять лет, я хотел напиться. — Когда я тебе открыла правду? — Да, — кивает. Слава ставит передо мной пузатую кружку. Себе наливает кофе. — Может, не стоит пить кофе? — говорю неуверенно и указываю подбородком на кружку. — У тебя глаза красные и слипаются. Ложись спать. Отдохни, а я поеду домой. Поднимает на меня темный взгляд, смотрит пронизывающе: — Останься. Моргаю, пытаясь понять, не послышалось ли мне. — Соня уехала с твоим вещами, а у меня места на десятерых хватит. Или тебя где-то ждут? — спрашивает севшим голосом. — Нет, — отвечаю тихо. — Меня никто не ждет. Глава 20. Я лишь тебя пригубила, а ты меня выпил до дна Таня — Выкладывай. Черт, а я так надеялась избежать допроса. — Просто ответь на вопрос, — Слава не сдается. — Ты на всех детей так реагируешь или только на детей своих знакомых? Сглатываю. Вот так неожиданно моя тайна, которую я хранила за семью печатями, раскрылась и показалась в наиболее неприглядной форме в самое для этого неподходящее время. — Так как, Тань? — Волков сидит напротив и крутит в руках пустую чашку. — У тебя есть сигареты? Недовольно поджимает губы. Видно, что ему не хочется давать мне пачку, но понимает, что никакого права он не имеет на протест или высказывание недовольства. Мораль, впрочем, читать мне тоже поздно. Знаю, что дрянь все это. Знаю, что надо бросать. И брошу, обязательно брошу, когда сама захочу. Слава молча подходит к кухонному шкафу, достает сигареты и протягивает мне. Включает вытяжку на полную мощь. Подкуривает мне, затягивается сам. Рассматриваем друг друга, как два цирковых урода. Он — ломаный зависимостью, я — пожинающая плоды своих решений, увязнувшая в трясине страхов и триггеров. Нормальными нас можно назвать с натяжкой. С о-о-очень сильной натяжкой. — Чем меньше ребенок, тем хуже, — выдыхаю дым и тушу окурок. Тянусь за второй. Слава жадно следит за каждым моим движением. — Поэтому, когда я приехал со Златой, ты вела себя спокойно. Качаю головой. — Не совсем так. Мне было сложно, но с годами я научилась более-менее с этим бороться. Я долгое время работала с психологом, но в какой-то момент у меня к нему упал уровень доверия. — Почему? — спрашивает настороженно. — Врачебная этика не приветствует связь с пациенткой, но его это не остановило. Настойчивые зазывания на свидания привели к тому, что мне пришлось отказаться от его услуг. — Он принуждал тебя к чему-то? — голос хриплый, во взгляде злость. — Что? Нет! — качаю головой. — Ощутимых границ он не переходил, но о дальнейших сессиях речи быть не могло. — Получается, с проблемой ты не разобралась, — кивает своим мыслям. — Я могу тебе чем-то помочь? — Чем? — насмешливо хмыкаю. — Не знаю, — пожимает плечами. — Я ведь катализатор твоих тревог и триггеров. — И что ты предлагаешь? Высказать тебе весь накопившийся негатив? Переложить ответственность? В вопросе решение принимала я, хотя твоя вина тоже присутствует. Но не ты дьявол в этой истории. — А кто? — спрашивает серьезно. — Ты? Нет, рыжая, даже не смей считать себя виноватой. Забирает у меня окурок, тушит. Притягивает к себе, целует в волосы. У меня даже мыслей нет о сопротивлении. Глупое сердце думает, что только Слава может спасти, провести через темный лабиринт страхов и вывести на свет. Если бы все было так просто… — Я придумаю, Тань. Я обязательно придумаю, как помочь тебе. Мне бы обидеться, взбрыкнуть и напомнить, что я, вообще-то, не какая-то немощная. Но мне нужна помощь. Не психологическая, хотя и она тоже. Мне нужно тепло, друг рядом, плечо, на которое можно опереться. Вопрос в другом: можно ли положиться на Волкова? Он изменился, безусловно. Стал взрослым, цельным, дельным. Уверенно идущим вперед. — Сомневаюсь, что мне можно помочь, — честно говорю я. — Посмотрим, — он не обещает мне радугу и место на мягком облачке. В конце концов, он просто-напросто человек. Человек, который когда-то ошибся и теперь точно так же, как и я, разгребает завалы неправильных решений. — Пять лет живу с вопросом, могла ли я выгрести? У меня не было работы, собственного жилья, своих денег. Но, в конце концов, можно было оказаться более упертой, через суд и признание отцовства стребовать с тебя алименты на содержание ребенка. Но я выбрала иной путь. — Хватит, — обрывает резко и прижимает сильнее к себе. — К чему ты возвращаешься туда? Разве это решит хоть что-то? Прошлое вместе с нашим ребенком осталось там. Смотри вперед, ведь каждый раз, погружаясь в события давно минувших дней, ты теряешь что-то в своем настоящем. С трудом сглатываю. — Я тоже думаю о нем, — неожиданно говорит, и я поднимаю лицо. Глава Славы красные, на мокром месте. — Каждый день, едва я открываю глаза — я буду думать о нем. Я никогда его не забуду, но, Тань… у нас, у тебя, у меня, есть будущее. Волков подхватывает меня на руки и уносит в отдельную комнату. Я не рассматриваю ее, лишь понимаю, что это спальня. Слава укладывает меня на кровать и ложится рядом со мной. Лежим в одежде. Никакого намека на интим, но у меня все внутри переворачивается от этого момента настоящей близости, неизведанной нами ранее. Слава крепко держит меня в своих руках, а я обнимаю его руки. — Я тоже люблю его, — говорит едва слышно, и я закрываю глаза. Слезы скатываются по щекам, а руки прижимают теснее. Засыпаем в обнимку, как старые супруги. Глава 21. Слезы еле держу Таня Трясусь в автобусе два часа. Решение уехать за город к маме и бабушке кажется правильным. Я давно обещаю им приехать, откладывать поездку становится уже неприличным. Мама расстроится и просто вынесет мне мозг. Или приедет в город и останется в квартире, что еще хуже! С годами нам с ней сложнее стало уживаться друг с другом. На даче еще терпимо, там хотя бы бабушка, а вот в городе будет самая настоящая пытка. Знаю, что нельзя так говорить. Все-таки она мама — но, черт возьми! Порой она бывает совершенно, просто совершенно невыносима. От автовокзала иду пешком. Далековато до дома, в котором живут мама с бабушкой, но такси в маленьком поселке — настоящая роскошь, да и ждать его будешь дольше. Еще даже не зайдя во двор, слышу звуки ругани. Вздыхаю. Добро пожаловать домой. Опускаю голову и толкаю калитку, без труда нахожу двух скандалисток. — Привет, — вяло улыбаюсь и машу рукой маме с бабушкой, которые замирают с инструментами в руках. — Нюшенька! — бабушка отставляет тяпку, смахивает с лица белесую прядь и подходит ко мне. Несмотря на преклонный возраст, она хорошо сохранилась. Прижимает меня к себе и шепчет: — Здравствуй, внученька, — в голосе нежность. — Совсем исхудала! Окидывает мою фигуру недовольным взглядом и цыкает. — Ну ничего, откормим. Были б кости, а мясо нарастет. Улыбаюсь бабуле. Она у меня мировая женщина. У нее по-настоящему большое сердце. Когда я была маленькой, не могла понять, почему бабушка меня любит больше, чем мама. Разве так должно быть? В этом вопросе я так до сих пор и не разобралась. — Привет, мам, — здороваюсь неуверенно. Мама продолжает работать тяпкой, не глядя на нас. — Привет, Тань, — отмахивается от меня. Сглатываю и подхожу к ней. Неловко обнимаю за плечи и целую в холодную щеку. Она не обнимает меня в ответ, извиняющеся разводит руками, мол, грязная. Киваю — да-да, понимаю все. Хотя я ни черта не понимаю. Хочется кричать о том, как мне не хватает ее тепла. Самую малость, немножечко тепла. Хотя бы разок. Простых объятий будет достаточно. Я много не заберу. Правда. — Что ты там приволокла? — снова недовольна мной. Она отворачивается, продолжая работать. Горло у меня перехватывает. Прокашливаюсь. — Так, по мелочи: сыр, колбаса, соки. — У бабушки диабет, нельзя ей соки, — поджимает губы, не глядя на меня. — Они свежевыжатые, без сахара. — Ясно. Хорошо, что приехала. Тут работы непочатый край. Завтра с утра начнем сажать перец. У бабушки рассада в этом году замечательная вышла, — говорит гордо. Я такого гордого тона в свой адрес и не слышала никогда. — Хорошо, — выдавливаю из себя. Губы позорно трясутся, а руки дрожат. Тянутся к матери. Одергиваю себя. Как раз в это время из дома зовет бабушка, и я ухожу к ней. — Садись-садись, — хлопочет вокруг меня. Наливает суп, выкладывает домашние булочки. — Ты кушай, мы с твоей матерью уже обедали. Хочешь настоечки? Она на ягодках, сладенькая. С прошлого года у меня осталась, — заговорщически. — Давай, — улыбаюсь и кидаю взгляд в окно. Мама продолжает работать тяпкой. Видимо, решила, что это важнее, чем мой приезд. А у меня колет, режет, жжет в груди. Болючая, зараза. Не вытравить ее, не вырезать, не убить. Бабуля с громким «чпок» вытаскивает пробку и наливает мне полную рюмку. — Давай-давай, остынет, — и подмигивает. Быстро моргаю, сгоняя непрошеные слезы, и выпиваю. Разом опрокидываю в себя рюмку и выдыхаю. — Хороша? — глаза загораются. — Еще как! — внутри начинает согревать, и я даже улыбаюсь. Ну хоть что-то. Пока я поедаю свой поздний обед, бабуля постоянно щебечет. Рассказывает о всех последних новостях, о политике, соседях и подругах. Слушаю ее голос и постепенно расслабляюсь, растягивая губы в улыбке. Вот теперь я дома. Хорошо-то как. Бабушка окутывает теплом, как одеялом, грея мою задубевшую душу. Про меня не спрашивает: как-то не принято у нас, да и бабушка знает, что, когда я захочу, сама все расскажу. Мама закончила на огороде, но так и не зашла в дом. — Она к соседке, наверное, пошла. Та обещала поделиться семенами, — беспечно отмахивается бабуля, и я киваю. Да-да, конечно. За семенами, ведь это очень важно. Семена — это хорошо. — Ладно, иди отдыхать, бабуль! — выпроваживаю ту с кухни. — Я тут сама приберусь. Бабушка, вместо того чтобы уйти, подходит ко мне и проводит руками по моей рыжей шевелюре. Я знаю, от кого у меня эти волосы. От моего непутевого отца. Мать в порыве злости даже кидала мне это в качестве претензии. Сама она всегда была светловолосой, как и бабуля. — Ты прости ее, внученька, — просит жалостливо. — Она не ведает, что творит. Зажмуриваюсь. Бабушка целует тонкими губами мою щеку и уходит. Поднимаю веки и выпускаю из-под них горячие капли. Глава 22. Всюду серые лица, а я уже успел влюбиться Слава — Дим, ты мне брат или где вообще? Кто, кроме тебя, поможет? — меня пробирает злость. — Славян, я ж тебе вроде ясно донес: не знает Соня ничего. Слышу возню на заднем фоне в телефонной трубке, которую прижимаю к уху, и тяну сигаретный дым. — Дай мне, я поговорю с ним, — слышу голос Сони. Снова шелест, и девушка брата говорит: — Слав, привет! — Привет. Порадуй меня чем-нибудь, — охота завыть в полный голос. — Я правда не знаю, куда она поехала. Вернее, знаю, что к матери на дачу. А где находится эта самая дача — представления не имею, понимаешь? Вчера утром она забрала у меня телефон, попросила ее не терять. Сказала, что ей надо проветрить голову, да и с родными, как я поняла, она давно не виделась. — Черт, — тру переносицу. — Ты пробовал ей дозвониться? — в голосе Сони слышна досада. — Конечно. И писал, и звонил. Абонент недоступен. — Я не знаю чем тебе еще помочь, Слав. Правда, — тихий расстроенный вздох. — Ладно, Сонь. Прости, что потревожил, и спасибо тебе. Дальше я сам. — Удачи, Слав… Отключаюсь. После перелета меня вырубило совсем рано. Помню, около четырех часов дня мы уснули в обнимку. А проснулся в восемь утра я один. Она сбежала от меня. Позвонила с моего телефона подруге, отправилась к ней и забрала свои вещи. Теперь ее телефон недоступен, а в квартире пусто. Меня не покидает стойкое ощущение потери. Уж больно неожиданно Таня исчезла. Мне дико не хватает рыжей. По сути, мы никто друг другу, но я не вижу своего будущего без нее. Сложно объяснить, как это работает и в какой момент тумблер перещелкнулся. Будь моя воля — я бы закинул ее к себе на плечо и закрыл в своей квартире. Есть что-то в том, как кавказские мужики воруют женщин, чтобы после жениться на них. Сейчас бы мне не помешало нечто подобное, но с Таней так нельзя. У нас не тот случай, поэтому будь добр, Слава, вдохни пыль из-под колес и займи место на коврике в ожидании, когда вернется хозяйка. Трясусь над ней, боясь вальсировать из стороны в сторону. В итоге же Таня просто исчезает. Пуф! И нет ее. Из раздумий меня вырывает телефонный звонок. На экране фото отца. — Слав, тебя ждать сегодня в офисе? — Я планировал поработать из дома, но, если надо, подъеду. — Подъедь уж. И вещи с собой возьми на пару дней. В короткую командировку смотаться надо будет. — Снова на край света? — усмехаюсь. — Нет, сын, — смеется. — Недалеко, по области. Кидаю в сумку самое необходимое, с сомнением смотрю на свою Ламбу. Не знаю, куда запряжет отец, но чует мое сердце, моей спортивной тачке это не понравится. — Владос, одолжи твой танк, а? — звоню брату. — Ламбу дашь мне взамен погонять? — хмыкает он, довольный. Стону в голос, а придурок ржет. Гоню к брату, меняемся тачками. В офис приезжаю ближе к обеду. Секретарша подрывается, хлопает глазками. — Вячеслав Артурович, — говорит с придыханием, — вас ждут. — Спасибо, — отвечаю как можно более отстраненно. Поощрять не собираюсь, не хватало мне проблем со слухами в коллективе. Хотя всем тут уже известно, что сын хозяина взялся за несколько проектов, и я не впервые обращаю на себя любопытные женские взгляды. С отцом сейчас кроме меня работают еще двое братьев — старшие Рома и Влад. Двое младших — Димка и Леха — не у дел. Вернее, у Димона своя компания, а Леха еще не дорос до чего-то серьезного. — Привет, бать, — подхожу к отцу и жму руку. — Ты, как всегда, цветешь и пахнешь. Восхваляю отца. Я многое ему должен. Если бы не они с матерью, бог знает, в какой канаве бы я разлагался сейчас. — Ну хоть не нафталином? — Скажешь тоже, — фыркаю и сажусь за стол. Батя возвращается на свое место и надевает очки. — Это все твоя мама. Делает мне каждое утро такую бурду, видел бы ты! — секретарша приносит кофе, и я медленно отпиваю эспрессо. — Сельдерей, огурец, киви и еще какая-то хрень. Короче, выглядит это все так, будто толпу кузнечиков стошнило в мой стакан. Кривится, а я начинаю кашлять. Из глаз брызгают слезы, и я ржу как идиот. — Что? — невозмутимо продолжает отец. — Кстати, пить все это вполне сносно, — и дальше тише: — Главное, не смотреть. Ну все. Ржу как дебил, и батя тоже растягивает губы в улыбке. — Ты бы заезжал к нам почаще, — смягчается. — Мать скучает. Вы с Димкой на пару из гнезда улетели, а мы так-то не железные. — Прости, бать… — голос срывается. — Исправлюсь. Опускаю глаза. Мне тридцать, и мне адски стыдно за свое прошлое. Раньше было стыдно перед семьей, за то, что они видели мою неприглядную сторону, но не отвернулись, а впряглись за меня, неудачника. За то, что я заставил их переживать и тревожиться. Теперь мне стыдно еще перед одной неуловимой рыжей. Но с ней как-то проще. Она смотрит другими глазами, без жалости. С ней можно говорить открыто и знать, что будешь услышан. — Ты не один приезжай, сынок. — В смысле? — вскидываю брови. — Так мы на вечеринке у Дигай тоже были, если ты не забыл, — взгляд у отца лукавый. — Красивая девушка. Даже слишком красивая и эффектная для тебя. — А у тебя везде глаза и уши, да? — улыбаюсь. — Обижаешь, — хмыкает. — Но давай приступим к делу. Тебе еще в дорогу. — Куда? — Есть тут, в области, поселок небольшой. Мы подписались на благотворительную помощь местной больнице. Надо бы до официальной делегации сгонять туда, выведать, что им нужно, что в приоритете, а что может подождать. Оборудование, техника — в общем, собери все нужды. Прикинем план расходов и через месяц уже с официальными визитом съездим, — толкает мне папку с документами. — Вот тут все, что тебе надо знать. Люда забронировала тебе местную гостиницу, переночуешь, а завтра с утра поедешь в больничку. Персонал предупрежден. — Понял тебя, бать. Все сделаю в лучшем виде. Перспектива ехать в какую-то глушь, конечно, не прельщает. Но что поделать, работа есть работа. — И да, ты там не особо настраивайся на какие-то хорошие условия, сам понимаешь — в дыру едешь. — Даже не думал об этом, — отвечаю честно. — Какая разница, где кости кинуть? На позитиве выдвигаюсь из офиса, заранее радуясь тому, что додумался сменить тачку. Судя по названию этого поселка, что такое асфальтированные дороги, там не знают. Глава 23. Я приду, когда зацветет весна Слава Заезжаю по дороге на заправку и заливаю полный бак, покупаю в дорогу кофе и сигареты. Звоню рыжей, но у нее все по-старому: абонент недоступен. Ладно. Будем разбираться с этим чуть позже. Дорога проходит быстро, и последние двадцать километров я еду по бездорожью, мысленно радуясь тому, что додумался сменить тачку, потому что моя завязла бы в первой же луже. Навигатор приводит в поселок. Обычный такой, среднестатистический населенный пункт в глубинке. Паркуюсь возле гостиницы. У стойки администратора подвергаюсь мини-допросу женщины неопределенного возраста. Отвечаю ей односложно, не вдаваясь в подробности, и получаю ключи. Заселяюсь. Номер простой, но я здесь не для оценки фешенебельности этого места. Валюсь на скрипучую кровать и вытягиваю ноги. Беру в руки телефон, собираясь снова набрать номер Татьяны, но меня удивляет полное отсутствие связи. Как идиот, трясу телефон, будто от этого появится хоть одно деление. Нормально. И че делать-то дальше?! С кровати поднимает не только это, но еще и голод. Я с утра не ел, стакан кофе в дороге не в счет. Смотрю на время — четыре вечера. Жрать охота, сил нет. Вытаскиваю себя из номера и нахожу администратора. Та с упоением смотрит какой-то турецкий сериал, в котором все рыдают. Закатываю глаза. — Тебе чего, касатик? — подмигивает мне. — Любовь Владимировна, — читаю на ее бейджике, — мне б поесть. Есть у вас тут какое-нибудь заведение, где можно подкрепиться? — А-а, так это тебе в столовую надо, — достает пакет семечек. Да ну ладно! Серьезно? — Как выйдешь из гостиницы, ступай направо, четыре квартала. Не пропустишь. Только ты бы поспешил, они через полчаса закрываются. Машинально смотрю на часы. Шестнадцать тридцать. Некоторые заведения в нашем городе только открываются в это время. Но мы не в городе, а голод никуда не денется. Благодарю чудесного администратора, которая потеряла ко мне всякий интерес и уже с упоением следит за турками, и отправляюсь на улицу. А тут красота. Еще нет летней духоты, но и весна ощущается все меньше и меньше. В воздухе пахнет сиренью. Иду по ломаному тротуару вдоль улицы и торможу возле большого куста с мелкими фиолетовыми цветочками. Втягиваю носом воздух и улыбаюсь. Ноги сами несут меня ближе. Помню, в детстве мы с пацанами высматривали цветки с пятью лепестками. На счастье. Верчу, перебираю пучки, пока не нахожу то, что ищу. Срываю маленький цветок и иду дальше по улице, на автомате кручу его в руках. Останавливаюсь. Замираю на секунду, проговаривая свое желание, и закидываю в рот цветок, разжевывая его. На языке растекается горечь, а я, как придурок, начинаю тихо посмеиваться. Совсем ку-ку, Волков. Тебе тридцатник! Тридцатник, а ты все ждешь, что счастье придет к тебе, и перекладываешь ответственность за это на какой-то микроскопический цветок?! Нет уж, на цветы нынче надежды нет никакой. Все только своими руками тянуть надо. Так и только так. Дохожу до приметного здания, которое видало виды еще лет тридцать назад. Под крышей висит свежеокрашенная вывеска: «Столовая». Дергаю ручку и вхожу внутрь. Меня встречают пустые прилавки. Оглядываюсь по сторонам. — Есть кто? — выкрикиваю. С минуту не происходит ничего, но потом выныривает необъятная женщина с фиолетовыми волосами и химией на голове: — Тебе чего, мил человек? — Здравствуйте. Мне б покушать, — вздох. Понимаю, что еда мне тут сегодня вряд ли обломится. — Ох ты ж, батюшки! — причитает она, взмахивает руками, — ты не местный, да? Киваю. — Я убрала уже все, — разводит руками. — Может, осталось чего? — спрашиваю с надеждой. — Я и холодное поем. Выходит из подсобки и заламывает руки. — Так съели все, а заранее мы не готовим. Ты прости, парень, у моего благоверного день рождения сегодня. А так я б сварганила по-быстрому чего. — Ладно, — отмахиваюсь. Не подохну. Продуктовый найду, булку какую куплю. — Ты это, завтра приходи, часам к восьми утра! Я тебе поляну накрою — на два дня наешься, — подмигивает мне заговорщически. — Спасибо, — улыбаюсь и прощаюсь. Ну вот, теперь еще хуже. Все мысли только о том, что завтра я смогу обожраться до отвала. А сегодня что? Во рту образуется слюна, но я проталкиваю ее внутрь. Сажусь на лавочку возле столовой и закуриваю. Выдыхаю дым в воздух. Перед глазам на вертеле крутится запеченная курочка с красивой корочкой, я, кажется, даже чувствую ее запах. Уже собираюсь встать и направиться на поиски продуктового, когда вижу боковым зрением, как кто-то спотыкается и падает, роняя на землю пакеты. Подбегаю. Девушка. Голова и лицо скрыты бейсболкой. Разорванные пакеты валяются на земле, из них выпали продукты. Присаживаюсь на корточки. — Вы в порядке? — трогаю девушку за плечо. Замираю. Мои руки движутся быстрее мыслей. Они аккуратно стягивают с девушки кепку, рассыпая рыжие волосы по плечам. — Морковка? — шокированно открываю рот. — Привет, — закусывает губу. Глава 24. Как он улыбается Таня — Ба! Давай забабахаем вергунов?! — потираю руки. — Запросто! — бабуля хлопает в ладоши. Она начинает собирать продукты. Выставляет все на стол, потирает задумчиво подбородок. — Кефира нет. — Так я схожу сейчас! — подпрыгиваю. Настроение с утра превосходное. Мы втроем даже позавтракали нормально, без третирования со стороны мамы. Зато после завтрака она сразу сбежала — якобы нужно заняться клумбами. А я что? Пусть занимается… Правда, там делать нечего, но ладно. Видимо, найдет чем заняться. Лишь бы меня не видеть. Переодеваюсь в джинсы и темную футболку. Натягиваю кепку, собирая под нее волосы. — И муки купи! — вдогонку. — Хорошо! Перепрыгивая через кочки, спешу по дороге, изредка отходя в сторону и пропуская машины. Тротуара в этом месте нет и не предвидится никогда уже. В магазине иду в разнос: скупаю все, что попадается на глаза. Когда-то я читала, что человек, склонный к импульсивным покупкам, просто заполняет таким образом дыры в своей жизни. А у меня не дыры, а самое настоящее решето. Куда ни глянь — везде сквозняк гуляет. — О, Танюха! — верещит попастая Светка, стоя у кассы. Она моя ровесница. В детстве я часто жила у бабули, все лето проводила у нее, поэтому знаю много девчонок отсюда, ведь мы достаточно времени проводили вместе. Когда были маленькие, играли в игрушки, став постарше, собирались на берегу пруда, купались, жгли костры. — Приветик, Свет, — обнимаю пухленькую подругу. — Ты к Львовне приехала? — Ага, — отвечаю беспечно. — И к маме. Она же теперь тут живет. — Точно! Все взяла? — кивает на корзинку. — Давай посчитаю? Трещим с ней, на душе становится прямо совсем хорошо-хорошо. Узелки медленно развязываются, позволяя дыханию выровняться. Когда магазин наполняется недовольными посетителями, прерываем разговор и прощаемся. Перехватив тяжелые пакеты, направляюсь в сторону дома. Не сразу замечаю знакомую фигуру, сидящую возле закрытой столовой. Замедляюсь и перестаю смотреть под ноги, разглядывая курящего Волкова. Как он тут очутился? Несмотря на то, что он до мозга костей городской житель, уж больно органично вписывается в антураж деревни. Синие джинсы, обтягивающие крепкие бедра, и светлая футболка, которая вот совсем не скрывает сильную накачанную спину и широкие руки. Волосы взъерошены, в глазах тоска. Курит, щурится, разглядывая что-то в небе, а я не могу перестать разглядывать его. Ноги несут меня сами собой, пока я не спотыкаюсь о маленькую коряжку и не падаю на коленки. Содержимое пакетов рассыпается, а Слава спешит ко мне. Трусливо опускаю голову ниже. Его руки ползут вверх по моей руке и снимают кепку. Волосы падают вниз, обрамляя лицо, и я поднимаю глаза. — Морковка? — шокированно открывает рот. — Привет, — закусываю губу. — Как ты тут очутилась? — его рот растягивается в такой лучезарной улыбке, что мне приходится сдерживать порыв, чтобы не улыбнуться в ответ. — Приехала к бабушке и маме, — поясняю, по-прежнему стоя на коленях. — А ты что тут делаешь? — А я по работе, — глаза бегают по моему телу. Слава качает головой и подхватывает меня на руки одновременно с моим тихим «Ой!». — Ты чего это? — спрашиваю удивленно. — У тебя кровь, — хмурится он и устраивает меня на лавочку, где только что сидел. Присаживается передо мной на корточки и берет мою ногу. Вытягивает ее, а я шиплю и смотрю на порванную штанину и выступившую кровь. — Вот черт, — вздыхаю. Отправляясь сюда, я взяла совсем немного одежды, так что переодеться мне особо не во что. — Надо бы обработать, — рассматривает царапину. — Пустяки, — отмахиваюсь. — Сейчас к бабушке приду и промою. — Я помогу тебе, — подрывается и начинает собирать рассыпавшиеся продукты в пакеты. — Не стоит! — сопротивляюсь. — Не начинай, а то и тебя на руках понесу, — шикает и поднимает пакеты. — Показывай, куда идти. Поднимаюсь и иду в сторону дома бабули. — А ты надолго тут? — На несколько дней. Компания отца занимается благотворительностью, и вашей больнице выделены средства. Мне нужно оценить масштабы и учесть потребности до официальной комиссии. — Оу, — вскидываю брови, осознавая, что он реально не ко мне сюда ехал. — Я искал тебя, — признается и косится на мое лицо. А у меня в груди глупое сердце с удвоенной силой начинает бить в ребра. — Я не сбегала, — спешно отвечаю. — Ну да, — хмыкает неверяще. Сбегала, конечно, чего уж тут. — Да, — главное, держать лицо во время лжи. — А предупредить, что уезжаешь в дыру, где сети нет, никак? — Значит, никак, — развожу руками. — Ясно. — Ну что ясно тебе? — нервничаю и останавливаюсь возле нужной калитки. Слава только открывает рот, чтобы высказать мне все, что думает, но на помощь приходит моя спасительница. — Нюшенька! — восклицает бабуля. — А я тебя заждалась уже. Думаю, случилось ли что? Тебя долго не было. Ой, а это что за молодой человек? Только открываю рот, чтобы сказать, что молодому человеку уже пора, но он опережает: — Вячеслав! — перекладывает пакеты в одну руку и протягивает другую для рукопожатия. — Я знакомый Тани, из города. — Во как! — бабуля удивляется и жмет руку в ответ. — Меня Маргарита Львовна звать. Что это мы у порога стоим? Заходи Славочка, заходи. Заноси пакеты в дом. Смотрю на все со стороны. Слава уходит за бабулей, только машет мне рукой — мол, чего застыла? Догоняй! И я, прихрамывая, спешу за ними. Глава 25. Я просто идиот, что не забрал тебя сразу Таня — А что это у вас такое? — глаза Славы загораются. — Да пирожки вчерашние, — бабуля отмахивается, но замечает взгляд Волкова. Тот за малым не облизывается. — Голодный? — понимающе спрашивает она. Вместо ответа по кухне разносится звук урчания живота, а Волков разводит в сторону руки — мол, все ясно и без слов. — Ну-ка давай за стол! Нюшенька, неси из подвала огурчики! Бабушка такая бабушка. Ей лишь бы накормить голодных и страждущих. — Я принесу! — вызывается Волков. — Таня упала. — Упала? — бабушка сканирует взглядом мое тело. — Да я споткнулась, — беспечно отмахиваюсь. Ухожу в сторону подвала, Слава шагает за мной. Возле люка останавливаемся, и он неожиданно растягивает губы в широченной улыбке: — Нюшенька? — произносит с придыханием. — Даже не вздумай! — шикаю на него. Слава закатывает глаза и стонет: — М-м-м! Такой облом. — Лезь, — указываю пальцем вниз. Волков бросает на меня странный взгляд и исчезает под полом. Выставляет баночку с огурцами, вылезает. — Ты иди к бабушке, а я обработаю рану и вернусь. — Беги, — подталкивает меня. Разворачиваюсь, ухожу. В дверях замираю и оборачиваюсь: — Слав… — Парень поднимает глаза. — Ни слова… Качаю головой. Он понимает, серьезнеет и кивает в ответ. В ванной с шипением снимаю джинсы, промываю, засыпаю рану банеоцином, натягиваю легкие шорты. Возвращаюсь на кухню, а тут мама… — Мам, — удивленно зову ее. Я не видела ее с утра. — О, Татьяна, — окидывает меня испытывающим взглядом. Поджимает губы, видя, во что я одета. Извините, бальное платье оставила дома. — Познакомились? — стараюсь говорить спокойно. Волков активно кивает, не переставая жевать. Ест он, конечно… голодного мужика за версту видно. Бабушкины пюрешка и котлетки улетают на раз-два. Бабуля счастливо сидит перед Славой, подперев рукой голову, наблюдает, как он ест. Мама важничает, спину выпрямила, в меня глазами стреляет, чтобы я подошла и села рядом с гостем. Я прохожу мимо, подхватываю со стола яблоко, распахиваю окно, сажусь на подоконник. — Может, наливочки? — бабуля потирает руки. — Нет, спасибо. Я не пью, — быстро отвечает Слава. — Чего так? — щурится она. С замиранием сердца жду, что скажет Волков — соврет или нет. — Нельзя мне, — Слава отвечает легко. — Зависимость. — Алкоголик, что ли? — неверяще ахает бабуля. — Он самый, — подтверждает Слава кивком. — Но это в прошлом. От сердца отлегает. Неважно, какая правда и как больно она может сделать. Лучше так, чем ложь. Мама сразу же хмурится, разглядывая гостя, а бабушка хлопает его по руке: — Ничего, бывает. Некоторые живут с грехами посерьезнее, — смотрит на маму, та отворачивается. Переплетаю пальцы: хоть бы не начали расспросы. — Вячеслав, а вы тут какими судьбами? — не пронесло. Маме нужно узнать все и прямо сейчас. Слава выдает маме и бабушке такую же версию, что и мне. — За больницу давно пора взяться, — бабуля качает головой. — Оборудование на ладан дышит и ломается каждую неделю. Из области приезжают его ремонтировать каждый месяц. Реактивов не хватает, это я молчу про расходники: шприцы и капельницы. Персонал сам себе перчатки и маски покупает! Негодует. — Вы работаете там? — Слава спрашивает с пониманием. — Господь с тобой! — бабуля смеется. — Десять лет уж как не работаю! Но, поверь, за это время не поменялось ни-че-го. — Маргарита Львовна была заведующей терапевтическим отделением почти пятнадцать лет! — с гордостью произносит мама. Интересно, что мне надо сделать, чтобы обо мне говорили с такой гордостью? Мысленно усмехаюсь, заранее зная ответ. — У меня завтра встреча с главврачом — Еленой Николаевной. — Ленка хороший главврач, — кивает. — Преемница моя. Добавить котлеток? — Нет-нет, спасибо, — Слава машет руками. — Все было очень вкусно! Теперь я понимаю, у кого Таня научилась так вкусно готовить. Упс. По щекам ползут красные пятна, а бабуля заговорщически хихикает. Мама где-то… видимо, вспоминает рассаду. — Откуда вы знаете друг друга? Тишина. На этот вопрос честный ответ не подойдет. Тот самый случай, когда лучше приврать, иначе маман меня прямо тут сожрет с потрохами. Замираю, внутренне молясь, чтобы Слава не ляпнул ничего. — Мы познакомились пять лет назад, в компании общего знакомого. После этого я уехал из страны и потерял связь с Таней, но сейчас вернулся и очень рад, что встретил ее снова. Ангелина Викторовна, ваша дочь чудесная, воспитанная и добрая девушка. Слава говорит маме, и та оборачивается, смотрит на него, выдавливает из себя вежливую улыбку, лишенную даже толики тепла, и благодарно кивает. Уговариваю себя перестать дрожать. Не реви. Не реви. Сжимаю зубы с такой силой, что они начинают скрипеть, благо этого никто не слышит. — Наша Нюшенька — самая лучшая в мире девочка. Меня затапливает теплом. Улыбаюсь бабушке, та дарит мне ответную улыбку. Слава наблюдает за всем со стороны. Бабушка накрывает на стол, разливает чай, а я лезу в буфет за печеньем и вареньем. Хлипкая дверца слетает с петель. — Вот черт! — шиплю. Слава подходит со спины, и я замираю. — Сломалась? — Да вот… — Сейчас починим. Уходит за ножом, поддевает петли, сажает дверцу обратно. — Славочка, — бабуля щебечет, — ты с замками дружишь? А то я на днях купила новый, хотела попросить Сергеича поменять, да он запил, гад. — Несите замок. И инструменты, если есть, — подмигивает мне, довольный собой, а я закатываю глаза. Хотя внутренне радуюсь тому, что он тут. Рядом. И мне почему-то легче, лучше. Все через жопу, все не так, как у нормальных людей, но, тем не менее — мне очень хорошо… Слава задерживается у нас на несколько часов. Бабушка порхает. Мама в основном молчит, лишь буравит гостя взглядом. Мне стыдно за нее, как будто мы в каком-то зоопарке, а Волков обычный шимпанзе. — Что ж, спасибо за компанию. Маргарита Львовна, Ангелина Викторовна, приятно было познакомиться с семьей Тани. Прощаемся, расходимся. Идем с Волковым по темной улице. — Не понял, — хмурится. — Провожу тебя. — Дуй домой! Дыши. Дыши. — Не хочу домой, — шепчу и чувствую, как спирает дыхание в груди с такой силой, что воздух едва проходит через легкие. Сейчас расплачусь. Разревусь посреди темной и безлюдной улицы. Рядом с единственным человеком, которому показываю свои слезы. Меня сметают ураганом. Прижимают к высокому забору, под широкие ветви сирени. Сладкий запах дурманит. Голову ведет безбожно. Горячие губы накрывают мои ледяные. Слава целует так правильно и нужно. Не церемонясь, но при этом не переходя границ. Какой-то идеальный коктейль нежности, похоти, желания и страсти. Его руки крепко держат меня за талию, а я запускаю свои ему в волосы, наводя там беспорядок. Поцелуй со вкусом сирени переносит меня в другую, беззаботную реальность, в которой не существует проблем и бед. Задыхаюсь, умираю и воскресаю. Разбиваюсь на тысячи осколков. В голове гул, не слышно звуков. Только мягкость губ и аромат сирени. Первая отстраняюсь, но не отпускаю Славу. Дышим вместе, одним воздухом. Надо расставаться, понятно, что он не позволит мне идти по ночи обратно одной. — Не уходи… — шепчу. — Никогда. — Давай постоим так еще? Опускаю голову ему на грудь, выравнивая дыхание, пока Слава рисует круги на моей спине. — Прости маму… она сложный человек. — Ш-ш, все в порядке, — но я-то знаю, что это не так. Успокаиваюсь, вдыхая его запах, перемешанный с сигаретами и сиренью. — Беги, — подталкивает меня в спину. — Замерзнешь. Разве можно с ним замерзнуть? Глава 26. Мама, скажи, что похолодало, скажи, что по мне скучала Слава Не сказать, что у меня есть опыт знакомства с родителями или семьей своих пассий, но встреча с мамой и бабушкой Тани была… странной. И если с прекрасной Маргаритой Львовной все ясно как божий день, то с матерью рыжей полнейшие непонятки. Может, Таня вообще удочеренная? Она не похожа на женщин своей семьи. Те светловолосые, Таня рыжая, как огонь. Да и комплекцией отличаются. Ночью сплю как убитый, а поутру, в восемь часов, стою у дверей столовой. А что? Я человек простой: сказали — иди, ешь. Я иду и ем. После сытного завтрака прыгаю в тачку и еду в больничку. Тут меня уже ждут. Та самая Елена Николаевна, дама лет пятидесяти, и, очевидно, ее дочь — потому что вот тут сходство налицо. Елена Николаевна не теряется и откровенно сватает мне свою Марию. Двадцатипятилетняя Мария рдеет от похвалы и стреляет глазками. Я вежливо киваю каждому восторженному слову, но напоминаю, зачем я вообще тут: — Елена Николаевна, в чем первоочередно нуждается больница? Давайте начнем с самого критичного. — А у нас все критичное, Вячеслав Артурович. Вот, например, аппарат МРТ сдох несколько месяцев назад, еще цветы прошлогодние цвели. Под замену, ремонту не подлежит. А кушетки вы видели в процедурной? Да и ремонт не помешал бы в половине палат… И давай гонять меня по кабинетам. Работы непочатый край. Больничка и вправду нуждается в финансовой помощи. Делаю себе пометки. Надо как-то связаться с отцом, сообщить ему обо всем. — Елена Николаевна, откуда можно позвонить? — Так со стационарного. У нас вышка завалилась пару месяцев назад, а починить никак не могут. Ураган сильный был, так мы теперь, как древние люди — телеграммы друг другу шлем. Сжимаю зубы, чтобы не ляпнуть дурость, о том, что Елена Николаевна наверняка реально когда-то отправляла эти самые телеграммы. Возраст все-таки… — Можно сходить на холм, — Мария прикусывает губу. — Там ловит. Я покажу. — Не надо! — слишком спешно. Неловкая пауза разрывается криком какой-то медсестры: — Елена Николаевна, там Львовну на скорой привезли! Подозрение на инфаркт! — Да как же так! — взмахивает врач руками. — Маргарита Львовна? — переспрашиваю я. — О ней речь? — Вы знакомы? — спрашивает та на бегу. — Вчера познакомились. Забегаем в приемный покой, где лежит бабушка Тани, а рядом трясется девушка, причитая. Замираю в дверях. — Все в порядке, ложная тревога, — констатирует врач, снимая перчатки. — Ох и напугала ты нас, бабушка! — теперь уже рыжая хватается за сердце. Непонятно, кого нас, потому что матери Тани здесь нет. Возвращаюсь в коридор и сажусь на лавочку. Через несколько минут из палаты выходит вполне себе бодрая Львовна под руку с Таней. — Как вы? — подрываюсь с места. — О, Славочка, и ты тут! — воркует. — Кризис миновал. — Угу, — бурчит Татьяна, — у меня вообще подозрения насчет правдивости твоего приступа. Уж слишком все зрелищно было! — Вот доживешь до моего возраста… — и подмигивает мне. Ну дела… Давлю улыбку. — Славочка, подвезете меня домой? — С удовольствием! А вы не знаете, откуда позвонить можно? — Вот высадишь меня и с Танюшкой на холм пройдетесь. — Коварная женщина Маргарита Львовна. Оставляем бабушку дома и идем пешком по улице. — Может, на машине? — Не проедем, — рыжая уверенно шагает вперед. — Да и недалеко тут. Покорно иду за ней. — Тань, я в город сегодня еду. Поехали со мной? Кусает губу, идет, не поднимая взгляда от земли. Ожидаю, что пошлет меня, но она удивляет: — Вообще-то, мне уже пора возвращаться. Загостилась. Да и в рваных джинсах ехать не хочется. Если тебе не сложно, я бы с удовольствием поехала с тобой. Следующий автобус только завтра вечером. — Отлично, — не верю своему счастью. — Тогда сейчас позвоним, и я через часик заеду, да? — Угу, — обнимает себя. Взбираемся наверх. Оглядываюсь. Засматриваюсь окружающей красотой. С небольшой вершины виден пруд, окруженный лесом, поле, усеянное мелкими цветами. Колоритно тут у них. — Красиво, — втягиваю воздух. — Еще как, — улыбается, разглядывая панораму деревни. Достаю телефон и звоню бате, отчитываюсь. Обратно идем в молчании. Таня немного сторонится меня, но я не настаиваю. Понял уже, что нахрапом нельзя. Тут надо аккуратно. Расходимся, обронив друг другу короткие фразы. Через час я приезжаю к дому Маргариты Львовны. Из дома выходят женщины. Мама Тани отчитывает бабушку: — Иди в дом, я сама провожу Татьяну. Мам, тебе отдыхать надо! — В гробу отдохну! — Бабуль, может послушаешь маму? — добавляет Таня жалобно. Затем бросает короткий взгляд на маму, но та смотрит куда угодно, но не на дочь. У меня подгорает почему-то. — Славочка, возьми, — бабушка протягивает пакет. — Там малинка, варенье и огурчики соленые. — Спасибо, — с радостью принимаю дары. — Пока, бабуль, — первой Таня тянется к бабушке, они крепко обнимаются. Маргарита Львовна крестит на дорожку внучку. Следом Таня нерешительно, буквально на секунду, замирает, а после тянется к своей матери. Распахивает для нее объятия, целует в щеку. Ангелина Викторовна оставляет короткий, какой-то смазанный поцелуй и хлопает дочку по рукам, как бы говоря, что довольно объятий. Но Таня продолжает крепко обнимать ее. — Ну все, хватит, — звучит как-то резко голос матери рыжей. Отворачиваюсь. Не могу я на это смотреть. И влезть не могу — нельзя пока мне, не моя территория. Но как, блядь, на это можно равнодушно смотреть?! Садимся в тачку. Трогаемся. Смотрю в зеркало заднего вида: бабушка крестит нашу отъезжающую машину. Фигуры матери не видно, я едва улавливаю ее спину, скрывающуюся во дворе. Таня всхлипывает. Раз. Еще раз. Господи, девочка, как боль твою забрать-то?! Нахожу ее руку и сжимаю ее. Глава 27. Знаешь, моя душа рваная — вся в тебе Таня Вливаюсь в свою неприметную жизнь. Все то же: съемки, обработка фото. Славу не видела уже несколько недель. Он у нас снова укатил в далекие дали. И мне грустно. Мысль о том, что я, в общем-то, скучаю по нему чисто по-женски, прижилась и пустила корни. Ладно, надо быть взрослой девочкой и смотреть фактам в глаза. Он звонит. Так часто, как может, с учетом разных часовых поясов и расстояния больше чем в пять тысяч километров. Часто рассказывает мне о том, что видит. О природе, немного об особенностях быта местного населения. Грозится, что в следующий раз возьмет меня с собой, чтобы я тут не скучала. А ведь я скучаю. Потому что каждый день все чаще ловлю себя на мысли, что все не то — не мое, не про меня. Чужое оно мне. Получается так, да. Но разве это говорит о том, что все сделано с душой? Сонька горит — это видно. Димка ее поддерживает во всех начинаниях, и та чувствует опору и поддержку, летает… А я лишь голову с земли поднимаю и в небо смотрю, понимая: все не то… Тушу сигарету и кривлюсь. Бросать надо, не дело это. Беру со стола трезвонящий телефон. — Привет, Сонь, — здороваюсь с подругой. — Танюш, помнишь, Аню, жену Влада? Она нас приглашала в свою кондитерскую. Давай заглянем, а? Так сладенького хочется — жуть! Зачем-то смотрю в календарь, хотя знаю, что там пусто и планов на день у меня не было. — Давай съездим, — киваю, хотя она и не увидит. — Ты с Димой будешь? Димка хороший, но сейчас у меня такое настроение, что я не хочу портить его возлюбленным. — У Димки работы непочатый край, а у меня денек выходной выдался. Дай, думаю, встречусь с подругой! — Правильно думаешь! — бодрюсь. Открываю шкаф и инспектирую его содержимое. Уже середина июня, на дворе тепло, поэтому сарафан и сандалии — то, что надо! Заплетаю волосы в косу, подкрашиваю ресницы и чмокаю спящего Василия. — Баб в мое отсутствие не водить. Кот открывает один глаз, явно проверяя, не поехала ли у меня кукуха. Надеваю рюкзачок и выхожу. До кондитерской решаюсь пройти пешком. Погода — кайф! Отчего бы не прогуляться, не подышать свежим воздухом. Захожу в большую и светлую кондитерскую. Тут очень красиво и пахнет — просто закачаешься. Соня уже сидит с Аней. Они явно сдружились, потому что весело щебечут о чем-то. — Привет, девчонки, — улыбаюсь и целую их по очереди в щеки. — Танюш, ты скоро совсем прозрачная станешь! — с тревогой смотрит на меня Соня. Я снова похудела, знаю. Настроения нет. Аппетита нет. Готовить не для кого. Только на сигаретах и держусь. Дура. — Танюш, давай принесу тебе сет из пирожных? — предлагает Аня. — Это как? — О, это мини-пироженки. Всего двенадцать разных видов: эклеры, макаруны, корзиночки и так далее, — Аня говорит обо всем с таким энтузиазмом, что я не могу отказаться и киваю. Аня отходит. — Танюш, ты как? — Соня находит мою руку. — Да нормально все, — вскидываю брови. — А по виду и не скажешь, — поджимает губы. — Грустная, серая. Голос безжизненный. — Глупости, — отмахиваюсь и натягиваю улыбку. — Сонечка, у меня все прекрасно, правда! Калинина кусает губы: — Скучаешь по нему? — Безумно, — выпаливаю, не успевая обдумать свои слова. Сжимаю челюсти. Ч-черт. — Не надо, — подруга берет мою руку. — Я вижу все, Танюш. Не закрывайся, пожалуйста. — Да не закрываюсь я, — сопротивляюсь вяло. — Просто непонятно, о чем говорить. Мы по-прежнему никто друг другу. — Но разве это так? — мягко улыбается. — Запуталась я во всем, Сонь, — кусаю губу. — В чувствах своих запуталась, в жизни. Что хорошо, что плохо? Где ответы взять? — В сердце. — Не верю я сердцу. Ломаное оно у меня, со сбоями работает. На него полагаться — так себе занятие. Возвращается Аня и ставит передо мной большую тарелку с пирожными и чай, садится. — Спасибо! — утыкаюсь носом в чашку. Не могу при Ане обсуждать свою жизнь — все-таки чужая мне, хотя вроде неплохая. Сейчас она выглядит разъяренной. — Анют, случилось чего? — спрашивает Соня. — А, — отмахивается та, — нашему кондитеру нужен помощник. Никак найти не можем. Сотрудница уходит в декрет через две недели, а у нас даже на примете никого нет! — Почему? Сложная работа? — спрашиваю я и кладу в рот мини-маффин. Стону: — М-м-м! Фкуфно! Аня улыбается: — На здоровье. На самом деле, сложного ничего нет. Мы даже готовы обучать всему в процессе. Нужен только адекватный и ответственный человек. Соня подпирает рукой подбородок и вздыхает. — Можно я попробую? — спрашиваю у Ани. Подруга шокированно открывает рот, Аня оживляется. — Правда? — Да. Я давно уже думаю об этом. Фотография все-таки не совсем мое. Это занятие всегда было скорее попыткой перекантоваться перед чем-то большим. — Какая крутая идея! — восхищается Соня. — Анют, бери ее, не пожалеешь! Знаешь, какие вкусные пирожные Таня готовит?! Пальчики оближешь! — Это нам будет только на руку. Тань, но как же твоя работа? — Аня беспокоится. — Я давно хотела ее сменить. Готовить я люблю, десерты в том числе. Правда, санкнижки у меня нет. — Это все мелочи, — отмахивается. — Она делается за пару дней. Но ты уверена, что готова полностью сменить род деятельности? — Уверена на все сто! — отвечаю решительно. — Только дай мне пару недель на то, чтобы все долги раздать. — Решено! Как раз сделаешь санкнижку! — счастливая Аня хлопает в ладоши, Соня поочередно смотрит на нас с девушкой, сомневаясь. А я отчего-то вообще не сомневаюсь. Чуть ли не впервые в жизни я делаю то, что хочу. И самое главное — мне совершенно плевать, что скажет на это мать. Глава 28. Когда-нибудь, может, и бред, но я приду на свет Таня — Чур первый тортик — мой! — Ты на другом конце света, пока доедешь, тортик плесенью покроется. Угощу кого-нибудь, кто поближе. — Ар-р! Это кого? — рычит, но в голосе смешинки. — Да хоть брата твоего — Димку! — Брата можно. Хоть Димку, хоть Влада. От Лехи подальше держись, он этот торт вместе с рукой оттяпает, — смеется. И я смеюсь вместе с ним. Уже конец июня, Слава все никак не вернется из своей затянувшейся командировки, а я… чахну без него. Улыбка его нужна и руки сильные. По телефону мало его — нескольких часов в день и тонны бессмысленных сообщений. — Когда ты вернешься? — спрашиваю, сглатывая. Решилась. Выдыхаю бесшумно. — Соскучилась? — шутит. Безмерно — но не признаюсь. Вместо этого привычное: — Пф-ф! Вот еще! А сама чувствую: он знает все. Не скрыть за колкостями ничего. — Жди меня, рыжая, и я вернусь. Почти закончил. Тут проблемы возникли, уж думал, не разрулю. Но получилось все. — Это хорошо. А у нас ирисы зацвели. И акация. А еще тут очень тепло. — А мне тепло от твоего голоса, — без насмешек, без масок. И это правда как ножом по сердцу. Губы дрожат. Ну вот, давай, разревись тут еще, дурында! — Поедем на море? — спрашивает севшим голосом. — Я к бабушке с мамой уезжаю, они ждут. — Без вариантов? — Прости, — вздыхаю. — Я обещала бабушке. — Бабуля мировая у тебя, — с теплотой в голосе. Про мать ни слова. И я молчу. Потому как что сказать, понятия не имею. Он все видел и понял. А я вот двадцать восемь лет уже ничего понять не могу. Мне бы просто сказать пару слов, чтобы правду почувствовать. — Когда в кондитерской приступаешь к работе? — Как вернусь. Там сотрудница как раз последнюю неделю дорабатывает. — Не жалеешь, что решилась на изменения? — интересуется настороженно. — Нет, — отвечаю уверенно. — Слав, я же ведь пошла в эту сферу только из-за Сони. — Как это? Вздыхаю. — Я потеряна была. На распутье. Куда идти? Столько дорог, а страха еще больше. Одно знала: по специальности работать не смогу. А тут она. Говорит, как здорово было бы, если бы я фотографировала, а ты фотошопила! Вот и все. А сейчас чувствую — в правильном направлении иду. — Рад это слышать, морковка. Но чур первый твой торт — мой. — Твой-твой. Ты только вернись… — Вернусь, рыжая. Вернусь. Собираю вещи. Беру побольше, потому что планирую провести с семьей почти неделю. Василия оставляю к Соне. Особенно этому факту радуется Дима. Как всегда еду в деревню на автобусе. Духота — жесть. Кондей не работает, обмахиваюсь газетой, услужливо отданной дедушкой по соседству. На автовокзале привычно никто меня не встречает. Бабуля пешком так далеко не ходит, а мама… мама тоже так далеко не ходит. Из-за меня так точно. Трясу головой, бреду с толпой через пролесок. Нормальная дорога есть, но так быстрее. Да и тенек — хорошо… Толпой выходим к поселку, разбредаемся в разные стороны. Захожу во двор. Окидываю взглядом местность. Красота — все вокруг зеленое, сочное стоит. С улыбкой захожу в дом. Бабушка спешит обниматься, делится новостями. — Ты лучше скажи, как твое самочувствие? — Да что будет мне? — машет рукой. — У меня, Нюшенька возраст такой, что каждый день да болит что-нибудь. Не привыкать. — А мама где? — В доме тишина. — Так она это, к соседке пошла. У них там посиделки. — Посиделки, — эхом. Бабушка тяжело вздыхает. — Прости ты меня, — на глазах у нее слезы. Подрываюсь к ней, обнимаю так крепко, как могу. — Бабуль, ты чего? — сама уже реву. — Беспомощна я, Танюша. Не получается у меня. — И не надо, бабуль. Разве можно заставить? — мой голос дрожит, вибрирует. — Глупая, глупая она, — роняет голову ко мне на плечо. Плачем. Вдвоем. А что еще остается делать, когда действительно не заставишь любить? Глава 29. Я невозможно скучаю, я очень болен, я почти умираю Слава Трясет нещадно. Самолет будто вот-вот развалится прямо в воздухе. Цепляюсь за образ рыжей, вижу ее конопатое лицо и зеленые глаза. Закрываю глаза. Дождись меня, девочка, дождись. Тряска заканчивается. Садимся несколько жестко, но и на том спасибо. Народ аплодирует и спешит в давку, чтобы свалить отсюда поскорее. Понимаю их. Снова меня встречает Ромка. — Брат! Ты не брат, а Будулай! На Дальнем Востоке что, ножниц нет в магазинах? — ржет над моей небритой мордой и отросшими волосами. — Знаешь, какая там холодрыга? Я утеплялся как мог! — улыбаюсь, обнимая брата. — Так лето ж! — Ромка открывает рот от шока. — Это у вас лето! А там — Дальний Восток, так-то! — Погнали! Батя ждал тебя на прошлой неделе. — Форс-мажор, — развожу руки в стороны. — Понятно, — подхватывает мой чемодан и кидает его в багажник. Водитель везет нас в офис, а я, как реально какой-то дикарь, рассматриваю город. Отвык я от цивилизации, хотя на Дальнем Востоке с этим проблем нет, но все же жизнь иная. — Ты как там на чужбине, не заскучал? — косится брат на меня. Доходит не сразу. — Я не бухал. — А я не об этом спрашивал. — Ну да. — Да ну. Вот и поговорили. Злиться мне нельзя — обычная тревога за меня. Тревога и недоверие. Винить семью в этом нельзя. Сам виноват, никто в глотку не вливал. — Скулил в подушку от тоски, вот и все, — отвечаю как можно добродушнее. — По рыжей своей тосковал? — Ромка лукаво сужает глаза. Усмехаюсь, не отвечая. — Молчишь, морда волосатая? — ржет. — Молчи-молчи. У тебя даже сквозь растительность все видно. — Водит пальцами в воздухе возле моего лица. — Всё-о-о тут написано. Смеюсь. Лицо Тани перед глазами постоянно. Фотки ее затерты до дыр. Знала бы, что я делал с ними… врезала бы. Но что поделать, се ля ви. Я там на подножном корму был. Инет говно, порно не тянет. Да и нахера инет, когда она везде мерещится и во снах приходит каждую ночь. В офис негоже в таком виде приезжать, но я с дороги, мне простительно. Потертые джинсы, кроссовки и футболка — похрен. Инфа важнее. Секретарша глазами хлоп-хлоп. Не узнает меня, но и не тормозит, потому что рядом Ромка. — Роман Артурович… — затем неуверенно: — Вячеслав? Артурович... — Доброго утречка, — подмигиваю ей. Заходим к бате. Тот восседает в кресле и с нашим приходом отрывает взгляд от бумаг. — Рома, ты кого привез? Брат сгибается от хохота. — Где ты взял этого йети?! Я ж посылал за Славкой. Смеюсь, подхожу ближе. Батя встает мне навстречу. Обнимаемся так крепко, что дышать тяжело. — Сынок… — тихо мне в ухо и еще крепче прижимает к себе. Рассаживаемся. Секретарша приносит три чашки кофе. Пью, хотя воротит от него. Почти месяц там не жрал нормально — в артериях вместо крови течет кофе. — Схуднул, — констатирует батя. — Наверстаю. От тоски я похудел. От тоски по рыжей своей. По колючкам ее и глазам ведьминским. — Вот доки, бать, — протягиваю папку. — Все готово. Можно подписывать контракт. Юристы все нюансы отметили, по замечаниям корректировки внесли. Разговариваем по делу. Отец и так в курсе всего, поэтому мой доклад получается коротким, сжатым. — Давай, Славик, поезжай домой, отдохни, — батя отпускает меня кивком головы. — Отец, я хотел несколько дней выходных взять. Мне съездить кое-куда надо. — Куда? — он округляет глаза. — Ты ж только вернулся. — Надо мне, бать. — Да к девочке своей он едет, — сдает все явки и пароли Ромка и закатывает глаза. Отец расцветает: — К девочке — это хорошо. К девочке — это правильно. Поезжай. Только ты бы отдохнул для начала с дороги, сынок. — Да я в самолете поспал, бать. Пизжу, и он это знает. — Только аккуратно, сынок. Собираюсь в путь, но для начала мне нужно сделать кое-что. Глава 30. Прости меня мама, за то, что вырос рано Слава Хата моя холостяцкая выглядит безжизненно. Еще бы. Хозяина больше месяца не было. Знаю, мать наведывалась сюда, компанию для уборки присылала. Тут ни пылинки, все на своих местах, но все равно как-то тускло. Безбожно потрошу чемодан, ибо там нет ни одной вещи, которая может мне сейчас пригодиться. Сплошь теплые брюки и свитера, а на дворе нынче лето вовсю шпарит. Достаю летнюю одежду и вновь собираю чемодан, накидывая в него шорты и футболки. Решаюсь набрать Татьяну, но мне ожидаемо отвечает робот. Видимо, в ее деревне вышку так и не починили. Набираю другой номер. — Мам! — Сыночка! — на том конце провода разливается теплота. — Я заеду? — Спрашиваешь! Прыгаю в монстра Владика — брат благодушно разрешил мне поюзать его — и еду к родителям за город. Как раз по дороге к рыжей. — Мамуль! — кричу с порога. Мама выходит из кухни, вытирая полотенцем руки. — Что за бородатый медведь? Я тебя не знаю! — сдерживает улыбку. — Привет, мамуль, — обнимаю ее. Мама проводит рукой по моим волосам. В глазах столько нежности, что затопить может. — Оброс, исхудал! — сетует. — Быстро на кухню! Я как раз мясо по-французски приготовила. — Как, кстати, у вас с французами? — Жадные сычи, — качает головой, накладывая мне мясо в тарелку. — Патентом с клиникой делиться не хотят, сумму заоблачную требуют. Ну ничего, где наша не пропадала? Подмигивает, улыбаясь, и ставит передо мной тарелку с приборами. Свободной рукой треплет за волосы, целует в макушку. — А мне нравится, — и улыбка умилительная, будто мне не тридцать, а три. Впопыхах, вкратце рассказываю, как дела. Запихиваю в себя еду с нечеловеческой скоростью, потому что оголодал, да. Мать смотрит со стороны и, поджав губы, качает головой, но молчит, не отчитывает. Только вздохи тяжелые изредка. Наливает мне огромную чашку чая, кидает в нее щедрую ложку сахара и дольку лимона. М-м-м, все как я люблю, только вот… — Мам, а можно кофе? — Чай пей! И я пью, потому что с мамами не спорят. Когда чашка пустеет, уношу ее в раковину и мою. Сажусь обратно. — Мам? — сглатываю. — М-м-м? — А почему мать может не любить своего ребенка? Занавес. У матери на глазах слезы, она быстро моргает, пытаясь переварить вопрос. А я мысленно закатываю глаза. Идиот? Идиот! По-нормальному спросить не мог? Обязательно вот так начинать было? — Славочка… мы же тебя всегда… все для вас с братьями… любили и любим, даже когда вы лбами непробиваемыми стали… или ты простить нам не можешь, что в лечебницу отправили? Так ты же добровольно, мы не насилу тебя… Господи, батюшки… Как же так… неужели я недодала тебе любви?! И все. Водопад. — Мамуль! Подскакиваю и обнимаю ее так сильно, как только могу. — Вы с отцом вообще мировые! Самые-самые лучшие! Ты прости меня, мам, ладно? За все прости. За то, как вел себя, за то, что опустился. Дурак я. Только моя вина в этом, заигрался я… столько дел наворотил, мам. Не замолить моих грехов. Но твою любовь я всегда чувствовал, знал, что ты рядом. Мама успокаивается. Вытираю слезы с ее лица, сам тяну носом воздух, потому что видеть материнские слезы выше моих сил. — Что ты наделал, Слав? — Девочка у меня тогда была. Прямо перед рехабом, — сглатываю. — Забеременела от меня, мам. Пришла ко мне, когда я вдрызг пьяный был. Снова слезы. Вытираю. — Я денег ей на аборт дал. И она сделала его. — О господи, — закрывает лицо руками. Сажусь на стул, потому что сил в ногах нет. Мать тихонечко скулит. И я вместе с ней. Молчим. — Я люблю ее, мам. — Это та девочка, которая была на маскараде? — Да. Мать медленно приходит в себя, я заново переживаю события. Она встает, капает валокордин в стакан, выпивает, садится обратно. Кладет руку мне на плечо, сжимает его. Вот оно. То, что не нуждается в объяснениях. То самое чувство, когда ты понимаешь, что тебя любят независимо ни от чего. Вопреки всему. Даже зная, что ты, в общем-то, не очень хороший человек. — Я почему спрашиваю… Ее мать не любит… это видно, понимаешь? — Понимаю, — нерешительно. — И нет. Не понимаю. — Я познакомился с ее мамой и бабушкой. Бабушка души в Тане — так ее зовут — не чает. А мать… для матери ее будто не существует. Мама молчит, обдумывает. — Я не знаю, как это объяснить, сынок. Я вас с братьями буду любить всегда, неважно, что вы сделаете, какой проступок совершите, ведь вы мои дети, моя плоть и кровь. Не знаю, как можно не любить своего ребенка. — Можешь дать совет? — Могу. Если любишь — залатаешь дыры. Они останутся, ведь недолюбленные дети проживают свою жизнь, неся это бремя и понимая все до самых мелких деталей. Материнскую любовь ты не заменишь, но можешь дать свою, которая излечит больную душу. Шрамы останутся, но это лучше боли. — Я сделаю, мам, — уверенно. — Может, поговорить об этом с ней? — Нет. Пока сама не заговорит — не надо. Она не очень к тебе, да? После всего, что было? — Шаг вперед — два назад. — Ничего, ты упертый, справишься. Главное, не сломай снова девочку. И, Слав, привози ее к нам. Познакомимся по-людски. Усталая улыбка и короткий поцелуй в висок. — К ней поедешь? — Поеду. — Давай, с богом! Глава 31. И за руку тебя, милый мой, заберу я с собой Таня — Танюх, айда с нами сегодня? — Светка складывает мои покупки в пакет и стреляет в меня коварным взглядом. — Куда это? — Ты чего! Иван Купала же! — Ох ты ж! Точно! Девчонки в деревне всегда любили этот праздник. Несколько лет подряд я проводила этот день с ними. Было весело, да и вообще… Какой-либо мистичности этот праздник, конечно, лишен. Все делается больше для развлечения, коих в деревне не так уж и много. Но думается мне, каждая девчонка, сплетая вечером венок, нет-нет, да и мечтает выйти замуж. — Во сколько вы собираетесь? — В девять. Приходи! На закате венки сплетем и начнем. Смеюсь. Дурость такая, но чего дома сидеть? — Ладно, приду. Форма одежды парадная? — Попробуй только в купальнике притащиться! — веселится и тут же серьезнеет, улыбка сходит с лица. — Тш-ш, смотри, Кузьминична, Яга наша, пожаловала. Оборачиваюсь. По проходу, среди стеллажей с продуктами, идет старожилка нашей деревни. Кто-то называет ее ворожеей, кто-то ведьмой, а кто-то обычной деревенской сумасшедшей. Местные дети кличут ее Ягой за то, что живет на окраине деревни, у самого леса. Обособленно и отстраненно. Моя бабуля относится к ней с почтением. Ходит периодически к Кузьминичне, берет у нее травки всякие. Ничего особенного — обычные сборы от высокого давления и для хороших сновидений. Женщина выглядит немного устрашающе, но алло! Ей под сотню лет! Точный возраст неизвестен. На голове платок, в руках трость. Не глядя на нас, выкладывает из корзинки продукты. Ведьма ведьмой, а обед по расписанию. Усмехаюсь своим мыслям и ловлю на себе ее внимательный взгляд. — Здравствуйте, — голос резко садится. Та не отвечает, просто кивает. Светка стреляет в меня глазами, наверняка задаваясь вопросом, все ли у меня в порядке с головой. Кузьминична расплачивается со Светкой. — Всего доброго, — та посылает старушке дежурную фразу. Женщина пытается взять пакет, но тот с виду выглядит тяжелым, ее сухонькие ручки не допрут, да и идти далеко. — Я помогу, — подрываюсь. Светка крутит пальцем у виска, мол, дура. Я лишь отмахиваюсь. Ну что за бредни? Она обычная старуха, а не исчадье ада. Отбираю у Кузьминичны пакет и тяну. Тяжело, но что поделать? Назвался груздем, как говорится… — Меня Таня зовут, — отчего-то решаю представиться. Ну не в гробовой же тишине идти. — Знаю. Ты внучка Маргариты. — Угу. Поразительно, но даже для нее я внучка Маргариты, а не дочка Ангелины. Ухожу в себя, снова размышляю. — А я в гости приехала, — капитан Очевидность просто. — Правильно, что приехала, — серьезно. Башка пустая. О погоде, что ли, поболтать с ней? — Я стараюсь раз в несколько недель приезжать. — Зря. Поднимаю голову, замедляясь. Кузьминична тоже притормаживает. — Почему? — Твое место не тут. Нет у меня моего места, так и хочется крикнуть, но я решаю просто не отвечать. Очевидно, разговора у нас не получится. Идем в молчании. Доходим до калитки, женщина открывает ее и пропускает меня первой. Домик у нее маленький и старый. Вокруг много вековых деревьев, небольшая грядка засажена вполне себе стандартным набором овощей и трав. Кузьминична открывает дверь в дом и заходит. Я следом. Я впервые у нее в доме. Странно тут, конечно. Внутри сразу становится тревожно как-то, убежать хочется. Стряхиваю с себя морок. Дурь все это. Женщина указывает пальцем на стол, и я ставлю туда пакет. — Что ж, пойду я. — Постой, — а голос у нее… мама… Мурашки по рукам, и волосы на загривке шевелиться начинают. Сглатываю. — Садись. И я, как завороженная, сажусь. Наблюдаю за Кузьминичной, которая что-то колдует на кухне. Кидает травку в глиняную чашку, заливает ее кипятком. Слежу за всем, как за фокусом, хотя по факту ничего необычного не происходит. Она просто хочет напоить меня чаем. Это. Просто. Чай. Упускаю момент, когда Кузьминична оборачивается. Смотрит сквозь меня каким-то нечеловеческим взглядом, стеклянным. Белесые глаза сканируют что-то во мне, будто душу наизнанку выворачивают. Она крутит чашку в сморщенных руках и гипнотизирует… гипнотизирует… Из платка показывается седая прядь. Тонкими губами женщина дует на чашку, перебивая парящую струйку, а мне кажется, что она что-то нашептывает, хотя губы не двигаются. Шепот на каком-то ином уровне, словно из параллельной реальности. И чудится мне, будто на улице птицы петь перестают, да и темнее становится, хотя солнце в зените. Будто замедляется все, и я вместе с этим миром. Сердце так отчаянно бьется, что, кажется, этот гул слышит даже хозяйка дома. Горло схватывает спазмом. Это все от лукавого! Дура Светка, настращала меня. И я повторяю, как мантру: все порядке, мне не сделают больно. Женщина сокращает расстояние между нами в два бесшумных шага и протягивает глиняную чашку, а я, завороженная, принимаю ледяными руками горячую посудину. — Пей, — взгляд ее прожигает. И я пью, не задавая вопросов. Жадными глотками, потому что от всей этой атмосферы горло сухое, будто за всю жизнь ни разу не знало воды. Вкус странный, с преобладанием горечи, совсем мало сладости. Жидкость попадает в тело, и сразу же разливается тепло внизу живота, даже спазмом сводит. Сглатываю, со страхом глядя на Кузьминичну: — Что вы мне дали? — Отвар. Чтобы ночью не замерзла. Что это я вижу?! Улыбку? Она реально улыбается. Совсем чуть-чуть, лишь уголками губ, но это улыбка. Надо валить. — Спасибо, — встаю. — Не спеши. Берет со стола кувшин, в котором стоит красивый букет из полевых трав. Свежий, видно, что сорван совсем недавно. Кузьминична разбирает его на столе, задумчиво перекладывает веточки из стопки в стопку и приговаривает, не глядя на меня: — Ромашка — чистота и верность. Василек — красота. Мальва — любовь. Тысячелистник — свобода. Перевязывает пучок красной лентой, а мне вновь чудится шепот. Кузьминична протягивает мне букет. — Вплетешь сегодня в венок. — С-спасибо, — сглатываю. Откуда она узнала про то, что мы с девочками собрались сегодня отправиться к пруду на празднование? Ворожея! Ой, дурында! Наверняка она услышала, как я со Светкой говорила. Надумала, накрутила уже с три короба. Домой! Домо-о-ой! Сейчас же. — До свидания. Разворачиваюсь, чтобы сбежать из этого места. В дверях торможу, будто натыкаюсь на невидимую стену. — Я буду ждать тебя, — мне в спину. Меня? Куда? Зачем? Оборачиваться ссыкотно, будто я не взрослая девка, а десятилетка, которая реально верит в чудищ! Именно поэтому я трусливо сбегаю, не в силах поборать страх. А через пару часов мама принимается меня отчитывать: — Вроде девка взрослая, а веришь в какую-то дребедень! — Мам, да мы просто с девчонками повеселимся. — Лучше б назад в город поехала да мужа нормального нашла, чем с деревенскими девками дурью маяться! — мама так демонстративно фыркает, что я, не сдерживаясь, закатываю глаза. Нет, вот обязательно мне настроение портить? Господи, да мы просто костер с девчонками пожжем на берегу, сосиски пожарим да по стаканчику вина выпьем. Преступление — жесть. — Ой! — бабуля упирает руки в боки. — Давно ль ты забыла, что сама девка деревенская? Бабулю лучше не злить, да. Она вообще мировая, но раз в год, как говорится, и палка стреляет. Да так, что спасайся кто может. — Я мужа никогда не искала по прудам да по речкам — и не собираюсь! — гордо. — А вот лучше бы сходила хоть раз, сухоцвет свой в реку закинула! — мама ахает, а я зажимаю рот ладонью. — Может, кто путный бы нашелся и на старую деву! — Мама! — И не надо мне тут мамкать! Пилит, пилит, пилит! Господи, да когда ж у тебя силы-то пилить закончатся и ты своей жизнью займешься?! — Вот не надо сейчас про мою личную жизнь! — срывается и уходит. Тут же возвращается, ставит руки в боки и окидывает меня недовольно взглядом: — Хочешь искать приключения на собственную задницу — валяй! Только знай: ни одной приличной девушки там сегодня не будет! Все шалашовки подзаборные, и ты такой же будешь, если пойдешь! Открываю рот, не в силах как-то ответить на это. Обидой жгучей накрывает, что завыть в голос охота. — Уж лучше шалашовка, которая любовь и ласку мужскую знает, чем как ты — каменный алтарь для поклонения! — бабулю тоже срывает. Встает, повторяет позу мамы: руки в боки, глаза прищурены. А посреди всего этого я — в белом сарафане-ночнушке с букетиком Кузьминичны. И как их одних оставить? Поубивают друг друга ведь. Вообще бабуля моя в сторону мамы при мне никогда выпадов таких не делала, сейчас то ли накипело, то ли меня стесняться перестали. — Да ну вас! — мама, махнув рукой, уходит. С грохотом закрывается дверь в ее спальню. — И не хлопай мне тут дверьми! — летит вдогонку от бабули. Хватаю ртом воздух, только сейчас понимая, что все это время реально не дышала. Бабушка рвано вздыхает и смотрит на меня с теплотой: — Ты иди, Нюшенька. Повеселись там. А мать свою не слушай — она собственными руками свою жизнь запустила, а теперь виноватых ищет. Глупости все, что она говорит. Иди и не спеши обратно домой. Буквально выталкивает меня из дома, поэтому мне ничего не остается, как отправиться к пруду. Тут уже собрались девчонки, начали разводить костер. — Танюшка, привет! — машет рукой Света. — Привет, девчонки. Собралось нас прилично, человек двадцать. Все девчонки, отдавая дань традициям, нарядились в белые сарафаны. Кто-то фотографируется на помосте, кто-то нарезает фрукты, разливает вино. Одна играет на гитаре, несколько девчонок подпевают под музыку. — Тань, иди на Купальное дерево повесь, — одна из девушек протягивает мне атласную ленту. Оборачиваюсь, глядя на березу, ветви которой спускаются к воде. Она уже увешана лентами — тоже часть традиции. Подхожу и завязываю ткань на нижнюю ветку. Небольшой ветерок красиво развевает эти разноцветные ленты. Возвращаюсь и сажусь к костру. — Девки, а ну всем быстро косы заплести! — командует Света. — А если у меня каре? — надувает губы Ира. — Ой, я тебе сейчас несколько кос заплету! — оживляется Марина. — Нафига мне много кос? Я что, типа афро?! Алло, у нас славянский праздник. — Ну хочешь, одну заплету? Чтоб она торчком, как пальма, была? Все смеются, а Ира фыркает. — Вообще-то, коса это символ невинности! — библиотекарша Маша поправляя очки, делая замечание. — Если так подумать, то пусть косы плетут только невинные барышни. — То есть одна ты? — Светка не может избежать подкола. Девчонки снова начинают смеяться, и я не могу удержаться от улыбки. Маша покрывается красными пятнами и отмахивается. Под дружный смех все-таки плетем эти косы, а после принимаемся за венки. — О, Танюх, ты где такие красивые цветы взяла? — спрашивает Ира. — Это мне Кузьминична дала, — говорю как ни в чем не бывало. Игра на гитаре прерывается, девчонки замолкают и смотрят на меня ошарашенно. — Ты нафига к ней пошла?— ахает Ира. — Вот-вот, — поджимает губы Светка. — Я просто помогла донести пакет с продуктами, и все. Она в знак благодарности дала мне букет. Никакого колдовства, перестаньте, девчонки. Но куда там. Так и проходит время — под сплетни, девичий щебет и смех. Небосвод усыпан миллионами звезд. Солнце уже давно село, вместо него в небе взошла полная луна, освещающая водную гладь пруда. Он небольшой у нас, до противоположного берега влегкую доплыть можно, но все равно красиво. На улице жара, так и хочется окунуться, смыть с себя сегодняшний странный день. Девчонки заводят песню, я подпеваю в местах, где знаю слова. — Пошли венки пускать! — заговорщически произносит Света. Кто-то выходит на помост, решая не мочить одежду, но большая часть заходит с берега. Вода чудесная — не холодная и не теплая, то что надо. Выпускаю венок, отталкивая его подальше, и ложусь на спину, рассматривая звездное небо. Фоном слышен тихий смех, кто-то напевает, кто-то дурачится в воде — брызгается. А я закрываю глаза и улыбаюсь. И мне так хорошо-хорошо, что аж сердце щемить начинает. Как мало нужно человеку для счастья. Хотя нет. Кое-чего мне не хватает. Точнее, кое-кого. Я безумно скучаю по Славе. И хоть мы разговаривали и переписывались каждый день, этого катастрофически мало. Как бы я хотела, чтобы он был тут, со мной. Но Слава на другом конце страны, и свидеться нам не суждено. Девчонки выходят на берег, большинство уходит, кто-то продолжает пить вино. Становится заметно меньше народа. Я подплываю к деревянному помосту и залезаю на него. Не хочу идти на берег. Поднимаю голову к небу. Мокрый сарафан, прилипая к телу, холодит. Краем уха слышу плеск воды. Наверное, кто-то из девчонок решил снова искупаться. — А-а-а! Нечисть! — кричит хор пищащих голосов. Оборачиваюсь на берег. Девчонки встали со своих мест и тычут пальцем в меня. Что происходит?! — Нечисть! Нечисть! Танька, за тобой леший пришел, беги! — Светка складывается пополам и начинает хохотать. Девчонки хором смеются, а я чувствую, как от моих щиколоток выше и выше уверенно пробираются горячие руки. Ахаю и дергаюсь, но они обхватывают мои ноги, не давая сбежать. Всматриваюсь в темноту. — Слава! — ахаю, не веря своим глазам. — Я нашел его, Таня, — улыбается такой счастливой улыбкой, что сердце начинает биться с утроенной силой. Снимает со своей головы венок, который я запустила в воду, и показывает мне. — Я нашел его, Тань. Теперь ты моя, — надевает венок обратно на голову, подхватывает меня за талию и стягивает в воду. — Я больше никуда тебя не отпущу. Обнимаю его за голые плечи и опускаю лицо в изгиб шеи. В носу предательски начинает свербить, душа рвется на части, ища еще больше его тепла, а голова идет кругом. Кажется, я чувствую все запахи — его тела, пресной воды, цветов из венка. — Нечисть украла нашу Танюшу! — Эй, леший, у тебя там сородича не найдется, а то я тоже не прочь, чтоб меня украли! — И меня! — И меня! — Эй, парень, я тоже свободная, если что! — У нас тут много девиц на выданье, выбирай любую! И веселый смех, смех, смех. — Нет, девчат, — Слава даже не смотрит на них, только улыбается, заглядывая мне в лицо. — Мне нужна только моя ненаглядная. Одна-единственная! И я сдаюсь ему с потрохами, забываю, отрезаю, умираю и возрождаюсь. Дышу, живу. Счастье так осязаемо: протяни руку, дотронься. У него есть вкус и запах. Прижимаюсь крепче, позволяя Славе увести меня подальше от берега. Глава 32. Ночью косы расплела я Таня — Как ты тут оказался? — не могу сдержать улыбки. — За тобой приехал, рыжая, — отвечает мне как ни в чем не бывало. — Подожди. Скатываюсь по его телу и ступаю на илистое дно. Света луны достаточно, чтобы разглядеть выражение лица Славы. И кажется оно мне каким-то магическим, гипнотическим. Черные тени на волосах, темная вода доходит до шеи, скрывая тело. Глаза как глубокие омуты, и я тону в них. — То есть ты приехал сюда не по работе? — Я приехал к тебе, — шепот, от которого мурашки разбегаются по телу с сумасшедшей скоростью. Падаю ему в объятия, держусь за шею, а Слава подхватывает меня под бедра: — Скучала? — на лице улыбка. — Безумно, — отвечаю не задумываясь. Честно, без масок. Гордость, злость, ненависть? Нет, не хочу. Слава, как первобытный человек, тянет меня за собой через пруд на другой берег. Мы отплыли достаточно далеко, девчонок уже и не видно. — Но как ты узнал, что я тут? — Отправила какая-то сумасшедшая старуха. Говорит, иди туда-то и ищи папоротник. Вот я и пришел. Не сдержался, полез в воду, а тут ты. Смеюсь в полный голос. Свободно, искренне. В груди спирает от такого количества кислорода, так, что я даже начинаю задыхаться. Слава ставит меня на берег, и я выжимаю мокрую косу. — Папоротник-то хоть отыскал? — спрашиваю, отсмеявшись и всматриваюсь внимательно в его лицо. — Нет. Но сокровище свое я все-таки нашел. Взгляд глаза в глаза. И все понятно без лишних слов. Голову кружит, тело горячее, как кипяток, — прикоснись, и расплавишься. И он касается моей кожи. Набрасывается на меня с такой первобытной, дикой жадностью, что подкашиваются ноги. Целует, прикусывая губы, руки блуждают по всему телу. И я сдаюсь, полностью подчиняюсь, не имея ни малейшего шанса или желания на сопротивление. Это будто вовсе не мы, кто-то другой. Чистые, без тяжелых флешбэков, без давящего прошлого. Нет ничего этого. Слава подхватывает меня на руки и кладет на плед, рядом лежит стопка с его одеждой — видимо, он плыл отсюда. Он стягивает с меня мокрый сарафан, кидает его на ближайший куст, не церемонясь. Садится, сам усаживает меня верхом на себя. Целует, прокладывает дорожку из поцелуев от уха к оголенной груди. Так неожиданно нежно, сводяще с ума. Луна — единственная зрительница — освещает наши переплетенные оголенные тела. Я не вижу выражения лица Славы, но все остро чувствую. И жажду его — чисто мужскую, звериную, какую-то больную. И ласка его,действительно живая, что опаляет, возрождает тело. И вроде должно быть холодно, но в его объятиях так мучительно горячо, так чертовски хорошо. И хочется пообещать ему весь мир, всю жизнь. Тянуть эту нить сквозь всю свою жизнь, через каждый день и миг. Слава легонько прикусывает кожу на шее, и от этого у меня по всему телу пробегают мурашки, соски твердеют. Его руки сильные, настоящие. Блуждают по телу, с ненасытным голодом впиваются в бедра, и я выгибаюсь, ахаю, не в силах сдержать стон. Знаю, что тут можно расслабиться, мы далеко от людей. Только мы двое — и миллионы звезд, которым до нас, в общем-то, нет никакого дела. Все такое счастливо-ненастоящее, но одновременно болезненно-реальное, потому что тело, кожа пробуждаются, дышат, чувствуют все остро-остро. Слава отстраняется от меня и заглядывает в лицо. Молчим, рассматриваем друг друга. Темные лики блуждают по телу, но сейчас я вижу нас яснее, чем днем. — Я люблю тебя, — шепчет мне. — Ш-ш-ш, — прикрываю ему рот рукой и целую. Внутри что-то обрывается, будто трос, тянущий меня на дно, превращается в труху. Провожу рукой по Славиным мокрым волосам, целую мягкие губы, шею. Обхватываю его за сильные плечи, веду рукой ниже, по рельефу, по красивому телу. Слава берет мое лицо в свои руки и смотрит в глаза. Немой диалог. А мне и не надо ничего говорить, все понятно без лишних слов. Он стягивает резинку с моих волос и начинает расплетать косу. Неспешно, не сводя голодного взгляда с моего обнаженного тела, груди, живота. Его кадык дергается, но он не останавливается. Подбрасывает волосы, и они водопадом распадаются по плечам, обрамляют лицо. Слава запускает руку в волосы, притягивает мое лицо к себе и шепчет в губы: — Ведьма. Яркая вспышка, молниеносное движение, и вот я лежу на спине на пледе. Он целует меня, целует. Его губы везде. Стягивает по ногам белье и опускается сверху. Больше не медлит, входит одним движением. Замедляется, когда чувствует, что я замираю. И снова его губы. Шепот этот, словно шелест листьев, наколдовывает, рассказывает тайны, обещает счастье, и я верю всему. Трогаю широкую спину, руки, запускаю коготки в кожу. Это и вправду какое-то чистое безумие. Кусаю губы, а он отбирает их у меня и прижимает сам губами. Сладость затапливает, внизу живота горит, скручивает. А вокруг витают слова о любви, счастье и свободе. О том, что обязательно все будет и что справимся. Верю каждому слову, раздавая авансы. Слава меняет ритм, четко улавливая момент, когда я готова сорваться вниз. Еще глубже, еще быстрее. И я обессиленно падаю на плед, потому что тело предательски дрожит, пресыщенное любовью и мужской лаской. Я и не знала, что может быть так . Волков валится рядом, сгребая меня в такие крепкие объятия, что становится тяжело дышать. — Посмотри на меня, — просит. Поднимаю глаза. Смотрит на меня так внимательно, будто в самую душу заглядывает, будто видит насквозь. — Все по-другому теперь будет, — шепчет. — Веришь? — Верю. — Люблю тебя, — тихо на ухо. Кладу голову ему на горячую грудь. Закрываю глаза со счастливой улыбкой на лице и чувствую, как меня накрывают свободным краем пледа. Глава 33. На заре Таня Открываю глаза. Память сразу же подкидывает воспоминания о ночи. Ощущения такие, будто все было нереальным, морок. Но нет. Слава лежит подо мной, даже во сне крепко держит в объятиях. Его грудь мерно вздымается — он крепко спит. Поднимаю голову и оглядываюсь. Я знаю это место. Деревенские сюда редко приходят, так как тут совсем небольшой пляж, да и идти сильно дальше в сравнении с пляжем, где мы вчера были. Утро совсем раннее, солнце еще не взошло, но рассвет приближается. Нижняя часть моего тела прикрыта уголком пледа. На улице жарко, в этом нет необходимости, Слава сделал это, скорее чтобы мне было уютнее. Аккуратно поднимаюсь, чтобы не разбудить парня. Нужно спешить домой, бабушка с матерью наверняка потеряли меня, а лишних скандалов я не хочу. Поднимаюсь на ноги, беру сарафан, который так и провисел всю ночь на кусте. Он сухой, что не может не радовать. Натягиваю на голое тело. Между ног непривычно саднит, а низ живота при воспоминании о прошлой ночи сводит спазмом. Закусываю губу. Опускаюсь на колени перед Славой, накрываю его освободившимся куском пледа. Целую в уголок рта, чтобы не разбудить. Фотографирую в памяти эту картинку и сбегаю. Обувь осталась на том берегу, но лезть в воду я сейчас не хочу. Бегу домой босиком. Мне везет не встретить никого, потому что риск велик, — в поселке люди просыпаются ни свет ни заря. Добегаю до дома за несколько минут. Тихонечко открываю калитку и пробираюсь в дом, стараясь не издавать ни звука. Надо бы сходить в душ, но сил нет совсем. Душа скулит, как брошенный щенок. Она скучает по Славе, по его чарующим глазам и горячим рукам. Обнимаю подушку, утыкаясь в нее носом, и стону. Как же мне хорошо… Так и засыпаю, как дурочка, с улыбкой на лице. Просыпаюсь через некоторое время. Часы показывают девять утра. Беру полотенце и быстро на цыпочках пробегаю в ванную. Купаюсь, привожу себя в порядок. Надеваю джинсовый сарафан и футболку. Ловлю себя на мысли, что не перестаю улыбаться. Бабочки в животе сходят с ума и сводят с ума меня. Голова идет кругом. Может, я заболела? Прикладываю ладонь ко лбу — нет, кожа нормальной температуры. Э-эх, эта болезнь называется по-другому и не лечится ни одним из существующих лекарств. Тут может помочь только один-единственный человек, желательно в большой дозировке. Как он там, бедолага? Проснулся ли? Надо позвонить в гостиницу, проведать парня. А еще лучше сходить. Точно. В кухню захожу, напевая песенку и прикусывая губу, потому что, если не делать этого, от улыбки лицо треснет по швам. — Нагулялась? И покатилось с горки вниз мое хорошее настроение. Упало на острые скалы и разбилось, превратилось в кровавое месиво без возможности восстановления. — И тебе доброе утро, мам, — прокашливаюсь. — Я видела, когда ты вернулась. И в каком виде — тоже. Стараюсь держаться. Не хочу ни ссор, ни криков с претензиями. На столе в тарелке лежит горка румяных сырников. Сглатываю, понимая, как сильно проголодалась. Включаю чайник, становлюсь к маме спиной. Дышу, пытаясь справиться с негативом, которым отравляет мать. — Повернись лицом к матери, когда она разговаривает с тобой! — кричит она. Дергаюсь. Оборачиваюсь, складываю руки на груди. — Что ты хочешь от меня услышать, мам? — спрашиваю устало. — Скажи, что ты делаешь со своей жизнью?! — верещит, подается ко мне, будто ударить хочет, но тормозит. — Я пять лет мирилась с тем, что ты непонятно кем работаешь! Ты же даже не фотограф! Тьфу, а не работа. А сейчас что? Поварихой решила пойти?! — Кондитером, — поправляю ее. — Как ни назови — один хрен кастрюли мыть будешь! — Значит, буду! — выкрикиваю, не сдерживаясь. К горлу подступает ком. Хорошее же было утро, и вот безнадежно втоптано в грязь. — Вот ты как заговорила? — переходит на ультразвук. — Да что я такого сказала-то, господи?! Я выйти из комнаты не успела, как ты мне кучу проклятий заготовила. А за что, собственно? Я не сделала ничего незаконного, постыдного или предосудительного! — То есть, по-твоему, то, в каком виде ты вернулась, не предосудительно? — голова трещит от ее крика. — Осуждаешь меня только ты. Всегда, — не сдерживаюсь. — Да я же за тебя всегда переживаю! Волнуюсь! А ты неблагодарная девка! Еще в подоле принеси от алкаша какого-нибудь! Как пощёчина. Сглатываю, нерв на лице начинает дергаться. Впиваю ногти в ладони, до боли сжимая кулаки. — Не смей так говорить со мной, — шепчу. — А то что? Из дома уйдешь? Куда? — фыркает. — Она пойдет со мной. — В дверях появляется Слава, смотрит на меня с тревогой и повторяет: — Если захочет, она уйдет со мной. Волков говорит твердо, уверенно. Протягивает руку, и я без раздумий перебегаю комнату, падая ему в объятия, прячу лицо на широкой груди, тяну носом новый запах. Скорее всего, он помылся в гостинице, потому как пахнет от него свежестью. — Ну точно! — мама усмехается. — Все, как я и говорила: алкаша нашла! Залетишь — не вздумай даже приходить ко мне. Больно. Как же больно ты делаешь, мамочка… Поднимаю взгляд на Славу. Он в шоке, это понятно и без слов. Мама никогда не сдерживалась, но при посторонних всегда старалась контролировать себя. Несмотря на растерянность, Волков смотрит меня с теплотой. Проводит рукой по волосам, закрывает собой от этой брани. Разворачиваюсь в его руках и говорю спокойно: — Не переживай, мам. Не пришла к тебе, когда забеременела в первый раз, не приду и сейчас. Мама ахает и оседает на стул. Закрывает рот ладонью. — Нюшенька… — бабуля появляется в кухне и смотрит на меня со слезами на глазах. — Как же так, Танюша?.. Подхожу к ней и обнимаю. — Прости, бабуль. Прости. Возвращаюсь в свою комнату, быстро собираю вещи, укладываясь буквально в пару минут, и возвращаюсь. Матери нет. Бабуля сидит за столом, вытирает слезы платочком. — Вот мой номер телефона, звоните и пишите в любое время, — Слава пишет на бумажке цифры. — Не переживайте, я люблю вашу внучку и не дам ее больше в обиду. Никогда. Слышать это так странно и непривычно. Подхожу к бабушке и обнимаю ее. — Все хорошо, бабушка, — улыбаюсь, знаю, что неестественно. — Я позвоню, ба! — Идите, — крестит нас. — С богом. Беру Славу за руку и ухожу. Глава 34. Через тернии и провода Слава Едем в тишине. Таня не переставая кусает губу и тихо глотает слезы. Я пытался с ней поговорить, но она оборвала мой монолог. Видимо, сейчас ей это не нужно. А что нужно, я не знаю. Все, что остается мне, — крепко держать ее за руку. Во мне никогда не было ненависти к другому человеку. До сегодняшнего дня. Мамаша у рыжей неприятная женщина. Настолько, что меня переполняет злоба в отношении нее. У меня пока нет детей, но хоть убей, я не понимаю, как можно ненавидеть собственного ребенка. Тем более такую девочку, как Таня. Я видел, как она общается с матерью. Вполголоса, опустив голову, не переча, не споря. Рыжая — искренняя, добрая, милая, отзывчивая и чистая. Что не так с ее мамашей? Въезжаем в город. Поворачиваю в сторону квартиры Тани. Паркуюсь у ее подъезда, беру лицо девушки в свои руки и поворачиваю к себе. Жесть. Если бы ее мать была мужиком, я бы вернулся и врезал ей. Глаза и нос у рыжей краснющие, губы распухли. И все равно она самая красивая. — Сейчас мы соберем твои вещи, заберем Василия и поедем ко мне, — ставлю ее перед фактом. Хмурится. — Зачем? Я не хочу с тобой жить, — выпаливает и тут же прикусывает губу. Больно, пиздец. Грудину сводит спазм. Стараюсь игнорировать. — Прости, — опускает взгляд. — Я не это хотела сказать. — Я понял, — голос садится. Я нихера не понял. Выхожу из тачки. Руки подрагивают, но я упорно трясу головой. Нет, сейчас не время. Ей нужно другое. Открываю переднюю дверь и помогаю рыжей выбраться. Отхожу от тачки, чтобы забрать вещи, но Таня перехватывает меня, заглядывает в глаза: — Слав… — голос хриплый, — я хотела сказать, что не готова к тому, чтобы вместе жить, понимаешь? Понимаю, хер ли. Я ей о любви — она мне закрывает рот. И дебилу понятно, что нет у нее ко мне чувств. Нет любви. Симпатия, может? Откашливаюсь, ищу где-то свои яйца. — Я не забираю тебя насовсем. Просто не хочу, чтобы ты оставалась одна. Тань, твоя мать наговорила слишком много неприятных вещей. Я уверен, что если останешься сейчас одна, будешь страдать. — А с тобой страдать не буду? — усмехается горько. — Со мной можно. Одной — нет, — говорю уверенно. — И сколько продлится этот аттракцион невиданной щедрости имени Волкова? — язвит, защищаясь. На самом деле она спрашивает другое: «Как долго ты еще вывезешь мою немилость?» Показательно смотрю на часы: — У меня до конца жизни времени дохера, Танюш. Идем. Тяну ее за руку, и девушка подчиняется. Ничего больше не спрашивает и не сопротивляется. Она мне не нравится безвольной куклой, но сейчас я понимаю, что для нее будет лучше под моим присмотром. Открываем дверь в квартиру. Таня проходит внутрь и садится на диван, растерянно осматриваясь. Она дезориентирована, а у меня сердце разрывается на части. Становлюсь на колени у ее ног, и рыжая удивленно поднимает на меня взгляд. — Я совсем ничего не понимаю, Слав. — И не нужно, — уверяю ее. — Я забираю тебя и твоего асоциального кота к себе. Поживете пока у меня. Взамен мне не нужно ничего, это ни к чему тебя не обязывает, ничего от тебя не требуется. Когда… — прокашливаюсь, потому что голос, сука, предательски садится, — если решишь вернуться к себе, я держать не стану. Кто я такой? Кто я, блять, для нее? Кто? Любовник? Развлечение? Способ отвлечься в ожидании более удачного варианта? Сжимаю зубы так, что вот-вот начнут крошиться. Похуй. Пусть называет меня как хочет, не отпущу ее. И не отдам никому. На кровавых коленях поползу за ней, но не позволю жить без меня. Неожиданно Таня съезжает на пол, обхватывает меня за шею, прячет лицо в ее изгибе и, касаясь нежными губами моей кожи, шепчет: — Кто ты такой? Ты самый лучший. И все заслонки открываются к чертям, меня затапливает щенячьей, ни разу не мужской радостью. В груди распускается горячий цветок. Запускаю руку ей в волосы и сжимаю их. В паху моментально начинает ныть. Мне мало того, что было сегодняшней ночью. Я хочу многого. Сильно больше тех крох, но понимаю, что сейчас это неуместно. Таня возвращается на диван и заглядывает мне в глаза, улыбается уголками губ: — Ты не против даже моего психованного кота? — Я обожаю твоего психованного кота, — фыркаю наигранно. — О-о-о, Волков, да ты пойдешь на все, чтобы захомутать меня, — смеется надо мной. — Я буду использовать все доступное оружие из моего арсенала, — киваю с серьезным выражением на лице, а Таня смеется. И этот смех словно нектар в уши. Я бы очень хотел, чтобы она смеялась как можно чаще. Ей очень идет улыбка. Помогаю Тане собрать вещи. Она принципиально не берет много. Небольшая сумка с вещами, буквально на несколько дней. Пусть так, главное другое: это шаг вперед. Маленький, совсем нерешительный, совершенный, можно сказать, под давлением, — но и хер с ним. Я не обещал, что буду играть честно. Глава 35. Крылья не мои, я никогда не взлечу Таня — Тут у нас мойка, вон там холодильники. Продукты привозят несколько раз в день. Посуду моет Лариса Евгеньевна, но иногда и нам приходится становиться. Много нестандартной посуды, сама понимаешь, тот же венчик не очень-то просто вымыть. Кондитер Любовь проводит экскурсию по кухне кондитерской, в которой мне предстоит работать. Персонала не так много, как могло бы показаться, но здесь четкое разделение обязанностей, поэтому они все успевают. — Вообще, коллектив у нас тут дружный, — рассказывает мне она. — Шеф-кондитер наш своеобразный, но за своих горой. Иногда, когда поступают какие-нибудь безумные заказы, его срывает, но он отходчивый. Девушка улыбается мне искренне, и я невольно отвечаю улыбкой. Впитываю каждое слово как губка. Безумно хочется приступить к работе, аж руки чешутся. Первый день отрабатываю чисто на драйве — адреналин, эндорфин, серотонин в действии. Ребята вкалывают на полную мощь, и я вместе с ними. Шеф Эльдар остается доволен мной и даже позволяет забрать домой пару кусочков муссового торта, который я приготовила самостоятельно. Меня распирает от радости. Хочется зайти в магазин и купить бутылочку вина, чтобы отметить первый рабочий день, но останавливаю себя. Все-таки я живу со Славой и не хочу, чтобы перед перед ним мелькал алкоголь. Я живу со Славой уже две недели. Не понимаю, почему я до сих пор не съехала от него. Изначальной причиной была мое нестабильное состояние, которое, в общем-то, уже давно стабилизировалось. С матерью я не общалась ни разу. Она тоже за это время не изъявила желания к разговору со мной. От нее не было ни звонка, ни сообщения. Обидно ли мне? Нет, не обидно. Обида — это для маленьких детей. Когда забирают игрушку или покупают не того робота, которого хотелось. У меня нечто иное. Мои внутренности разорвало от жгучей боли, вывернуло наизнанку кровавым месивом. Я улыбаюсь, креплюсь. Я вру, и Слава это видит. Но, как бы там ни было, это то, что я могу контролировать, потому что привыкла. В отличие от матери, бабушка ежедневно звонит и тихо спрашивает, как я. Она ждет, что я расскажу ей что-то, а у меня нет желания говорить. Не из-за себя, скорее из-за нее. Я знаю, что ей будет больно. Она обязательно начнет винить себя, а я этого не хочу. В общем, все в моей жизни нормализовалось, и от Славы можно съезжать. Можно. Но, черт возьми, как же не хочется. За эти дни Волков показал себя с какой-то мужской стороны. Он был внимателен, обходителен. Веселил, обнимал, когда я скатывалась в грусть. С виноватым выражением лица кормил подгоревшей яичницей. Стоически пережил нападение Василия на робота-пылесоса, мокрые кроссовки и ободранные обои. Я искренне полагала, что Слава будет настаивать на близости, но он самостоятельно отселился в другую комнату, оставив мне простор для действий. И только сегодня я поняла: это нечто большее. Это мой плацдарм. Для того, чтобы я сделала первый шаг, потому что он делать его не будет. Осознание пришло ко мне с болезненным треском в висках. Вопрос, на который я должна ответить, — хочу ли я этого первого шага, потому что, сделав его, отступить не смогу. В раздумьях наворачиваю круги по парку. Размышляю о матери. О том, как хорошо, что я не одна. Пытаюсь понять, где я была плохой дочерью. Что-то же я сделала не так, раз однажды она решила, что третировать меня — идеальный выход? По дороге к дому Славы захожу в супермаркет и покупаю продукты. Раз вино нельзя, значит, будет лазанья! Пока еду в лифте, хмурюсь. Уже поздно, Волков должен быть дома. Странно, что он не позвонил. Достаю телефон и смотрю на бесчисленное множество сообщений и пропущенных вызовов. Я совсем забыла включить звук. Пропущенных звонков так много, что сразу понятно: случилась беда. Открываю квартиру Славы своими ключами. Руки нервно трясутся, поэтому я не сразу попадаю в скважину. Захожу в коридор и ставлю пакет с продуктами на пол. Прохожу в гостиную. Сердце делает последний сильный удар о ребра и пускается галопом. Тут бедлам. В квартире работает плазма, по ней идут мультики. Фиксики что-то то ли чинят, то ли ломают. На диване сидит Злата — племянница Славы — и о чем-то эмоционально рассказывает ему. Слава ходит по комнате и качает на руках ребенка. Очевидно, это ребенок Влада и Ани, Артем. Мальчик кричит, фиксики начинают петь песенку, а Злата без устали болтает. Все звуки взрываются разом, голова начинает идти кругом. Хорошо, что мой приход остался никем не замеченным. — Тики-тики, так-так-так. — Слава, я же тебе говорила, надо было мамочке сразу звонить, — уверенно произносит Злата. — Тики-тики, так-так-так. Часики идут. — Злата, я же не могу каждую минут звонить твоим родителям! — Слава на пределе. Венка на его шее пульсирует, на лбу испарина. — У-а-а-у! — кричит малыш. — Тики так. Тики так. Нам без часиков никак. — Мне кажется, Артем нездоров, — умничает девочка и показательно щурится. — У-а-а-у! — Тики-тики, так-так-так. Часики последнего не ждут. — Злата, твои родители не просто так оставили вас со мной, — Слава переходит на рык. — У них ЧП. Аврал. Форс-мажор. Понимаешь? Волков бледен, в глазах паника. Мне кажется, он вот-вот грохнется без сознания, но продолжает упорно укачивать Артема, если это можно так назвать, потому что он трясет бедного ребенка нещадно. — У-а-а-у! — Понимаю, — абсолютно спокойно произносит Злата. — Нас оставили с тобой, потому что больше не с кем. Афродита Станиславовна болеет, а деда и баба уехали. — Тики-так. Тики-так. Нам без часиков никак. — У-а-а-у! — Вот именно! Злата, но я, ей-богу, не знаю, что делать с Артемом! Слава поднимает ребенка вертикально и прижимает к себе. — У-а-а-у! — Артему явно все по барабану. — Мама и папа обычно кормят его и моют попу, — философски замечает девочка. — Ты его кормил?! — Тики-тики, так-так-так. Часики и там. Часики и тут. Тру виски. Боже, какой дурдом. Мне плохо. К горлу подкатывает тошнота, будто я эпилептик, которому включили стробоскоп. — Тики-тики, так-так-так. Часики идут, идут, идут, идут, идут, идут. — Кормил! Тема отказался есть смесь. — Может, у него подгузник грязный? — допытывается девочка. — Чистый! — У-а-а-у! — Часики идут, идут, идут. Прислоняюсь к дверному косяку, потому что чувствую: грохнусь в обморок прямо тут. — Таня! — вскрикивает Слава, и я открываю глаза. Волков не двигается с места. Просто смотрит на меня. Преданно, с огромным багажом боли, вины во взгляде. Но кроме этого есть там и что-то другое. Мольба — нет, даже настоящий крик о помощи. — Я звонил тебе, хотел предупредить, — произносит сдавленно. Даже в такой стрессовой ситуации, мужчина, который мало что понимает в крохотных детях, подумал обо мне. Все, на что меня хватает, это кивнуть. Ведем со Славой немой диалог, после которого я начинаю медленно, спиной вперед, отступать к выходу. — Таня, не уходи, — просит. — Помоги мне. Пожалуйста. Нет. Нет-нет. Ты не имеешь права меня просить об этом. По щекам текут слезы, я глотаю мерзкий ком, с трудом проталкивая его в глотке, и продолжаю пятиться. — Ты нужна мне, — молит меня. Качаю головой и шепчу едва слышное: — Прости. Позорно дезертирую. Наваливаюсь на дверь квартиры, чтобы закрыть ее. Хочется сбежать, но ноги не несут, будто налились свинцом. Тело вступило в немую схватку с мозгом. Оседаю на пол прямо тут, у двери. Обессиленно реву, всхлипываю, не стесняясь. Мне так жаль себя за собственную беспомощность, мне так жаль, что со мной случилось все это, мне так жаль… Если уйду, брошу его прямо тут — кто я после этого? У меня есть страх, да. Но там, прямо сейчас, за этой дверью, — мужчина, которому нужна помощь. Вытираю слезы кулаком, размазывая тушь, не без труда поднимаюсь на ноги, с силой зажмуриваюсь и берусь за ручку. Я должна с этим справиться. Я должна помочь дорогому для меня человеку. Опускаю ручку и толкаю дверь. Глава 36. Ты же моя девочка Слава — Почему она ушла? — спрашивает Злата и быстро-быстро моргает. — Потому что боится, — оправдываю Таню. Мысленно ищу отмазку для рыжей. И даже нахожу ее. Становится мне от этого легче? Определенно нет. Она боится детей. Это ее триггер, а кто я такой, чтобы заставлять ее переступать через свой страх и ломать себя. Или чинить? Неважно. Укачиваю на руках орущего Артема и обессиленно смотрю в потолок. Я умею ладить с детьми, но не с такими крохами, как мой племянник. Пару часов назад Влад огорошил меня: им с Аней нужно срочно улететь в другой город. Помочь с детьми было реально некому. Я согласился, полагая, что смогу договориться с парнем, которому от роду четыре месяца. Я ошибся. Поначалу все было неплохо, а потом Тему будто бы переключили. Врубили тумблер «Ор», и пошло-поехало. Прижимаю к себе малыша и качаю. Я даже не знаю, правильно ли делаю. — Она боится того, как кричит Тема? — Злата понимающе кивает. — Нет, — качаю головой. Не хватало еще, чтобы Злата думала о брате плохо. — Она вернется, — говорю уверенно. Таня не сможет просто бросить меня тут. Наверняка она успела оценить ситуацию и поняла, что у меня беда. — Она вернется, — повторяю больше для себя. — Откуда ты знаешь? — удивляется Злата. — Просто знаю, — я действительно надеюсь, что знаю. Иначе я даже не представляю, что делать, честно. — Ш-ш, ну все-все, не плачь. Хочешь, я тебе песенку спою? — спрашиваю у Темы, который настолько красный от непрекращающегося крика, что это начинает пугать. — Мама часто поет ему, — деловито подсказывает Злата. — Отлично! Ну, слушай. Грохочет гром. Сверкает молния в ночи, а на холме-е-е стоит безумец и кричит…* — Он про мамонтенка любит, — закатывает глаза племянница. — Я только КиШа знаю, — из головы реально разом все песни исчезают. Слышу шорох в коридоре, и в дверях появляется Таня. С души падает огромный булыжник, аж дышать становится легче. Зареванная — капец. Глаза виноватые. Знаю, детка, тебе больно, но ты даже себе не представляешь, как ценно то, что ты вернулась. Я тебя вылечу, обещаю. Буду рядом. Всегда. И детей мы с тобой целую ораву нарожаем, клянусь. Трястись еще как квочка будешь над ними. Не выпущу тебя из объятий. И упасть не дам. — Что у вас случилось? — сглатывает и спрашивает нервно. — Меня попросили посидеть с детворой. Артем резко начал плакать. Я пытался его покормить, смотрел подгузник, но ничего не помогает. — А если позвонить Владу? — Прямо сейчас они летят в самолете. — Ясно, — говорит коротко. Идет в ванную, и я слышу, как там течет вода. Таня возвращается через минуту. Лицо чистое — видимо, умывалась. Достает телефон и начинает звонить. — Бабуль, привет. Нужна твоя помощь. У нас тут ребенок… Сколько ему? — Четыре месяца, — отвечаем хором со Златой, которая сползла с дивана и внимательно наблюдает за Таней. — Четыре месяца. Да, — подходит к Артему и неуверенно кладет руку ему на лобик. — Вроде не горячий. Ага. Ага. Ага. Поняла. Я перезвоню. — Ну что там? — тут же спрашиваю. — Бабушка сказала померять температуру и посмотреть десна. Сможешь? — Давай я буду его держать, а ты посмотришь? — предлагаю. — Я? — ахает. — Ну давай Златку попросим, — хочется закатить глаза. Таня фыркает и уходит. Снова моет руки, возвращается. Растирает ладони, потом трясет руками. Вижу, как они у нее подрагивают, но рыжая решительно протягивает ладони и отодвигает губы малышу. — Бабушка сказала проверить десна. А тут у Артема красные шишки, — оборачивается к племяннице. — Злата, родители привезли детскую аптечку или что-то в этом роде? — Да, — подрывается решительно и убегает в кухню, приносит оттуда сумочку. — Вот. А что вы ищете? Они обе садятся на пол. — Мне нужен нурофен. Это обезболивающее и жаропонижающее. А еще гель для десен. — Я знаю! — подпрыгивает Злата. — Вот и вот. Таня забирает у нее лекарства и проверяет, затем поднимает голову и неожиданно открыто улыбается: — Спасибо, Злата! Ты настоящая умница! Племянница рдеет и гордится, довольная собой. Таня отмеряет шприцем лекарство. Через бой мы даем нурофен орущему Артему, мажем десна. — Морковка, подержи его, пожалуйста! Я в туалет хочу, — сознаюсь и протягиваю Артема. — Ты чего! — она отступает назад. — Я не смогу. Я уроню. Я не умею! — Я тоже не умею, но видишь оно как, — пожимаю плечами. — Держи! У тебя все получится. Сую ей в руки Артема и сбегаю в ванную комнату. Умываюсь там ледяной водой. Все-таки подкосило меня знатно. Я не был готов к тому, что с ходу нырну в проблемы ребенка. Мне ведь даже никто не объяснил, что да как. Возвращаюсь. В квартире тишина, которая режет слух. Злата лежит на диване и смотрит мультики. Звук приглушен, верхний свет выключен. Горит лишь ночник. — Таня попросила выключить, — поясняет тихо она. — Тема уснул. Открываю дверь в спальню и прохожу внутрь. Меня скручивает плотным жгутом от картины, которую я вижу. Рыжая держит на руках мирно спящего Артема и тихонечко напевает ему. Комната скупо освещена бликами с улицы, поэтому я вижу лишь силуэт девушки. Подхожу вплотную, и Таня разворачивается, демонстрируя мне спящего малыша. Вижу на ее лице очертания мягкой улыбки. Легонько покачивая его, она говорит: — Тема только уснул. Помоги переложить его на кровать, я не знаю, как это сделать. Не дыша спускаем с рук Тему, который, бедолага, настрадался за вечер и вырубился. Замираем с Таней плечом к плечу и рассматриваем сладко спящего ребенка. Меня так и распирает гордость за нее. Хочется ударить в грудь и крикнуть: моя! От счастья, которое затапливает меня, не контролирую речь и говорю, даже не подумав: — Ты будешь замечательной мамой. Таня оборачивается и смотрит на меня блестящими глазами. Притягиваю ее к себе и крепко прижимаю: — Спасибо, что вернулась. — Уведи меня отсюда, иначе я прямо тут грохнусь в обморок, — просит дрожащим голосом, но я слышу нотки смеха. Возвращаемся в гостиную, и Таня падает рядом со Златой, которая поглаживает Васю, вылезшего из своего укрытия. Рыжая сидит какое-то время, не шелохнувшись, и смотрит в одну точку перед собой. — А я есть хочу, — вздыхает племянница. — Ой! — спохватывается Таня. — У меня же там торт. Но сначала ужин. Злат, поможешь приготовить лазанью?! Рыжая подмигивает девочке, и та оживленно кивает. Уходят готовить, а я сижу в прострации и наблюдаю за Таней и Златой. Таня указывает ей, что делать, а Злата беспрекословно подчиняется. Все настолько легко и органично, что, не видь я сам приступы Татьяны, — не поверил бы. Она по-прежнему старается не касаться девочки, но и не шарахается от нее. Сажусь на стул, устало откидываюсь назад, упираясь затылком о стену. Их щебет — как сироп в уши. Расслабляясь, я медленно засыпаю прямо сидя на стуле. Глава 37. А дальше что-то пошло не так Таня Две недели прошли как один миг. Славы нет уже пять дней, он уехал в командировку. А я до сих пор у него в квартире. Ничего не мешает собрать вещи и уехать отсюда, но держит — что-то держит меня и не дает покинуть чужой дом, который, в общем-то, уже перестал быть таковым. Мне дали несколько выходных, потому что две недели я проработала без них. Вроде мне и не надо было, не устала. А как Слава уехал в командировку — вовсе не видела смысла в них. Сегодня вечером он должен вернуться, и прямо с утра я начинаю уборку и готовку. Когда уже все закончено, у меня звонит телефон. На экране высвечивается номер главврача больницы, в которой когда-то работала бабушка. Сердце сразу заходится, потому что я понимаю: она не может звонить просто так. — Здравствуйте, Елена Николаевна. — Танюша, добрый день. Я хотела спросить, приедешь ли ты навестить Маргариту Львовну? Она спрашивала о тебе. А в ее состоянии, сама понимаешь, лишние переживания ни к чему. — Бабушка? — недоумеваю я. — Я не поняла — она что, лежит у вас в больнице? — Ну да. Вот уже три дня как. А ты, выходит, не знала? — Нет. Мама мне не звонила, — закипаю. Как, блин, она могла так поступить со мной?! Это же бабушка — я люблю ее, и мать об этом знает. Она не имела права скрывать от меня состояние бабушкиного здоровья. — Хм, — Елена Николаевна вздыхает. — У Маргариты Львовны снова был гипертонический криз. Мы его купировали. Ей уже лучше. — Я приеду! — выкрикиваю в трубку. — Сейчас же выеду и к вечеру приеду в больницу, так и передайте ей! — Конечно-конечно. Прощаемся. Бросаюсь в спальню и хаотично скидываю в сумку вещи первой необходимости, стараясь не думать о том, почему со мной так поступила мать. За что? Ставлю телефон на автодозвон, параллельно продолжая сбор вещей. — Привет, Танюш! — отвечает Слава. — Слав! — подбегаю к телефону и беру его в руки: — Мне срочно нужно уехать. Бабушке стало плохо. Коротко пересказываю ему разговор с врачом. — Дождись меня, — просит. — Я уже еду домой. Буду через часа три. Отвезу тебя. Слышу, как громче начинает урчать мотор автомобиля. — Не спеши, — уговариваю его. — Я за это время уже буду у бабушки. Возвращайся спокойно, как только я разберусь, что там, вернусь. — Не хочу оставлять тебя одну, — говорит серьезно. — Я и не одна. К семье же еду. Угрюмо усмехаясь от собственных слов, настолько ироничными они кажутся. — Тем более за Васей нужно следить. Я же не беру его с собой. — Я попрошу Димку. — Не стоит. — Ясно. Препираемся с ним некоторое время и прощаемся на эмоциях. Ну не могу я вот так сидеть сложа руки. Спешу на вокзал. Всю дорогу в автобусе верчу в руках мобильный. Так и хочется позвонить матери и поругаться с ней. Что у нее в голове в последнее время? Злится на меня? За что? А даже если и злится, какое это отношение имеет к тому, что она умолчала о проблемах со здоровьем бабушки? В поселок приезжаю ближе к вечеру. Духота нереальная, воздух стоит — не вдохнуть не выдохнуть. Переживаю за бабулю, по такой жаре гипертоникам наверняка бывает нехорошо. Залетаю в больницу. Вообще время посещений только закончилось, но благодаря протекции главврача меня пускают. Прохожу в палату, где лежит бабушка, и сразу же подмечаю: палата одиночная, работает кондиционер. О бабуле позаботились, и это не может не радовать. Увидев меня, она сразу же порывается встать. — Нюшенька! — Бабуля! — бросаюсь к ней, сажусь на матрас и прижимаю к себе. Нос щиплет, на глаза наворачиваются слезы, но я старательно игнорирую их, бодрясь. — Ну рассказывай, — отстраняюсь, но беру в руки ее сухонькую ладошку, наглаживаю, — как ты докатилась до жизни такой? — Ох, Танюша, вот так и бывает, — пожимает плечами. — Доживешь до моих лет — поймешь. Мне уже лучше, не волнуйся. — Прости, что сразу не приехала, я только пару часов назад узнала, что тебе стало плохо. — Да что ж это такое делается! — грозно ругается. — Вернусь, мамке твоей не поздоровится! Что за глупый вздор! Ее нелепые обиды не повод не звонить тебе! — Успокойся, — глажу ее по ладони, а у самой разливается горечь в груди. — Как же мне успокоиться, Нюшенька? — на глаза бабули наворачиваются слезы. — Когда моя дочка со своей в ссоре? Как примирить вас? Возможно ли это? Ты прости меня, внученька, наверное, и моя вина есть в том, что все это сейчас происходит. — Перестань, ба, — улыбаюсь и даже нахожу в себе силы подмигнуть бабушке. — Мы сами во всем разберемся, не дети малые. Твоя задача — выздоравливать! Заговариваю бабушке зубы. Рассказываю про новую работу, про Славу, про Васю. Припоминаю какие-то бытовые мелочи, лишь бы она отмела свои дурные мысли. — Ладно, бабуль, я завтра приду. Принесу тебе гостинцы. Расцеловываю ее и направляюсь к двери, когда в спину прилетает: — Ты прости меня, внученька, — срывающимся голосом. — За что? — хмурюсь, но оборачиваюсь. — За то, что рядом не была. За то, что не долюбила, раз ты ко мне со своей болью не пришла. — В этом нет твоей вины. Твоей уж точно, — голос мой садится. — Мне уже лучше, бабушка. Правда. И хоть я понимаю, что никогда не забуду того, что сделала, но чуть ли не впервые в жизни я хочу для себя счастливого будущего. — Со Славой? — улыбается сквозь набежавшие слезы. — С ним, — киваю. Из больницы выхожу с ноющем сердцем. — Морковка! Вскидываю лицо и шокированно открываю рот. Слава стоит, привалившись бедром к пыльному капоту автомобиля. Не раздумывая, подбегаю к нему и падаю в распахнутые объятия. Утыкаюсь носом ему в шею и дышу. Его запах — мой кислород. Сжимаю на груди футболку и дышу, дышу. Успокаиваю болящую душу, гашу срывающиеся рыдания. Слава тоже крепко прижимает меня к себе, запустив в мои волосы руку и сжав их. Поднимаю лицо и улыбаюсь: — Я скучала. — Наконец-то я этого дождался! — поднимает лицо к небу и беззвучно смеется. — В следующий раз на месяц уеду. Может, когда вернусь, ты в любви признаешься?! Дурачится. Или делает вид, потому что я знаю: правда слишком зыбка, а мне сложно открыться. Но обязательно исправлюсь. Я сделаю для этого все, что в моих силах. — Как ты тут оказался так быстро? — спрашиваю вместо ответа на его вопрос. — Я же прямиком сюда направился, домой не заезжал. — Спасибо, Слав. Но, боюсь, предложить переночевать у нас не смогу. — Иначе мать сожрет и меня, и его. — Я снял номер в гостинице. Поехали со мной, а? А с утра к бабуле вместе рванем. — Прости, не могу, — встаю на цыпочки и утыкаюсь носом в подбородок Славы. — У-у жестокая! — ведет носом по моему уху, разгоняя мурашки, и зовет шепотом: — Тань… поцелуй… умираю без тебя. Наплевав на все запреты, на то, что мы находимся в людном месте, на загоны матери, целую. Открыто, не боясь, что меня осудят или пристыдят. Сладко целую человека, который привносит в мою жизнь столько всего разного, но такого катастрофически нужного. А мама… Разговор с мамой еще впереди. Глава 38. В сердце оставь мне немного места Таня — Привет, — прохладно здороваюсь с матерью, которая пьет чай на кухне. — Привет, — отвечает так же холодно, не отрываясь от телевизора, по которому идет какая-то передача. С грохотом ставлю сумку на пол. Выпрямляюсь и смотрю с вызовом в глаза женщине, которая родила меня. — Почему ты не сказала, что бабушка в больнице? — решаю не откладывать в долгий ящик этот разговор. Сил делать вид, что все в порядке, не осталось. — Я подумала, что тебе нет дела до семьи. Раз уж ты не удосужилась позвонить матери за три недели ни разу, — произносит абсолютно безэмоционально, словно ей нет никакого дела до меня. — Можно подумать, тебе есть дело до моей жизни. — Есть! Представь себе! — впервые смотрит на меня. В глазах ни капли тепла. Как будто совершенно посторонний человек. — Чушь собачья! — вскрикиваю. — Тебе есть дело до кого угодно! До соседки, до сериала, до рассады твоей гребаной, до чужих проблем, но только не до собственной дочери! — Еще начни рассказывать, как я в детстве недолюбила тебя, — фыркает. Глубоко дышу. — А ты любила? — спрашиваю с тягучей болью, которая пронизывает все тело. — Конечно! — отставляет чашку в сторону. Чай проливается на скатерть. Мать ругается и начинает вытирать коричневое пятно тряпкой. — Я тебя воспитала! — произносит с гордостью. — Вырастила и дала все, что нужно! Высшее образование, лучшую одежду и еду. — Воспитала — не любила! — боже, как болит сердце. Его будто выжимает кто-то, поливает кислотой, уничтожает. Опираюсь спиной о стену, потому что иначе упаду. Ноги не держат. Я была готова к разговору с матерью, так мне казалось. Я ошиблась. Как можно быть готовой к материнскому холоду? — Ты пойди это расскажи сиротам, которые кучкуются в тесных комнатушках, не нужные никому, не знающие, что такое поддержка и тепло, — стыдит меня. — А что рассказать, мам? — голос все-таки прерывается. — Ведь я тоже не знаю ничего о поддержке и материнском тепле. Мать ахает, оскорбившись, с силой бросает тряпку на пол и визжит: — Не смей упрекать меня! Ты не имеешь права на это! Я была одна! Одинокая несовершеннолетняя малолетка, которую просто использовал залетный парень — и в кусты! А мне было семнадцать, когда я взвалила на себя эту ношу! Семнадцать! Он смылся, оставив после себя рыжий орущий комок! — Господи, почему больно-то так? — Так что не тебе меня упрекать, ясно?! Я все это знала, историю слышала. Мать познакомилась с моим отцом на местной дискотеке. Столичный парень, который приехал в гости в деревню то ли к бабушке, то ли к дедушке. У них с матерью был короткий, но страстный роман, в результате которого она узнала, что беременна мной. На тот момент отец уже вернулся в столицу. Так уж вышло, что я не нужна была ни отцу, ни матери. Но она почему-то решила родить. И теперь всю свою жизнь я выслушиваю упреки — я виновата в том, что личная жизнь у матери не сложилась. Никому не нужна брошенка с ребенком. — Не моя вина, что ты решила оставить меня и я вмешалась в твою жизнь, разрушила твои грандиозные планы на нее, — я стараюсь говорить спокойно. — И вместо того, чтобы сделать козлом отпущения меня, лучше и правда займись своей жизнью, ведь я больше не «орущий комок» и не потревожу тебя. Дрожащими руками подхватываю сумку с вещами и прохожу через кухню в соседнюю комнату. На пороге останавливаюсь. Мать молча провожает меня взглядом. Разворачиваюсь. — И да. Ты не имела никакого права скрывать от меня состояние бабушки. Она одна из немногих людей, которые мне по-настоящему дороги. В отличие от тебя, хочется добавить, но я сдерживаюсь. Мать смотрит на меня так, будто я пыль под ногами. Плевать. Я больше не буду заискивать перед ней. Ухожу к себе в комнату. Тут с души падает огромный груз, и я выдыхаю. Перезваниваю Славе, от которого было несколько пропущенных звонков. Засыпаю с неспокойным сердцем. Ну вот и наговорили всякого — кому хорошо стало? А иначе как? Есть выход отсюда? Глава 39. Я терпел, но сегодня я ухожу Слава Гостишка тут, конечно, атас. Но в последнее время меня так часто отправляют в командировки, что тело будто бы уже привыкло к совершенно бесчеловечным матрасам и подушкам. Или всему виной тревога за Таню? Вчера перед сном мы пообщались немного, и я понял, что с матерью у нее не складывается. Можно подумать, это стало для меня сюрпризом. Я вообще не хотел, чтобы она возвращалась домой, но… Это ее дом, ее семья, ее мать, хоть и такая… неправильная. Быстро собираюсь и заезжаю за Таней. Мы договорились вместе съездить к бабушке в больницу и проведать ее, но, когда мы приезжаем, ее отдают нам на поруки вместе с выпиской. — А как вы хотели, — разводит руками главврач, — положительная динамика налицо, теперь лечение в рамках домашнего режима. Помогаю Маргарите Львовне усесться, везу домой. Дома на пороге нас встречает мать Тани. Ошарашенно смотрит на нашу компашку. В глазах пепел. У-ух, злюка какая! — Я не поняла! А это еще что такое? — окидывает нас исключительно неприязненным взглядом. — Это я. Мать твоя, — выдает Львовна. Не сдерживаясь, прыскаю в кулак. Ангелина Викторовна кидает на меня уничижительный взгляд. Бля, ну хочется поднять руки и сдаться, лишь бы она перестала плеваться ядом. Ну реально, ее саму не задолбало это? — Мама, почему ты дома? Ты же должна лежать в больнице! — переводит взгляд на Таню: —Татьяна, это что за произвол? Как ты посмела увезти бабушку из больницы?! Ей предписан покой! Ой, блин, ну уймите ее кто-нибудь, реально. Аж в ушах звон стоит. — Вот именно, мама, покой, — произносит спокойно Таня и помогает бабушке присесть на табурет. — А ты сиреной тут верещишь. Бабушку выписали. Выписка в сумке, если не веришь, сама посмотри, — с вызовом. Быть не может! Мать реально лезет в сумку и достает оттуда лист, сложенный вдвое. Внимательно читает, хмуро смотрит на свою дочь. Таня вызывающе приподнимает бровь: — Все? Паранойя закончилась? — Ты как со мной разговариваешь?! — находится тут же. Сжимаю кулаки. Бля, ну не бить же ее? Хотя очень хочется заткнуть. Таня, сцепив зубы, смотрит на мать, та пытается испепелить собственную дочь взглядом. Маргарита Львовна тяжело вздыхает на табурете. — Ты с ума сошла, Гелька? Совсем плохая стала, да? Таня — дочь твоя, а не враг! — Ну, не знаю, мама, — кривится та. — Как только Татьяна появляется на пороге, так тебе сразу плохо становится. Придумывает глупости какие-то, лишь бы внимание привлечь к себе, а для тебя потом все больницей заканчивается. Я знаю, это как пощечина для Тани. Незамедлительно придвигаюсь ближе к ней и нахожу ее руку. Сжимаю ледяную ладонь, пожалуй, слишком крепко, но зато так я уверен: она почувствует меня. Поворачивается. Смотрит на меня красными глазами. Я здесь детка, рядом. Хочешь, уйдем? Снова пойдем на речку? Будем плавать до ночи, загорать. Я напомню тебе, как могу любить, ты же, наверное, забыла, да? Или пошли на холм, будем провожать закат и целоваться. Не хочешь — так давай рванем на море? Найдем безлюдный пляж и будем купаться голышом, а после я стану слизывать соленые капли с твоей кожи и напоминать тебе о том, какая ты прекрасная, самая лучшая на свете девочка. Только прошу, не слушай свою мать, все, что она говорит, не стоит ни одной твоей слезинки! — Еще и этого с собой привезла! Наркоманов не было? Или ты последнего алкоголика выцепила? Бр-р, токсик. Насрать на ее слова, у дамочки явно проблемы с крышей, подлатать бы. А еще лучше снести ее нахер, чтобы не текла. Вижу, как у Тани дергается глаз. Она оборачивается к матери и тихо, но уверенно произносит: — Заткнись. — Что? — переспрашивает та. — Я сказала: заткнись! — кричит. Вау! Моя девочка! — Да как ты!.. — уходит в ультразвук. Даже замахивается, но я успеваю задвинуть рыжую себе за спину. — Геля! — произносит бабуля сдавленно. Заебись у нее доча, что уж тут скажешь. Матушке херово, а она решила потешить своих демонов. — Геля, сходи к Кузьминичне, — голос совсем слабый. Таня присаживается рядом с бабушкой, гладит по руке. — Не пойду я к этой ведьме, — фыркает мать. — Еще чего! — Сходи, я сказала! Она настой для меня должна была сделать, — бабушка трет голову. — Уходи. — Да ну вас! — произносит Ангелина Викторовна обиженно и срывается. Пробегает мимо меня и спецом толкает в плечо. Ой, бля. Закатываю глаза. Маразм такой. Надо Татьяну увозить отсюда. Маргариту Львовну, кстати, от неадекватной дамочки тоже неплохо было увезти. Эта баба — отрава. Таня уходит из комнаты, чтобы отнести вещи, и мы остаемся с бабулей вдвоем. — Маргарита Львовна, а вы давно были в городе? — спрашиваю наигранно весело. — Не хотите перебраться к нам? А то там Василий подолгу один скучает и ссыт мне в тапки от этой скуки. Да и медицина получше. Бабушка устало улыбается и говорит тихо: — Не оставлю ее. — У вас противоядия столько нет. — У меня иммунитет. — Она не имеет права так разговаривать. — Она наказывает саму себя. — Мне показалось, что она наказывает кого угодно, но только не себя. — Не тебе судить. — Может и так, — чешу отросшую щетину на подбородке. — Только вот вывозить все это вы сколько еще сможете? — Она со мной по-другому разговаривает, — вздыхает горько. — Это в нее при Нюшеньке черти вселяются. — Никто в нее не вселяется. Она просто ненавидит собственную дочь. Не стоит оправдывать ее злость нашествием нечисти. Маргарита Львовна поднимает на меня бесцветный взгляд: — Она дочь моя. Кровь моя, хоть и отравленная. Оставлю ее одну — пропадет. А у Танюши теперь ты есть. Защитишь? — И глотку перегрызу за нее. Кивает: — И на том спасибо. Глава 40. Сдавайся Слава — Не слушай ее, — переплетаю Танины пальцы со своими и тяну ее за собой. Так как я сорвался сюда неожиданно и даже не заезжал домой, у меня образовалась заминка в работе. Некритичная, но тем не менее. Теперь мне необходимо позвонить отцу или Роману и передать дела на пару дней вперед, потому что я не могу бросить Таню в одиночестве. Она тут, в этом серпентарии, совсем упадет духом. С сетью тут по-прежнему беда, вышку так и не починили. Поэтому прямо сейчас мы пробираемся через высокую полевую траву на самый верх холма. Таню потянул за собой специально — чем меньше времени она проведет в обществе своей припадочной матери, тем здоровее будет. — Я не слушаю, — упертая девочка. Врет, конечно. Такое не слушать невозможно. — Она не имеет права так с тобой разговаривать, — качаю головой и утягиваю рыжую еще выше. — Она мать, — Таня понуро пожимает плечами. — Мать не та, которая родила, — несу я, и девушка замирает. Смотрит на меня встревоженно: — Что ты такое говоришь? Прикусываю язык. Что бы ни говорила Таня — свою мать она любит. Вспоминаю наказ моей матери: не влезать и просто любить. Блять, ну как не влезать-то? Молча смотреть, как ее мамашка вытирает о Таню ноги? Задвигаю свои хотелки и гонор подальше: — Прости, — сдаюсь. — Я не имею право вмешиваться. Замираем. Рыжая молча разглядывает меня, будто переводит сказанное с незнакомого языка, а после обезоруживает меня: — За меня никто никогда не переживал. — Подходит ближе, кладет руки мне на грудь, сминает в кулаке футболку, поднимает зеленые ведьминские глаза и прожигает взглядом: — Ты вмешивайся, Слав. Пожалуйста. Кроме тебя — больше некому. И льнет ко мне сама. Обвивает меня руками, как канатами, и я вообще теряю связь с реальностью. Ноги подкашиваются, я валюсь в высокую траву. Таня приземляется сверху, утыкаясь носом мне в шею. Сознательно не целую ее. Пусть сама делает первый шаг. До трясучки хочется от нее инициативы. Ей надо договориться с самой собой, потому что для меня и так все ясно-понятно. Таня гладит меня по колючим щекам, ласкает взглядом, а у меня внутри трясется все, как будто я снова пацан, который вот-вот должен впервые поцеловать девчонку. Пока рыжая наглаживает меня, я неконтролируемо прижимаю ее к себе за талию, вдавливая в себя. Будто издеваясь надо мной, Таня медленно опускает голову и целует. Нежно ведет мягкими губами, дразнится. Срываюсь, переворачиваю девушку на спину и сминаю ее губы. Грубее, чем нужно, но она, кажется, не против, а я уже не могу остановиться и пру как танк. Зацеловываю ее лицо, шею. Оттягиваю вниз лямку сарафана, бесстыдно оголяя грудь. Легонько кусаю нежную кожу. Таня вскрикивает. В небе с криком пролетает стая птиц, а мы сходим с ума, целуемся так, будто боимся, что нас разлучат. Здесь дикое место, нет ни души. Только я, она и высокие полевые цветы, в которых мы тонем, как в море. Таня нескромно разводит ноги, подол короткого сарафана поднимается, оголяя белые трусики. Чистенькая моя девочка. Нагло располагаюсь меж ее бедер и расстегиваю молнию на джинсах, потому что раскаленный член начинает болеть, стянутый тисками плотной ткани. — Сдавайся, — шепчу ей и кусаю за нижнюю губу. — Уже давно, — смеясь, шепчет мне в ответ. — С потрохами. Неужели не видишь? Рыжая тянет ткать моей футболки вверх, снимает и откидывает в сторону. Сжимает меня бедрами и толкает. Поддаюсь ей, переворачиваюсь на спину, и Таня оседлает меня. Рыжие волосы красивой волной ложатся на ее плечи, покрытые веснушками. В бесстыдно растрепанных волосах торчат травинки, в зеленых глазах горит бесноватый огонь. Таня облизывает алые, пухлые, зацелованные и затертые от моей колючей щетины губы и закусывает нижнюю, сверкая белыми зубками. Стреляет в меня глазками. М-м-м, малышка хочет поиграть? Давай, моя госпожа, будь моей доминантой! Я весь твой. Оголенная грудь с торчащими сосками призывно двигается. Ар-р-р! Сарафан смят на талии. Все так остро-вкусно, что даже колючая трава, впивающаяся в спину, только еще больше распаляет жар, возбуждая. Порывы ветра заставляют шевелиться высокую траву, и в этом шелесте мне чудятся слова о любви и о чем-то большем. Хотя губы Тани не двигаются, они растянуты в легкой, немного нахальной улыбке, но глаза разговаривают, и вот в них можно прочитать так много всего, что тешит мое мужское самолюбие. Но самое главное — это то, что она может быть со мной самой собой. Вот так сидеть на мне, полуголая посреди гребенного поля, и не думать вообще ни о чем. Перехватывает мои запястья и поднимает их. Шутливо-серьезно произносит: — Руки вверх! Вы окружены. Сопротивление бесполезно. — А-р-р, — рычу и улыбаюсь, как пьяный. — Я весь твой. Дурак я, что ли? Сопротивляться? Когда тут такая властительница. Опускается и кусает меня за губу, шипит: — Ты так много болтаешь, — и целует, не давая вымолвить ни слова. Да какие слова? Я стек в собственные трусы, умер, но уже готов воскреснуть. Член трется о ее трусики, и я чувствую, что взорвусь сейчас без проникновения. Реально как пацан, который не может контролировать свое возбуждение. Потому что — ну какой контроль? Тут родео на всех скоростях, спасайся кто может. Таня прокладывает дорожки из поцелуев по моей груди, спешно спускает джинсы вместе с трусами, оголяя член. Смотрит на него с азартом. Ну же, девочка, давай. Не стесняйся. Мы оба с ним твои вассалы. И она, стрельнув в меня глазами, опускается. Вбирает член в горячий влажный ротик. — Ох ты ж черт, — шиплю. Голова идет кругом. Откидываюсь на траву и прикрываю глаза, кайфуя. Все это так пронзительно, так жарко, что я горю ярким пламенем. В какой-то момент не сдерживаюсь и тяну рыжую на себя, помогаю варварски сорвать с нее белье и усаживаю на себя. Сразу. До упора. Таня вскрикивает и тут же начинает двигаться на мне. Это не родео, нет. Это гребаный безумный танец. Притягиваю ее к себе за затылок и целую, просовываю язык в ее покладистый ротик и трахаю ее им. Отрываемся как беспредельщики, и никто нам не посмеет сейчас запретить любить друг друга. На пике Таня вскрикивает и ложится на меня, а я изливаюсь в нее — вообще без сил выйти. Дышим, смеемся, целуемся. Помогаем друг другу одеться. Мы усталые, бесстыдные, с красными засосами, мятой одеждой и травой в волосах. Это больше чем любовь. Это небо. Глава 41. Скажи, зачем нужны слова — они жестоки Таня Вот уже два дня мать всячески избегает меня. Не разговаривает, стоит только мне зайти в комнату — сбегает. Сегодня утром Славе пришлось уехать, но он обещал забрать меня завтра вечером. Именно поэтому весь день я хожу в прекрасном настроении, которое не может испортить даже кислая мина матери. Я буквально порхаю, бабочки внутри расправляют крылья и взлетают. Внизу живота разливается приятное тепло. Тот секс в поле — вообще нечто. Я заливаюсь краской до самых ушей, едва только вспоминаю нас. После нашей близости я совершенно оторвалась от реальности. Мы настолько расслабились и забили со Славой на все, что я даже ночевала с ним в гостинице. Плевать на мать и на пересуды. Хотя какие тут могут быть пересуды, если мы со Славой вместе? Весь день матери нет дома. Бабуля хочет, но, видно, остерегается поднимать интересующую ее тему, лишь бросает на меня жалостливые взгляды. — Ну спроси уже что ли, бабуль, — стараюсь говорить спокойно, но голос все равно дрожит. Не хочу я ворошить то прошлое, ну правда. Отставляю чашку с недопитым чаем и разворачиваю конфету, закидываю ее в рот. Может, хоть так получится вытравить горечь? — Нюшенька, все ты знаешь. Что покоя не дает мне. — Рассказывать нечего, бабуль. Уже нечего. Я была молода, одинока, брошена, растеряна и испугана. Рассказываю ей сжатую безэмоциональную версию произошедшего. Тем не менее бабуля все равно тихонько плачет. Подсаживаюсь ближе и обнимаю ее. — Все хорошо уже, бабуль. То уже в прошлом. — Кто он, Нюшенька? Отец ребенка кто? — Слава, — отвечаю со вздохом. — Слава? — хватается за сердце. — Твой Слава? И снова короткий рассказ. Вдогонку заверяю, что верю ему. Доказал он уже. И не раз. И то, что раскаивается, и что винит себя, и что не помнит. Сейчас рядом со мной уверенный в себе, цельный мужчина, на которого можно положиться. От которого, как бы это ни звучало странно, хочется детей. Я тихонько вздыхаю, бабушка успокаивается в моих объятиях. В этот момент в дом заходит мать, которая наконец-то ушла от соседки, потому что время уже позднее. Окидывает нас недовольным взглядом и поджимает губы: — И после этого меня винят в несдержанности? А как можно сдерживаться, когда стоит этой… — ну давай! обзови меня! но нет: — появиться, и ты, мама, снова с давлением, головной болью и ноющим сердцем. «Оно у нее хотя бы есть. В отличие от тебя», — прикусываю язык. Молчу. Не ради нее, ради бабушки. Кто-то же должен быть адекватным из нас двоих? — Нормально со мной все, — отвечает ба бодро. — Вот поговорила с внучкой, выяснила, что у нее все хорошо, и сердце теперь на месте. Мать фыркает, разувается и шагает через кухню. Проходя мимо меня, задевает плечом. Ненарочно, ага. — Да что с ней будет, — произносит жестко. — Она вон на свою голову ищет — весь поселок обсуждает ее распутство. — А по-моему, одна ты меня осуждаешь и обсуждаешь тоже, — не сдерживаюсь. — Кто-то же должен? — хмыкает высокомерно. — А то ты так начнешь нашим алкашам давать. У нас их мно-о-ого. Отпивает воды из стакана и смотрит на меня презрительно. Встаю, отбираю стакан и выплескиваю воду матери в лицо. Тут же поднимаю руку и залепляю ей пощечину. Не больно, скорее унизительно. Я достаточно долго терпела. Мать. Мать. Мать. Была ли она хоть раз мне матерью? Настоящей мамой, которая обнимает своими горячими руками, защищает от всего мира. Обещает счастье, дарует ласку и тепло. Поет нежные песни, рассказывает наивные сказки. Нет. — Охладись, — говорю ей. Голос хрипит. Я бы заплакала, но она растопчет меня, увидев слезы. Ожидаемо мать молчит, просто как рыба открывает и закрывает рот, хватая воздух. Подхожу к бабушке и помогаю ей подняться, отвожу в спальню. — Прости, — вздыхаю. — Не извиняйся. Я все понимаю. Ты и так долго терпела, — гладит она меня по волосам. — Это ты прости меня. — За что? — удивляюсь. — За то, что защитить не получается. Видит бог, я не хотела такого для тебя. Ну что мне сделать, скажи? — плачет. А я наоборот улыбаясь и вытираю ее слезы: — Как что? Выздоравливать. Это будет самый лучший подарок. Ночь сплю отвратительно. Поднимаюсь еще до рассвета. Умываюсь и возвращаюсь к себе в комнату, переодеваюсь в легкие брючки и топ. Зависаю с телефоном в руке. Пишу Славе сообщение. Какие-то нежные глупости о том, что скучаю и очень жду его. Сижу в тишине, наблюдая в окно рассвет. Неожиданно слышу шум в коридоре и тихонько выглядываю из комнаты. Вижу силуэт матери. Она проходит в комнату к бабушке и прикрывает за собой дверь. Та закрывается неплотно, оставляя щель. Прохожу по коридору и беру с небольшого столика три баночки, которые мама принесла от Кузьминичны. В них была какая-то настойка, но бабушка ее выпила, теперь баночки надо вернуть. Вообще бабушка сказала это сделать маме, но та проигнорировала. Она почему-то ужасно боится местную ворожею. Перехватываю стекляшки поудобнее и уже собираюсь отнести их на кухню, когда слышу разговор. — Как долго это будет продолжаться? — тихо спрашивает бабушка. — Что именно? — Твоя ненависть к собственной дочери, — бабушкин голос ломается, ей нелегко произносить это вслух. — Раньше ты была более сдержанной и не позволяла себе опускать до подобных низостей. — Закончилась моя терпелка, мам, — мать горько вздыхает. — Она же дочь твоя. Единственная. Пусть нежданная, но… твоя! И посмотри, какая чудесная девочка из нее вышла. Умница, красавица, добрая, искренняя. Как можно не любить ее? — Ты мне лучше скажи, как можно ее полюбить? — Меня будто режут. — Ведь я тебе тогда говорила, просила! — мамин голос срывается. — В ногах у тебя валялась и просила помочь мне сделать аборт! Не нужна она мне была никогда. Как напоминание о том, какая жалкая и никчемная у меня жизнь. Это ты заставила меня ее родить! А она, как будто в насмешку, родилась точной копией отца. Такая же ржавая, как и он. И воспитывать ее я тоже не вызывалась. Ты хотела ее, вот и не жди от меня тепла, ведь она не была нужна мне. Слова как хлесткие удары, будто меня лупят кнутом, не щадя тела. Разве могут слова так больно ранить? — Я дала тебе выбор, глупая ты женщина! — бабушкин голос звучит твердо. — Я дала тебе то, что ты не смогла дать своей дочери. А так, может, родила бы Таня и ты бы смогла восполнить на ее ребенке того, что недодала девочке. Но… Где ты была, когда она нуждалась в тебе?! У тебя был выбор: рожать или нет. А ей ты выбора не оставила. — Не принимай ее слова за чистую монету, — мать старается говорить спокойно, но голос все равно дрожит. — Ты же сама понимаешь, что она не врет. Совесть тебя не мучает? — Если она и должна кого-то мучать, то ее, а не меня! Мне кажется, я умираю. Будто попала под каток. У меня болит все. Душа, каждый орган и часть тела. Меня сковывает железом, и одна из баночек падает вниз, разбивается на мелкие осколки. Смотрю на битое стекло, на то, как оно красиво, будто слезами застилает пол. Дверь распахивается, и наши с мамой глаза встречаются. Впервые в жизни я вижу в них что-то новое. Сокрушение. — Таня, — произносит на выдохе. Разворачиваюсь и выбегаю из дома. Глава 42. Я хочу улететь, чтобы высоко и вниз не смотреть Таня Вылетаю из дома и несусь куда глаза глядят. Картинки перед глазами размываются, я не чувствую своего тела. Чисто на инстинктах добираюсь до пруда. Падаю на землю и опираюсь о ствол березы, на которую не так давно завязывала ленты. Подтягиваю к груди колени и смотрю прямо перед собой, но не вижу ничего вокруг. В голове звучит голос матери. Так много ненависти и злобы. А в чем моя вина? В том, что я решила появиться на этот свет? Меня же никто не спрашивал. Господи, неужели, родив того ребенка, я стала бы такой же, озлобленной на весь мир и собственного ребенка? Смогла бы я испытывать к маленькому подобный спектр эмоций? — Нет, — произношу вслух уверенно и повторяю: — Нет. Я полюбила этого малыша, едва узнала, что беременна. Если бы у меня был хоть один, самый маленький шанс на то, что получится его поднять, — я бы его оставила. Эта утрата стала для меня непрекращающейся ни на миг, ни на минуту болью. Мне так хотелось его оставить… даровать ему жизнь. Я бы любила его и отдала последнее ради него. В ненависти, в которой варится мать, виновата только она сама. Не зависит это от готовности к материнству. Жизнь часто подкидывает нам трудности, к которым мы порой вообще не готовы. Тем не менее мы справляемся, приспосабливаемся. Учимся на ходу. Нет моей вины в том, что она решила окружить себя желчью вместо того, чтобы стать нормальной матерью. Сижу какое-то время, успокаиваясь. Неожиданно все становится на свои места. Объяснения ее поведению находятся сами собой. В какой-то момент ловлю себя на мысли, что мне сейчас даже жаль мать. Столько лет она растит в себе ярость, даже не пытаясь жить нормальной жизнью. А она ведь еще молодая. Ей немногим больше сорока. Даже родить еще можно и попытаться исправить свои ошибки на другом, более желанном ребенке. Грусть уходит, оставляя после себя выжженное поле и пустоту. Я уже могу дышать. Пусть и не полной грудью, но это поправимо. Приходит четкое осознание того, что теперь для счастливой жизни мне больше не нужно искать материнского одобрения. Отделиться от нее, пожалуй, будет лучшим решением. Быстро моргаю и навожу фокус. Рассматриваю спокойную водную гладь и движение камыша от легкого ветра. Сколько я тут просидела? Понятия не имею. Телефон остался в доме, часов со мной нет. По ощущениям и жаре сейчас время будто бы близится к полудню. Поднимаюсь на ноги и только в этот момент замечаю в руках две стеклянные баночки. Нужно отнести их Кузьминичне. В отличие от матери, я не боюсь эту женщину. Из них двоих мать гораздо страшнее из-за своих слов и мыслей. Дорога до дома старухи проходит быстро. Возле калитки замираю. Заходить внутрь без спроса как-то боязно. Беру с земли камушек и стучу им по железу: — Есть кто дома? Кузьминична? — зову ее. Из дома выходит женщина, замирает на пороге, щурится, будто разглядывая меня, и машет рукой. Прохожу внутрь. — Здравствуйте, — говорю вежливо. Кузьминична снова лишь кивает вместо приветствия. Протягиваю ладонь, в которой лежат две склянки. — Это вам бабушка передала. Одна баночка разбилась. Простите, — поджимаю губы. Вместо того, чтобы забрать у меня склянки и отправить восвояси, старуха говорит: — Проходи. Голос хриплый, старческий, но, тем не менее достаточно сильный. Послушно, как марионетка, захожу в дом. Удивительно, но, несмотря на то что на улице уже почти два месяца стоит устойчивая жара, в доме у Кузьминичны прохладно. Домик старый, даже очень, и я оглядываюсь в поисках кондиционера, только его нет. Немного ежусь и переминаюсь с ноги на ногу. — Садись, — женщина указывает на стул, на котором я уже сидела раньше. Послушно опускаюсь на него. Кузьминична достает небольшую коробочку, ставит ее на стол. Придвигает ко мне вторую табуретку. — Клади сюда ногу. Непонимающе смотрю на старушку, а та играет бровями, мол, давай. Опускаю взгляд на свои ноги и вижу между пальцев запекшуюся кровь. Ахаю и рассматриваю ступню. На ней несколько порезов. Неглубоких, но обработать не помешало бы. Сама не заметила, как порезалась об осколки. Видимо, я была на адреналине, раз, когда при входе обувалась в шлепки, не почувствовала ничего. Кладу ногу, и Кузьминична садится на стул напротив меня. Достает из коробочки вату, перекись и обрабатывает мне рану. Начинаю тихо смеяться и закрываю руками лицо. Все боятся эту ворожею, думают, она тут какие-то вудуистские обряды проводит. А она обычная старушка, которая даже имеет стандартный набор лекарств. Вон там лежит и обезболивающее, и таблетки от давления, и пастилки для горла. Даже противовирусное есть. — Простите, что-то я не в себе, — стараюсь остановить смех. — Просто все в деревне представляют, будто у вас тут настоящий лекарский склеп. А у вас вон даже лекарства обычные. Улыбается: — Зокардис помогает быстрее каркаде. Кузьминична обрабатывает рану и перевязывает бинтом ногу. — Спасибо вам, — благодарю женщину и собираюсь встать. — Сиди, — останавливает меня. Отворачивается к плите и колдует, что-то варит. Подсыпает травы. Дует. Опять будет давать мне пить? Я вроде не просила, да и домой, наверное, пора. Ставит на стол чашку, над которой клубится пар. Пахнет от нее, кстати, очень даже приятно. Мятой будто бы. А еще малиной. — Что это? — удивляюсь. — Пей, — как всегда, коротко. — Тебе полезно будет. Запах действительно очень ароматный, поэтому я не сопротивляюсь. Не спеша пью чай, который оказывается сладким. — Это мед, — поясняет Кузьминична, хотя я не задаю вопросов. Допиваю до конца и отставляю чашку. — Пересядь на топчан, — указывает подбородком на деревянное сооружение с матрасом, стоящее у стены. Без вопросов пересаживаюсь. Внутри становится так тепло-тепло. Как будто на улице стужа, а меня укрыли теплым одеялом и согрели. На душе сразу спокойно и хорошо. Не остается никаких вопросов. Тиски, сковывающие грудь, опадают и превращаются в пыль. Вдыхаю полной грудью. Кузьминична садится рядом со мной, берет мою руку в свою и переворачивает ладонью вверх. Проводит желтым ногтем по линии на ладони. Крутит ее, сгибает. А у меня словно отнимается язык. Безвольно наблюдаю за всем со стороны. Неожиданно старуха накрывает мою руку своей и поднимает на меня глаза. И чудится мне, что они становятся белыми, как снег на заре. И смотрит она будто слепо, сквозь меня, но туда, где я была когда-то. — Он бы не выжил, — произносит отрешенно. Моргаю, пытаясь переварить ее слова и их смысл. — Гре-е-ех на душу взяла, — переходит на шепот, от которого по телу бегут мурашки. — Замолишь. Гладит меня по ладошке, будто успокаивает маленького ребенка. — Не судьба ему была родиться. Разрыв вижу. Ушел бы он от тебя, Таня. Если бы не ты, он бы все равно не родился. Не суждено ему было прийти в этот мир. По крайней мере, не сейчас. Его время настанет, но не скоро и не у тебя. Так что ты не вини себя. Молись, проси прощения, но вины хватит. Сглатываю, чувствую, как по лицу текут горячие слезы. — И у тебя, девочка, разрыв идет, — поднимает руку и кладет мне в область сердца, заглядывает белесыми глазами в мои, будто в мозг щупальца запускает: — Она хотела выкидыша. В бане парилась, когда беременная была. Со стола прыгала. Тяжелое поднимала. Трясет. Дышу через раз. — Но ты сильная, выжила. Сильнее нее. Даже сильнее бабушки своей. Самая сильная в роду. И счастья у тебя будет много, потому что суженого своего ты нашла, — тянет руку к моему животу, прикладывает. Контакт кожа к коже обжигает. — Понесешь от него. Скоро. Она уже с вами. Девочка. Совсем немного времени пройдет, и будут еще дети. Всех вижу, ждут своего часа они. Всхлипываю, выдыхаю, расслабляюсь. Глаза закрываются сами собой. Но перед этим слышу: — Мужчина твой тоже настрадался. Теперь только вместе, порознь никак. Любит тебя. Пойдет за тобой и в огонь, и в воду, но что лучше — не даст упасть ни туда, ни туда. Оберег твой. И ты его береги. А теперь спи… Укладывает меня на мягкую перину и закрывает мои глаза. Глава 43. И за руку тебя, милый мой, заберу я с собой Слава — Где Таня? — спрашиваю у Маргариты Львовны, которая сидит за столом в кухне и глядит в одну точку. В помещении пахнет сердечными каплями. Судя по тому, как бабушка слепо смотрит перед собой, — что-то произошло. — Не знаю, — тихо отвечает она и тяжело вздыхает. Подхожу ближе, сажусь на корточки: — Вам плохо? Отвезти в больницу? — Нет, — качает головой и впервые поднимает на меня глаза. — Нюшенька… она услышала наш разговор с Гелей. Плохое мы говорили. Вот она и убежала. И Геля тоже ушла. И снова отводит взгляд и смотрит заторможенно. — Может, все-таки в больницу? Бля, че делать-то? Кого первым спасать? — Ты лучше Танюшу найди. В этот момент у Маргариты Львовны звонит телефон. Она отвечает на вызов, разговаривает недолго и потом обращается ко мне: — Слав, сходи к Кузьминичне, Таня у нее. — А вы? — Я буду ждать вас тут, — произносит уже бодрее. — А теперь иди. Вниз по улице, последний дом. Он приметный, ты разберешься. Киваю. Решаю, что лучше поехать на тачке, — неизвестно, где этот «последний дом». Останавливаюсь возле впечатляющего домишки. Старый, вокруг куча вековых деревьев. Стоит обособленно. На крыльцо выходит женщина — видимо, она и есть та самая Кузьминична. Машет мне рукой, я открываю калитку, захожу. Местечко, конечно, атас. Пальцы моментально леденеют, и волосы на загривке начинают шевелиться. — Приехал? — заглядывает мне в глаза. Кто она тут? Местная сумасшедшая или деревенская ведьма? Уж больно колоритно все смотрится. И дом этот, и сама женщина. — Приехал. — Проходи в дом. Таня вот-вот проснется. — А почему она спит у вас? — хмурюсь. На часах пять вечера. Не поздновато то ли для сна? — Потому что ей больше негде спокойно выспаться. А ей это нужно, понимаешь? Вроде как понимаю, но есть ощущение, что эта самая Кузьминична говорит о нечто большем. — Наверное, — пожимаю плечами. — Значит, позже поймешь. Прохожу в дом и сразу попадаю в небольшую кухню. Недалеко от стола стоит топчан, на котором спит Таня. Так сладенько, сложив ладошки и приоткрыв ротик. Протягиваю руку и глажу ее по голове, на моем лице неконтролируемо расцветает улыбка. Осматриваю ее, и, когда вижу перемотанную ногу, улыбка меркнет. — Что у нее с ногой? — оборачиваюсь к женщине, которая сидит на стуле и внимательно следит за мной. — Наступила на стекло и поранилась. Не переживай, ничего страшного. Продолжаю гладить рыжую. Ее ресницы начинают трепетать, она открывает сонные глазки. Смотрит на меня, растягивает губы в ласковой улыбке и сладенько потягивается. Мр-р-р, кошечка моя, девочка красивая. — Ну привет, — улыбаюсь, как дебил, ловя остатки ее неги. — Привет, — отвечает ото сна хрипло. Моргает, наводит фокус, потом, будто вспоминая, где находится, садится резко, и улыбка пропадает из ее глаз. — Что ты тут делаешь? — спрашивает шокированно. — Приехал за тобой. Поехали домой, Танюш? Протягиваю ей руку, рыжая вкладывает в нее свою ладонь. — Идите, — кивает нам Кузьминична. — С Богом. Таня поднимается, и я интуитивно притягиваю ее к себе, обнимая одной рукой. — То, что вы сказали… — Таня сглатывает и нерешительно поднимает взгляд на старуху. — Живи своей жизнью. У тебя все будет хорошо, — произносит серьезно, берет со стола склянки и вкладывает их в ладонь Тане: — Передай Львовне, ей сейчас помощь посильнее нужна. А теперь идите. Вам пора. — Но бабушка… — Не переживай за нее. Она под защитой, ничего не случится. Странный разговор, но я не лезу, по ощущениям, старуха не несет зла. Разворачиваемся, уходим. Кузьминична провожает нас. У калитки я вспоминаю, почему ее лицо мне казалось таким знакомым. Оборачиваюсь: — А папоротник я так и не нашел, — усмехаюсь, глядя в глаза женщине. — Это потому что ты его и не искал, — смеется лукаво. — Не искал, — сознаюсь. — Я другое искал. Опускаю взгляд на Таню, которая с интересом наблюдает за нами. Садимся в машину, выезжаем. — О чем вы говорили? — спрашивает наконец. — Помнишь тот день, когда я нашел тебя в реке вместе с этим причудливым венком? Незадолго до того, как только я приехал в вашу деревню, ко мне подошла эта ваша Кузьминична. И говорит, мол, поезжай туда-то, там найдешь свой счастливый папоротник. И я поехал, даже не сообразил, как оказался на том берегу. Смеемся с Таней. Несмотря на то, что все кажется каким-то абсурдом, на душе становится легко и хорошо. А дома Таня тихонечко шепчется с бабушкой, успокивает ее, затем собирает вещи и тепло прощается с ней. Маргарита Львовна заметно приободрилась и выглядит в разы лучше. Храбрится, уговаривает Таню не беспокоиться, отпускает нас с Богом. Уезжаем в город. Мать Татьяны по-прежнему «где-то». Где угодно, только не рядом со своей дочерью. Ну и хер бы с ней! Где надо подлатать, детка, ты скажи, я все сделаю. Нахожу руку Тани и сжимаю крепко. Улыбается мне, сжимает мою в ответ. Да-а-а. Глава 44. Все, что было раньше, — уже не важно Таня Уезжая из поселка, оставляю все плохое позади. Перечеркиваю прошлое, в котором так много материнского холода. Не зацикливаюсь на нем. А Кузьминична и вправду ведунья. После того, что та рассказала, мне стало так хорошо, так чисто на душе. Я будто бы реально отпустила прошлое. Не знаю, насколько правдивы ее слова, возможно, она просто деревенская сумасшедшая, которая несет бред и отчаянно верит в него. Еще и пытается заставить уверовать в него других. Каждый верит во что что хочет. В то, во что удобно и проще верить. Пусть так. Я хочу верить — того, что случилось, невозможно было избежать. Слова Кузьминичны о матери — это что-то очень страшное. Неужели она действительно делала это? Тогда вот он, еще один недостающий пазл в объяснении ее отношения ко мне. Автомобиль подскакивает на кочке, и я машинально кладу руку на живот. Вожу пальцами по коже и прислушиваюсь к себе. Неужели я и вправду беременна? У меня нет смысла не верить Кузьминичне. Достаю телефон и сверяюсь с календарем. Задержки пока нет, месячные должны прийти только завтра. Решаю не параноить и подождать три дня, если будет задержка — тогда уже начну думать, что делать. Всю дорогу болтаем со Славой. Я пересказываю ему разговор, который состоялся между мамой и бабушкой, сознаюсь, что подслушала его. Что делать дальше с мамой, не знаю. С бабушкой — и подавно. По-хорошему, не хочется оставлять ее в поселке, но она там не одна, а со своей дочерью. Может, в материнстве моя мать не состоялась, но бабушку она всегда любила. Узнает, что я уехала, и вернется, будет рядом с бабушкой. Смысла вытягивать ту в город нет. Не поедет. Этот разговор уже состоялся у нас неоднократно, и все без толку. Бабушка не городской человек. Ей хорошо и комфортно рядом с природой. Возвращаемся в квартиру. Мыслей о том, чтобы собрать вещи и вернуться к себе в квартиру — ноль. А смысл? Врать себе я больше не желаю и не буду. Я люблю Славу и хочу жить с ним. Украдкой подглядываю за мужчиной, который хозяйничает на кухне. Пока я сижу за столом и с улыбкой на лице слушаю его болтовню, Слава готовит. Ничего необычного — простые макароны с сыром. Но самые вкусные в его исполнении. И я ловлю волну. Меня окутывает такой любовью, что аж дыхание перехватывает. Подхожу к нему со спины и обнимаю. Переплетаю руки на твердом животе, целую между лопаток, трусь носом. Слава замирает с ложкой в руках, пытается повернуться, но я его удерживаю. — Постой так еще чуть-чуть, — прошу тихо. — Иначе я и не отважусь сказать, что люблю тебя. Иногда мне кажется, что я полюбила тебя еще тогда, пять лет назад. Знаешь, ты был глотком свежего воздуха. Чуть ли не единственным шансом вырваться из мертвой хватки матери. Все эти годы я гнала от себя мысли о тебе. Воспоминания стирала, выжигала. А потом ты вернулся, и я не смогла… Несмотря ни на что, я не смогла быть без тебя. Я хочу, чтобы ты знал: неважно, родилась любовь сразу, воскресла или появилась совсем недавно. Я люблю тебя. Я обязательно буду делать странные вещи, потому что не знаю, как правильно нужно любить, — меня не научили. Но обещаю тебе: я буду стараться любить тебя так, чтобы ты всегда это чувствовал. Опускаю руки, и Слава тут же разворачивается. Несмело поднимаю глаза. Он ошеломлен, но в его теплом взгляде столько света, столько нежности. Пожалуйста, смотри так на меня всегда. Даже когда я буду сильно раздражать тебя. Даже когда ты будешь думать, что я самая несносная женщина. Даже когда будешь злиться — смотри так на меня всегда. Слава берет мое лицо в ладони и приподнимает: — Не надо стараться, — произносит серьезно. — Просто будь собой. Ведь я люблю тебя такой, какая ты есть. Не бойся оступиться, я рядом. Опускает голову и целует сладко-сладко, тягуче. Так, что внизу живота моментально тяжелеет. Закидываю вверх руки и обнимаю Слава за плечи. Закрепляем обещания, данные друг другу, и слова о любви. — Мы теперь будем жить вместе? — спрашиваю я, едва получается оторваться от него. — Как? — наигранно удивляется он. — Я думал, мы уже живем вместе! — Мау! — подает с пола голос Василий и трется о ногу Славы. О как. И этот признал в нем хозяина. — Гляди, Вася и тот в курсе, что его дом теперь тут, — целует меня в кончик носа. А я, не в силах сдержаться, улыбаюсь и отпускаю своих бабочек в небо. — Мой дом там, где ты, — произношу сдавленно. — Иди ко мне, детка, — Слава прижимает меня к своей груди, кладет голову себе в район сердца, и я слышу, как гулко оно бьется. — У нас все обязательно будет хорошо. Будет и домик на берегу моря, и детвора. Собаку заведем. Овчарку. Компаньон Василию будет. Во мне столько любви к тебе, Тань, что я боюсь тебя задушить ею. Ты скажи мне, ладно, если я перейду какие-то границы. Каждое слово — как острие иглы, которая входит под кожу, оставляя после себя след. Это навсегда. Это до конца жизни. Запечатывай меня, сделай своей. Глава 45. Святыми не стали Таня Стучу пяткой по полу, отбивая чечетку. Наматываю на указательный палец невесть откуда взявшийся шнурок, кусаю губу. Господи, так и до невроза себя довести — раз плюнуть. Несколько дней назад я все-таки, не дождавшись месячных, сделала тест. Увидев на нем две полоски, не удивилась. Деревенская сумасшедшая или ворожея — неважно. Все слова ее обретают смысл. Очередная волна спокойствия окончательно привела к полному штилю. Все встало на свои места. Я позвонила своему гинекологу, и она проинструктировала меня, что нужно делать. И вот теперь я сижу напротив нее и отвечаю на вопросы. Говорю практически на автомате, потому что могу думать только о том, как преподнести новость Славе. Он будет рад этому ребенку, я уверена. Кузьминична сказала, что это девочка, и поэтому я знаю, что там, внутри меня, растет моя маленькая копия. — Татьяна, проходите, ложитесь на кушетку. Сделаем УЗИ. Выполняю все команды. Беру в руки черную распечатку с белой горошиной, глажу пальцем крохотную точку. Тяну носом воздух, потому что готова вот-вот расплакаться. Моя маленькая крошка, я сделаю все, чтобы стать тебе самой лучшей в мире мамой. Во мне, в нас с твоим папой так много любви, и мы очень ждем тебя. — Доктор, скажите, а последствия аборта могут как-то сказаться на этой беременности? — Вообще медикаментозный аборт, в отличие от хирургического, более щадящая процедура, никаких травм внутренних органов или инфекции. Вы у меня уже наблюдаетесь несколько лет, организм полностью здоров и готов к вынашиванию. Так что переживать за это точно не стоит. Ведите в меру активный образ жизни, правильно питайтесь, больше гуляйте на свежем воздухе, пейте витамины. Абсолютно стандартные рекомендации. — И никаких запретов? — спрашиваю, краснея. — Алкоголь, никотин под запретом. Баня, сауна — на ранних сроках тоже. Не нервничать. Пожалуй, все. Запретов на половую жизнь нет, — улыбается мне. Из кабинета врача не выхожу, а вылетаю. Порхаю на крыльях любви и счастья. Набираю номер Славы, чтобы спросить, где он. Не терпится встретиться с ним и порадовать такой новостью. Его телефон не отвечает. Я знаю, что он сегодня должен был поехать в офис к отцу, возможно, просто занят и не слышит. Набираю сообщение: «Слава, перезвони мне, как будет возможность. Мне очень нужно с тобой поговорить. Скучаю!» Отправляю текст и иду на работу. У меня сегодня полноценная смена, освобожусь в шесть вечера. Прихожу в кондитерскую и берусь за дела. Мне очень нравится тут, впервые в жизни я чувствую, что нахожусь на своем месте. Меня распирает от счастья. — Любаш! — зову девушку. — А давай снимем трендовое видео? Выложим в аккаунте кондитерской, а? Как тебе? Хочется пошалить. — Крутяк! — загораются ее глаза. — Еще можно с нашим баристой Вовой снять видео. Ну знаешь, когда посетители приходят поругаться и цепляются к баристе? — Ага, знаю. Вов! — выглядываю и зову парня. — Айда с нами видосики снимать? Вова стреляет глазами в Любочку, и та заливается краской. — А что мне за это будет? — играет бровями, глядя на нее. — Могу кофе тебя угостить! — хохочет Люба, и я, не сдерживаясь, смеюсь. — Шутишь?! Ох, Любаня! Дошутишься у меня, — шикает на нее, хотя у самого улыбка до ушей. — Ладно, — машет рукой Люба. — Борщом тебя накормлю, хочешь? — У тебя дома? — закусывает губу. — Ну хочешь, сюда в судочке принесу? — хмыкает. — Господь с тобой! — театрально кладет руку на грудь. — Никаких судочков. Игриво переглядываются, заряжают меня еще большей энергией, которую хоть ложкой ешь. Дорабатываем день в приподнятом настроении, снимаем видео, шутим. Аня остается в восторге от того, что у нас получилось. Мне немного неудобно перед ней — ведь я только устроилась, и через несколько месяцев стану слишком неповоротливой для кухни, да и декрет потом. Но что поделать, думаю, как мама двоих детей, она меня поймет. После смены быстро принимаю душ и переодеваюсь в свою одежду. Беру в руки телефон, собираясь перезвонить Славе, но на удивление вижу, что от него ни одного пропущенного звонка. Сообщение прочитано, но ответа на него нет. Хмурюсь. Странно это все. Выхожу на улицу и набираю номер Волкова. Гудок. Еще один. — Слушаю, — поет женский голос. — А где… — спотыкаюсь об имя, — Слава? — Он в душе, — насмешливо в ответ. — Что-то передать? Передать? Кладу трубку. Нет. Ничего передавать не надо. Глава 46. Тут все горит Слава — Слава, я сорвалась! — Блять, Агата! Где ты? — психую. — Дома, — всхлипывает. — Айвазовского пять, строение один. — Будь там, я сейчас приеду. Быстро подхватываю вещи, телефон и ключи от тачки. Заглядываю в кабинет к Ромке: — Ром, подстрахуй меня, будь человеком. Отъехать ненадолго надо. — К рыжей? — играет бровями. — Нет, — запускаю руку в волосы. С Таней тоже нужно поговорить. — У другой девочки беда. Разворачиваюсь, собираюсь уходить. — А ну стоять! — рявкает. Поворачиваюсь на пятках. Лицо брата недовольно кривится: — Я не понял нихера, Слав. Ты же всем сказал, что вы с этой Таней живете вместе. Я правильно понимаю, что сейчас ты едешь к другой девке? — Правильно, — вздыхаю, понимая, как это выглядит со стороны. — Совсем с ума сошел? — Ром, да я же не с этой целью. Я рыжую люблю. Агата — моя подопечная, понимаешь? И она сорвалась. Мне нужно помочь ей. — Ну раз нужно, — хмыкает он прохладно, — тогда не смею задерживать. Срываюсь, потому что хотел приехать домой пораньше и организовать для нас с Таней романтический вечер, времени не было даже перезвонить ей — в запаре. А тут еще звонок Агаты просто ломает мне все планы. Когда я был в рехабе в другой стране, к нам привезли девочку. Тогда Агате было семнадцать. Отец — депутат законодательного собрания. Шишка при чинах и вообще персона, которая не может быть порицаема никоим образом. А тут несовершенная дочь, которая бухает как не в себя, еще и травку курит. Привезли ее в клинику в неадекватном состоянии. Как она перелет через океан перенесла и не заблевала там все, непонятно. Батя ее, к слову, за те два года, что она провела там, не приехал ни разу. Боялся засветиться. Когда Агата пришла в себя, — устроила погром. Даже пыталась перерезать себе вены, да только вот не нашла, чем это можно сделать. Как дикий зверек, не подпускала никого к себе. Даже седативные не помогали, она была бешеная и неуправляемая. Не хотела никого слушать и упорно говорила, что ее украли, требовала встречи с отцом, которому до нее не было вообще никакого дела. На тот момент я уже устойчиво ощущал себя хорошо, пропало желание приложиться к бутылке. Меня приставили к ней наставником. Пришлось нелегко, но я нашел подход к девочке. По сути, она была недолюбленным одиноким ребенком, которому казалось, что весь мир против нее. С моей помощью она выбралась из зависимости. В какой-то момент тон ее разговоров изменился, и я понял, что девочка хочет большего. В последний день, перед моей выпиской, она пришла ко мне в комнату и разделась догола. Открыто предлагала себя. А потом долго извинялась, вымаливая прощение, когда я выставил ее за дверь. Нет у меня к ней романтических чувств и не было никогда. Но чувство ответственности за нее осталось. После того, как я уехал, Агата пропала с радаров. Через какое-то время вернулась на родину, стала изредка ненавязчиво писать мне. Ничего сверх того — она могла месяцами не давать о себе знать, и я практически забыл о ней. Не мне судить того, кто оступается. Как бы то ни было, сейчас я не могу оставить ее одну в такой момент. Ей нужна помощь. Агата живет в небольшом коттеджном поселке с таунхаусами. Подхожу к нужной двери и звоню в нее. Девушка открывает мне — в короткой майке в обтяжку, через ткань которой выделяется грудь, и полупрозрачных стрингах. Нихуя себе диверсия, что тут сказать. Агата пьяна, ее шатает. — Славочка! — виснет на мне, лижет ухо. Бр-р. — Накинь что-нибудь сверху, — говорю ей и снимаю с шеи ее руки. — У-у-у, бука какой! — заигрывает со мной и крутится: — Тебе не нравится? Голая задница мелькает перед глазами, не вызывая совершенно никаких эмоций. Агата красивая, но никогда не возбуждала меня как мужчину. Она для меня всегда была просто девочкой, попавшей в беду. — Нет. Накинь, я сказал. Прохожу на кухню, а тут початая бутылка вина. Поднимаю ее с пола и ставлю на столешницу. Агата снова вешается на меня со спины: — Ты такой хороший, Славочка! Самый-самый лучший. Один ты обо мне заботился, никто, кроме тебя. Снова снимаю с себя ее руки, разворачиваюсь, а она как паучиха прилипает ко мне, обнимает: — Скажи, неужели я совсем тебе не нравлюсь? Думаешь, я маленькая? Я умею доставлять мужчинам удовольствие! Хочешь, докажу?! — падает передо мной на колени, лезет к молнии, тянет собачку вниз. Перехватываю ее за локти, она сопротивляется. Во время этой перепалки недопитая бутылка вина опрокидывается и падает на столешницу, расплескиваясь мне на белую рубашку. — Блять! — рычу и уже не церемонясь отрываю от себя девушку. — Агата, а ну быстро свалила отсюда, надела халат и прикрыла свою жопу! — Хорошо, папочка, — стреляет в меня глазами. Ебаный пиздец. Иду в ванную комнату и снимаю рубашку, долго застирываю ее, пытаясь избавиться от красных пятен, мою руки. Слава богу, Агате хватает ума не лезть под руку. Надо срочно звонить ее матери. Эти проблемы не моя забота. Слышу сигнал дверного звонка и закручиваю кран. Может, это ее мама пожаловала? Было бы неплохо. — А он в ванной, — поет Агата и оборачивается ко мне: — О, а вот и ты, милый. Перекладываю мокрую рубашку из одной руки в другую и поднимаю взгляд. Таня смотрит на меня расфокусировано. И в этом взгляде столько боли, столько злости. Как ей все объяснить? Агата надела халат, но он практически прозрачный, совершенно не скрывает ее обнаженную задницу. И я. С голым торсом и расстегнутой молнией. Заебись. Глава 47. Детка, ты только не плачь, мы слегка облажались Таня Первый порыв — выключить телефон и сбежать. Внутри так болюче тянет все. Хочется, как маленькой, разреветься в голос. И я машинально начинаю перебирать ногами. Бреду по улице куда глаза глядят, перевариваю то, что услышала минуту назад. На звонок телефона моего любимого мужчины ответила девушка. Однозначно дала понять, что Славе сейчас не до меня. Потому что вот это: «Он в душе» говорит само за себя. Мерзко и противно. Ненавистно это все. Помню, как несколько лет назад была свидетельницей неприятной истории: моя подруга Соня увидела своего любимого в объятиях другой. Тогда она сбежала, даже не попытавшись во всем разобраться. А стоило бы, потому что по итогу ее Димка оказался втянут в нехорошую игру: его подставили и обстряпали все так, будто он изменил, но на самом деле ничего не было. Меня будто пронзает стрела ярости. Беру в руки телефон и открываю приложение. На днях мы со Славой прошли новый круг доверия и обменялись данными о местоположении. Теперь он всегда знает, где я, а я знаю, где он. Открываю карту и вижу мигающую точку его телефона. Это совсем близко. Новый район с таунхаусами для богатых. Вызываю такси и еду туда. Машина останавливается возле приметной «Ламбы» Славы, поэтому я убеждаюсь в том, что он наверняка тут. А вот зачем — пусть рассказывает сам. Я не какая-то неуравновешенная истеричка, но сидеть у окна и ждать, когда явится благоверный, не собираюсь. В жилом комплексе все дома одноэтажные и рассчитаны на двух хозяев. Ошибиться невозможно. Поднимаюсь на несколько ступеней и нажимаю на дверной звонок. Сердце в груди грохочет с такой силой, что, боюсь, пробьет ребра. Мне страшно увидеть, что там, за этой дверью. Страшно услышать слова лжи. А вдруг все, что я нарисовала в своей голове, — правда? Правильная часть меня пытается обелить Славу, который своим поведением ни разу не скомпрометировал себя. Не может он предать. Не сейчас, точно. Неправильная часть меня заводится не на шутку и обдумывает план мести. Дверь открывается, и передо мной предстает… Миниатюрная блондинка в труселях, предназначенных выставлять все напоказ, а не скрывать. В тонком халате, как и в тонкой майке вообще нет никакого смысла — они почти прозрачные. Картина маслом! Она красивая. Сделанная, вылизанная. А еще в доску пьяная. Девица облизывает губы и опирает руку о стену, не пропуская меня внутрь. — Где Слава? — задаю вопрос и стараюсь звучать так, чтобы мой голос был холоден. — А он в ванной, — певуче отвечает та и оборачивается к Славе, который как раз выходит из двери: — О, а вот и ты, милый. Милый? Это не единственное, что шокирует меня. Волков полуголый. На нем только брюки, у которых расстегнута молния. Сомневаюсь, что можно сделать мне больнее. В носу моментально начинает свербить, к горлу подкатывают рыдания. Хочется, как тургеневской барышне, всхлипнуть и сбежать. И бежать. Долго-долго. А еще уехать отсюда куда подальше, чтобы не слышать, не знать больше этого предателя. Наказать его как можно больнее. Но у меня нет права на это. Во мне растет маленькая жизнь, и я должна прямо вот тут, на берегу, решить — доверяю ли я Славе? Девица беззвучно смеется, кусает губы и переводит взгляд с меня на Волкова. Протягивает руку и кладет ему на голую грудь: — Ты долго, дорогой, — произносит показательно-томно. Слава вздрагивает и тут же, не церемонясь, откидывает руку девушки. Смотрит на меня. Вины во взгляде нет, а вот шока и растерянности слишком много. — Будет что сказать? — даже не пытаюсь говорить спокойно. У меня вообще-то гормоны. А еще задетое самолюбие и разбитое сердце. Какие уж тут спокойные разговоры. Девица разворачивается, напевая громко и виляя бедрами, уходит из коридора: — Малышка томно дышит, малышка хочет движа, малышка хочет движа.* Охеревше провожаю взглядом ее голый зад. Открываю в шоке рот. Слава ерошит волосы и рычит. — Я все не так поняла? — поднимаю бровь. — Блять! Да! — протягивает руку и затягивает меня в дом, крепко прижимает к себе. Утыкаюсь носом ему в шею и вдыхаю едкий аромат чужого женского парфюма. Морщусь. Подкатывает тошнота. Упираю руки в живот Славы и отталкиваюсь. Смотрю ему в глаза с вызовом: — Уже можно начинать объяснять. Волков кивает и со злостью отшвыривает в сторону мокрую рубашку. — Агата! — орет на девушку, а я дергаюсь. Берет меня за руку и ведет внутрь дома. Эта самая Агата лежит поперек дивана вниз головой и продолжает петь ту же песню. — Агата, блять! — снова орет Слава. — Какой я тебе нахер «дорогой»? А ей вообще насрать, она, как заевшая пластинка, продолжает: — Малышка томно дышит, малышка хочет движа, малышка хочет движа. Опираюсь спиной о стену и наблюдаю. — Телефон свой давай сюда! — Зачем? -— спрашивает, зависая. — Хочу твои фотки себе скинуть, — неожиданно говорит Слава, и я открываю рот. Девка подскакивает на ноги, ее глаза горят: — Давай я сама выберу какие? М-м-м? У меня есть ню. Хочешь? — снова лезет к нему. Я не поняла — мне что, просто молча смотреть за всем со стороны? — Нет, хочу сам выбрать. — Ну ладно, — ведет плечом и приносит Славе розовый айфон. Волков копается в нем, а после отдает обратно Агате, которая смотрит на моего мужчину, как на кусок мяса. Слава подносит телефон к уху и звонит кому-то. — Марина? Добрый день. Вы меня вряд ли помните, это Слава из клиники… Да? Что ж, тем лучше. Агата сорвалась… ей нужна помощь… В девицу будто дьявол вселяется, она начинает толкать Славу, бьет его по груди. Он пытается увернуться, остановить ее, но одной рукой это делать сложно. — Ненавижу! — кричит девушка. — Ненавижу тебя! Ты такой же предатель, как и все! А ведь я доверилась тебе! Думала, ты, как всегда, спасешь меня, а ты?! — Я побуду с ней до вашего приезда, — Слава продолжает говорить по телефону. — Только поторопитесь, она агрессивна. А еще лучше сразу с санитарами приезжайте. — Сволочь! Урод! Гад! — Агата пинает его ногами и вдруг замечает меня. — И баба твоя тоже тварь! Кидается на меня, и я машинально обхватываю руками живот. Слава вовремя перехватывает ее, не давая причинить мне боль. Агату будто одержима: она вырывается, плюется, проклинает всех, матерится. Все, что мне остается, — замереть у стены и смотреть на эту сцену широко распахнутыми глазами. В какой-то момент Агата с крика переходит на плач. Перестает биться и начинает выть. Слава поднимает ее на руки, усаживает на диван и укутывает пледом. Я отмираю и захожу в кухню, чтобы набрать воды. На полу валяется бутылка вина, часть жидкости расплескалась по полу. Со стаканом воды возвращаюсь в комнату, протягиваю его Агате. Та принимает стакан и, стуча зубами о стекло, пьет. А после вырубается, как будто что-то переключает тумблер. Я выдыхаю только в этот момент. Слава устало вздыхает и растирает лицо. Поднимается с пола и подходит ко мне. Становится напротив меня. Он выглядит измученным. — Она моя подопечная. Мы лежали вместе в рехабе. У меня никогда и ничего с ней не было. Она сорвалась — я приехал. Так поступает наставник. Агата вбила в себе голову, что любит меня. Рассчитывала соблазнить, липла ко мне. Пока я пытался ее скрутить, уронил вино и разлил его на рубашку. Ушел в ванную застирать — пришла ты. Проговаривает как скороговорку. — Веришь? — спрашивает устало. — Верю, — отвечаю сдавленно. Девушка явно неадекватна, а мне так хочется верить Славе. — Один вопрос. Как много у тебя таких, — киваю на спящую девушку, — подопечных? — Тут только она. Все прочие остались за бугром, — вымученно улыбается. — А с Агатой теперь что будет? Я даже прониклась состраданием к девушке, правда. Молоденькая совсем, а уже так скатилась. — Приедет мать и заберет ее. Решать родителям. Но, думается мне, что отправят снова в клинику. Я не знаю, как давно она сорвалась, но на кухне в шкафах куча пустых бутылок из-под спиртного. Окидываю взглядом девушку. Сейчас она не выглядит тигрицей. Скорее маленький, потерянный котенок. — Жаль ее. — Жалость не очень хорошее чувство. Оно никогда не поможет вытянуть человека из зависимости. Киваю, соглашаясь. Да, наверное, так и есть. — А я звонила тебе, звонила. А ответила она и сказала, что ты в душе. — Она не в себе. Я отстирывал рубашку. — Вижу. — Прости, что не перезвонил. На работе был аврал, и я хотел уехать раньше, чтобы устроить тебе романтический ужин. — Правда? — Угу. Херово получилось. — Да, хорошего мало. — Тань, ты веришь мне? — смотрит вкрадчиво. — Верю, я же сказала. Распахивает руки и произносит: — Тогда обними меня. — Не могу, — поджимаю губы. — От тебя разит чужими духами. Тут не самое подходящее место, да и время неподходящее, чтобы объявлять о беременности. — Черт. Прости… Через несколько минут приезжает мать Агаты с людьми в белых халатах, и мы покидаем чужой дом. По дороге обсуждаем произошедшее, и Слава более подробно все рассказывает, в очередной раз убеждая меня в том, что никакого предательства не было. Успокаиваюсь, радуясь, что решилась приехать и увидела все собственными глазами. Глава 48. Таяли как эскимо Слава Таня ведет себя странно. После того случая с Агатой прошла пара дней, и все это время я, как радар, настроенный на рыжую, считываю каждое ее движение и взгляд. Вроде она спокойна, не упрекает меня ни в чем. Ежедневный быт такой же, ничего нового, но что-то ощутимо поменялось. Я пытался ее разговорить, что Таня убеждает меня, что все в порядке. Мы собираемся в гости к моим родителям, они давно просят о знакомстве. — Готова? — подхожу со спины и обнимаю Таню, складываю руки на ее животе. Рыжая вздрагивает, резко втягивает воздух. Ей неприятны мои прикосновения? Убираю руки, но она снова перехватывает их, возвращает на живот и, как кошка, трется затылком о мою грудь. Разворачиваю ее и делаю несколько шагов, отводя ее к стене и осторожно прислоняю. Таня рвано хватает ртом воздух, окидывает меня блестящим сумасшедшим взглядом и облизывает губы. Я буквально чувствую, как она моментально заводится. Возбуждение импульсами проходит от нее ко мне. Врезается в сердце и разгоняет кровь с утроенной силой. Накрываю ее губы своими, мы оба стонем. Ох ты ж черт! Горячо-то как… горим, целуемся, как будто мы влюбленные, которые были в разлуке целую вечность. Пьем друг друга без малейшего шанса напиться. Таня распластана по стене, впивается мне в предплечья ноготки. — Сла-а-ав, — шепчет. А у меня мурашки по коже от ее голоса и моего имени у нее на устах. Опускаю голову и целую за ушком, в основание шеи. Я уже выучил все эти рычаги и отправные точки удовольствия. Ее тело как моя карта, и я путешествую по нему языком. Падаю на колени перед своей богиней, задираю легкое платьишко, трусь носом о ее живот. Не знаю, почему меня как магнитом тянет к ее животу. Таня всхлипывает и запускает пальцы мне в волосы, сжимает их. Зубами прикусываю ее трусики, спускаю их по ногам. Развожу ее ноги, провожу большим пальцем по мокрым складкам. Рыжая уже вовсю хнычет, остро, даже слишком, отзывается на каждое мое прикосновение. Стояк натягивает шорты как парус, но сегодня вечеринка в честь Тани, так что свои хотелки я задвигаю подальше. Осыпаю поцелуями внутреннюю часть бедер, поднимаясь выше. Ноги Тани подкашиваются, и я помогаю ей стоять, поддерживаю за талию. Она что-то шепчет, какие-то нежности, потом ругательства, потом просит о большем, хнычет, кусает губы. Ее щеки пунцовые, волосы растрепались. Рыжая выглядит распаленной, раскаленной до предела. — Давай же! — хрипит, вымаливает. — Что тебе дать? — улыбаясь, высовываю язык и провожу по складкам. — А-а-а, — вскрикивает и стекает по стене вниз, но я подхватываю ее. Поднимаю и запускаю сразу два пальца. Таня закатывает глаза и начинает качать головой. — Не-е-ет. — Нет? — выгибаю бровь. Двигаю пальцами, нащупываю нужную точку. — Да-а-а, — сдавленно стонет. — Что ты там говоришь? Чего хочет моя королева? — не могу сдержать алчной улыбки. — Тебя внутри хочу, — произносит сдавленно, катаясь на волнах оргазма, который должен вот-вот наступить. — Я и так внутри тебя, — надавливаю пальцами. Таня закатывает глаза. Не понимаю, кого я мучаю больше — ее или себя? Потому что чем дальше мы заходим, тем устойчивее у меня складывается ощущение, что я занимаюсь мазохизмом. — Волков! — рычит зло. — Ты собираешься трахнуть меня или так и будешь болтать? — У-у-у, какая злая королева! — смеюсь. Закидываю ее ногу себе на бедро, приспускаю шорты и достаю член. Сжимаю его у основания, пытаясь сбросить напряжение, но какое там, когда перед тобой такая горячая девочка, которая просит. Хотя нет, и не думает просить! Требует ее трахнуть. Кто я такой, чтобы отказывать любимой в близости? — Держись, покатаемся, красивая, — говорю ей какие-то пошлости. Таня закидывает руку мне на шею, и я вхожу в нее. Тягуче, медленно растягиваю для себя. Внутри так сладко-горячо, что я плавлюсь, как гребаное эскимо. В обоюдном удовольствии медленно, еще больше распаляя обоих, двигаюсь. Боже, это же сумасшествие. Разве может быть настолько хорошо с человеком? Так, чтобы два вдоха как один, чтобы общее тепло и наслаждение, сбивчивый шепот, который пронизывает зарядами. Сейчас не хочется резкости или грубости. Вот так, наслаждение с оттяжкой — самое потрясающее, что есть в этом мире. Вхожу в нее до упора, вдавливая в стену. Таня откидывается на нее, шумно дышит, облизывает сухие, искусанные губы, и я целую ее, погружаясь внутрь, и без единой мысли отпускаю себя, оставаясь внутри. Мы по-прежнему не обсуждаем тему предохранения. Мне оно не нужно, в своей любви к рыжей я схожу с ума. Если она забеременеет от меня, я стану самым счастливым человеком на свете. Покрываю ее лицо мелкими поцелуями и шепчу: — Люблю тебя… люблю… девочка моя чувственная… Тань! Роди мне дочку! — Она замирает. Идиот! Реабилитируюсь: — Тань, наверное, надо было как-то по-другому об этом попросить? Ты прости меня, ладно? Забудь, отмотай назад. Я сделаю все правильно, хорошо? Все как полагается, с кольцом и свадьбой, и только потом попрошу. Рыжая всхлипывает. Но на ее лице такая счастливая улыбка, что аж щемит в груди. — Ты такой дурак, Волков, — произносит хрипло, и на ее счастливом лице появляются слезы. Снова зацеловываю ее лицо, шепчу слова о любви, а потом глажу кожу, очерчиваю губы, глаза, скулы. Таня смотрит на меня внимательно, будто решается что-то сказать. Открывает рот, но в этот момент звонит мой телефон. — Привет, мам! — Ну и где вы? — насмешливо-строго. — В пробке, — нагло вру я. — Хм… пробка в субботу днем? Пробка это хорошо, — усмехается. — Вас хоть ждать? — Конечно! Я ж говорю — пробка! Таня закрывает руками алое лицо, бормочет: — Господи, стыдно-то так! Поднимаю ее на руки. Тут без вариантов, только душ и новые сборы. Макияж размазан, платье в пятнах от нашей страсти, между ног вообще все мокро. Красота! Ставлю рыжую под горячие капли и мою, она расслабляется. Все сомнения и страхи отпадают. Агата забыта, теперь это отчетливо видно. Собираемся по второму кругу, теперь уже в спешке, потому что мы же «стоим в пробке», а значит, вот-вот должны появиться. Летим к моим родным, которые ждут нас с нетерпением, и я не меньше жду этой встречи. Потому что очень хочется показать Тане, что такое настоящая, любящая семья. Глава 49. А я просто люблю Слава — А вот и наша Танюша! — мама прикладывает ладонь к груди, рассматривая рыжую. — Какая же ты красивая, девочка! Мама восхищается моей женщиной, а мне, как неандертальцу, хочется ударить себя в грудь и крикнуть: «Моя»! Таня безумно стесняется. Она не привыкла к чужой теплоте, а мама распространяет свои флюиды слишком активно. Я не просил ее об этом, да и сама мама, я уверен, не понимает, что делает. Она всегда была такой — очень теплой и нежной. Всегда остро переживающей за своих детей. Настоящая мать и должна быть как она, разве нет? Просить маму «притормозить» я не буду, потому что она такая и есть и всегда такой будет. Пусть Таня привыкает сразу, без какой-либо подготовки. — Здравствуйте, — Танин голос дрожит, и я притягиваю ее к себе за плечи. — Тань, познакомься, это моя мама, Виктория Сергеевна, и отец, Артур Борисович. Папа подходит ближе, тактично пожимает руку: — Что стоите на пороге? Проходите, мама уже стол накрыла, а я голодный, жуть! Вы не могли как-нибудь побыстрее в своих пробках стоять?! Батя сдерживает улыбку, у Тани разве что уши не краснеют. Она поднимает растерянный взгляд на меня. А я… я просто тихо ржу, потому что ну это же батя! Что тут еще сказать. Они тоже когда-то были молодыми и все прекрасно понимают. Мама приходит на подмогу: — Ой, тебе лишь бы детей смутить, Артур! — легонько толкает того в плечо. — А я-то что? — батя оставляет на щеке у матери озорной поцелуй. — Я тут с голода помираю, а они над старым человеком издеваются! — Да какой ты старый, бать? — смеюсь и веду Таню вперед. — Нестарый, значит? — загораются глаза отца. — Это хорошо, потому что я зажечь с девочками еще могу, да! — горделиво. Папе тут же прилетает легкий подзатыльник от матери: — Я тебе зажгу с девочками! — угрожает смешливо. Вот так. А вы как хотели? Генеральный директор, партнер, меценат и вообще большой человек тоже иногда получает подзатыльники от жены. — Ты о чем подумала, женщина? — наигранно возмущается отец. — Я, вообще-то, имел ввиду внучек, а ты? — Пока что у тебя только одна внучка, — подмигивает ему мать. — Дык и что? За второй-то дело заржаветь не должно? — растягивает рот в довольной улыбке и подмигивает Тане. Та сразу же закусывает губу и поднимает на меня веселый взгляд. Постепенно Таня оттаивает, вникает в разговор, даже встревает в дискуссию с отцом. Спорит с ним, не стесняясь, а отец, наоборот, остается довольный собой. Мама наготовила много всего, но Таня аккуратненько перекладывает мне на тарелку запеченную рыбу, а вместо этого налегает на соленые грибочки и огурчики. Плохо ей, что-ли? — Викуль, а давай наливочки тяпнем? — спрашивает отец у мамы, потирая руки. — Артурик, у тебя давление! — отмечает мама назидательно. — Может, лучше я тебе смузи сделаю? — Буэ! — он кривится. — Повод такой хороший, Викуль, давай по рюмашке? Танюш, составишь нам компанию? — Ой нет, спасибо, — рыжая тут же отказывается. — А чего так? За знакомство надо же! Тут же вмешивается мать: — Отстань от девочки, тебе сказали нет, значит, нет! — заговорщически подмигивает Тане, и та в ответ закусывает губу. А что, собственно, происходит? — Я тебе лучше клюковки запарю. Знаешь, какая у меня клюква отменная — кисленькая, ароматная, — окучивает ее лукаво. — Хочешь? Таня облизывается: — С удовольствием. Едим, пьем, общаемся. В какой-то момент все неловкости отпадают сами собой. Ощущение такое, будто Таня была всегда в моей жизни, так легко она интегрируется в нее. Откидываюсь на спинку стула и расслабляюсь, плавая в разговорах своей семьи, как на волнах. После тепло прощаемся. Таня сама обнимает мать, они о чем-то перешептываются, мама украдкой смахивает слезу. Это что такое? Пожимаю бате руку. Садимся в автомобиль и едем по вечернему городу. — Мороженого хочется, — вдруг говорит Таня. — Будет сделано, моя госпожа! Рыжая смеется, а я сворачиваю к парку, выходим на улицу. Лето уже близится к концу, но ночью еще тепло, поэтому можно смело гулять всю ночь по улицам города. Покупаю Тане мягкое мороженое, садимся на уединенную лавочку. Я притягиваю ее к себе, обнимаю. — У тебя такая хорошая семья, — произносит неожиданно. — Теперь это и твоя семья, — отвечаю уверенно. — Так странно, — вздыхает вдруг, — как можно чувствовать себя спокойно среди практически незнакомых людей, но при этом не иметь возможности просто поговорить по душам с собственной матерью? — Если бы я знал ответ на этот вопрос, — вздыхаю. — В одном я уверен: моя семья никогда не обидит тебя и не причинит боли. — Да ладно, — отмахивается Таня, — я пообещала себе не думать о матери. А за семью… спасибо, Слав. Оставляю поцелуй на виске Тани. — Я хотел еще кое-что сказать: я абсолютно ровно отношусь к алкоголю. Ты можешь спокойно выпить при мне, тебе не обязательно было отказываться. Таня доедает мороженое и тихонько смеется: — Я отказалась не из-за тебя, а потому что мне нельзя алкоголь. — Нельзя? — вскидываю бровь, вспомнив, как пришел без спроса к ней домой и увидел бутылку вина. — С каких это пор? — С тех самых пор, как я узнала, что беременна, — произносит счастливо и заглядывает мне в глаза. До меня не сразу доходит смысл ее слов. Истина вливается в кровь, теплом растекается по артериям. В горле пересыхает, и я сглатываю. Опускаюсь на колени перед Таней, обхватываю ее за талию. Не зря меня тянуло сюда, как чувствовал. Сминаю одежду на талии и трусь носом, покрываю поцелуями живот. От каждого прикосновения Таня вздрагивает. А у меня внутри так много всего. Щемит что-то, аж дышать становится больно, не вздохнуть, не выдохнуть. Опускаю голову и кладу ее Тане на колени. Если есть там кто-то наверху, то спасибо, слышишь?! Я, наверное, не заслужил этого счастья в лице Тани и ребенка, но теперь это мое, и я никому не отдам его. Поднимаю голову, выпрямляюсь, беру лицо рыжей в руки: — Спасибо, родная. Голос вообще не мой. Болезненно-хриплый. Но это от счастья и распирающей изнутри радости. — Мы обязательно сделаем этого малыша самым счастливым, дадим ему всю нашу любовь, а у нас ее так много… да, маленькая? — Это будет девочка, — шепчет мне в губы и всхлипывает. — Уже известно? — удивляюсь. — Я просто знаю. — Девочка… я так хочу дочку. И еще дочку. И сына, — голос срывается. — Родишь мне потом сына, Танюш? — Всех рожу, — всхлипывает и смеется мне в губы. — И сына, и дочек. — Тогда, как честный человек, — лезу в карман шорт и вынимаю оттуда коробочку, — я должен жениться на тебе. Открываю ее, достаю кольцо: — Ты выйдешь за меня замуж? — И в горе и в радости? — плачет. — В болезни и здравии, — киваю. — Люблю, — покрывает поцелуями лицо. — Люблю, — возвращаю поцелуи. Эпилог Таня — Волков, не беси меня, а то скажу нет! — Я тебе скажу, Волкова! Только попробуй! — рычит Слава. — Не Волкова я еще! — А мы это сейчас быстро поправим, у нас регистрация через час. — Регистрация через час, а у невесты нет букета! — топаю ногой. Мой букет не привезли. Потому что не сделали. Потому что кое-кто забыл отправить эскиз флористу. И этот кое-кто сейчас отхватит. — Потерпи. Сейчас принесут какой-нибудь. — Что значит — какой-нибудь? — смотрю недовольно на Славу. — Давай еще полевых ромашек мне принеси! — Ага, и за чудо-юдом сходи? Нет уж, дорогая моя, если ты думаешь, что из-за букета у тебя получится съехать со свадьбы, то ошибаешься! — Без цветов не пойду. Я беременная женщина, имею я право на психи? — Соня! — кричит Слава. — Спаси меня, фея. — Да тут я, тут, — забегает в комнату подруга. Кладет на стол два букета, начинает разбирать их: — Спокойствие, Таня. Сейчас мы из двух букетов сделаем один. И она действительно собирает очень красивый букет, перевязывает его белой ленточкой и протягивает мне, опасливо заглядывая в глаза: — Ну как? — Он… он… он идеальный! — отвечаю искренне. — Фух! — звучит в унисон от Сони и Славы. — А теперь бегом в машину, опоздаем же! — Слава подхватывает меня на руки и выносит из квартиры. — Вообще-то, полагается на руках выносить из ЗАГСа, — вредничаю. — Доболтаешься, морковка, — угрожающе. — Молчу-молчу. А дальше нас затягивает круговорот: ЗАГС, роспись, фотосессия, ресторан. Мы решили отметить только со своими, но из-за того, что семья Волковых такая большая, нас собралось все равно много. Даже Соня — и та со стороны Волковых, потому что сама скоро станет Волковой. С моей стороны только бабушка. Маму я тоже позвала, в пригласительном было два имени, но, очевидно, она решила, что есть нечто важнее свадьбы единственной дочери. Что ж. Если ей от этого легче, пускай. Рассматривая пустующий стул рядом с бабулей, уговариваю себя, что так даже лучше. Ну вот сидела бы она тут и бросала на меня недовольные взгляды, обязательно сказала бы что-нибудь нелицеприятное. Хорошо, если только мне, наедине, а не при всем честном народе. Ни у кого из присутствующих не возникает вопроса о том, кто не пришел. А я, дура, запретила официантам убирать ее тарелку и лишний стул. Ребенок всегда будет тянуться к своей матери, даже если эта самая мать не заслужила его любви. Наверное, это что-то на уровне инстинктов. И я снова уговариваю себя, что мне не больно. Вот же мой любимый рядом, держит за руку так крепко, что и упасть не страшно, — ведь знаю, что поймает, вовремя остановит. Вот моя любимая подруга, украдкой глядя на меня, вытирает слезы счастья. А вот моя новая семья. Виктория Сергеевна за эти несколько месяцев успела подарить мне столько любви, внимания и заботы, что в них утонуть можно. Отец Славы вообще мировой мужик. А братья как верные оруженосцы. Все это такая мощная стена, фундамент, на котором можно возвести все, что душе угодно. Но самое главное — моя доченька, которая уверенно растет внутри. Животик едва заметен, но я ощущаю ее незримо и отправляю во вселенную столько любви, сколько у меня есть, чувствуя, как возвращается она мне в троекратном размере. Опускаю руку на живот, глажу. Я тут, доченька, я рядом. Мне же не должно быть больно. Не должно… — Что-то не так? — с тревогой спрашивает Слава. — Нет-нет, — уверенно вру и перевожу взгляд на бабушку. — Ты же знаешь, что я люблю тебя? — Знаю, Слав, — улыбаюсь. — Ты не даешь мне усомниться в этом. Обнимает, шепчет комплименты. Отмахиваюсь от мыслей, как от назойливых мух. Открывается дверь, и в ресторан входит еще один гость. Держится у стены, передвигаясь быстро, стараясь остаться незамеченным. Проходит через зал и садится на стул рядом с бабушкой. Стул, который ждал этого гостя. Мама поднимает на меня взгляд и улыбается неуверенно. Пришла. Весь оставшийся вечер постоянно ловлю себя на мысли, что ищу ее взглядом среди гостей, проверяю: ушла или нет? Когда все начинают расходиться, мама оказывается рядом. Интуитивно прикрываю живот, сглатываю вязкий ком. Люди вокруг расступаются, оставляя нас наедине. Слава уходит последним, посылая мне безмолвный знак вопроса. Я качаю головой, прошу его уйти. Так надо. Иначе она не скажет то, что хочет. Будешь ругать? Пожалуйста, перестань обижать мою душу. — Ты такая красивая, Таня… — слова даются ей тяжело. — Мы много говорили с твоей бабушкой. Поначалу я не хотела ее слушать, но потом поняла, что перешла все возможные границы и так дальше продолжаться не может. Я бы хотела отмотать время назад и вернуться в твое детство. Я бы постаралась измениться, исправиться. Тогда бы я смогла сделать все по-другому. Правильно. Но это не в моей власти, а исправлять что-либо уже поздно. Не высечь, не вырубить того, что было. Сжимаю зубы, дышу через нос, сдерживая слезы. Каждое слово — как болезненная пуля в жизненно важные органы. — Я переписала на тебя квартиру, забери, пожалуйста, документы у бабушки. — А ты? — Я решила уехать, Таня. Меня позвали на работу в другой город, и я согласилась. Так будет лучше. Для тебя в первую очередь. Ты прости меня, дочка. Может быть, когда-нибудь я вернусь и все станет по-другому. Ты простишь меня, а я смогу простить себя. Смахивает слезу, целует в лоб, разворачивается и уходит. Горло сдавливает от рыданий: — Мама, я буду ждать тебя, — кричу ей в спину. Она замирает, ее спина дергается, как от удара. Мама медленно оборачивается, и я вижу, что ее лицо совершенно мокрое от слез: — Теперь у меня точно есть причина вернуться. Несколько месяцев спустя — Перестань психовать! — Скажи, как не психовать? Ты решила дома рожать? Чего в ванной улеглась? — Переживаю схватки! — ору. — А ты мне совсем не помогаешь, только давление из-за тебя поднимается! — Скажи, как мне не кричать, когда ты, вместо того, чтобы ехать рожать в больницу, плещешься в ванной! — Ну что ж ты непробиваемый такой! Да у меня схватки еще несколько часов могут длиться! Я не хочу лежать все это время в больнице. Хочу в комфортных, домашних условиях. — Ага. Ага. Родить ты тоже собираешься в комфортных домашних условиях? Ходит из угла в угол. — Ар-р-р! Да ты вообще не слышишь меня?! Стону от схватки. — Вот! — кивает показательно. — Очень даже слышу! Я звоню в скорую! — Только попробуй! Срывается, садится на пол, прижимает свой лоб к моему и шепчет горячо: — Скажи, что мне сделать, Танечка? Скажи, я все сделаю. Все что угодно, девочка. — Просто будь рядом, скажи, что любишь, — прошу, хныча. — Люблю. Больше жизни люблю! Если бы можно было забрать твою боль, я бы сделал это. — И даже родил бы за меня? — Э-э-э-э, — чешет репу. — Ну и сволочь ты, Волков, — замахиваюсь на него. Перехватывает мои руки, целует пальчики: — Успокойся. Я рядом. Потом будешь лупить меня сколько влезет, а пока ш-ш-ш, — целует мой мокрый от пота висок. И я действительно успокаиваюсь. Проживаем с ним это вместе, я постоянно в контакте с доулой. Она координирует процесс, говорит, что делать, как дышать. Потом по ее команде Слава везет меня в роддом. Тут уже нас ждет бригада и врач, с которым я договорилась заранее. — Папа будет с нами рожать? — спрашивает врач. — Нет, — качаю головой. — Чего это? — удивляется Слава и шепчет мне на ухо: — В болезни и здравии, помнишь? — Помню. А дальше все как в тумане. Команды, уговоры, ласковый спокойный шепот Славы. Крик мой, крик ребенка — и легкость. — Поздравляю, у вас девочка, три пятьсот, — кладут ее мне на живот. Гладим дочку со Славой, он целует ее, меня. Окутывает своим теплом и самым родным на свете запахом. Говорит такие важные слова. О любви и о том, что он самый счастливый человек на всем свете. Дни в роддоме тоже проходят быстро. Доченька потихоньку набирает вес, а я постепенно прихожу в себя. На выписке нас встречает семейство Волковых в полном составе. А еще моя бабушка. Мама за тысячи километров. Она иногда пишет мне, но все больше передает приветы через бабушку. Это ничего. Москва тоже не сразу строилась. Я верю в нее. Было бы неплохо, если бы она сама поверила в себя. Дома куча шаров, цветов. Семейство тактично отказывается зайти в квартиру, настаивая на том, что сейчас нам нужен покой. Вместе со Славой кладем дочку на специальную подушку, умиляемся, щупаем пальчики, гладим нежное личико, расцеловываем. Делаю фотографию и отправляю ее вместе с сообщением: «Твоя внучка Варвара». Я не жду ответа. Я вообще ничего не жду. Но ответ приходит сразу же. «Самая красивая на свете девочка. Я бы хотела с ней познакомиться». Да… вот теперь мне точно не больно. Конец